Энн Перри - Казнь на Вестминстерском мосту
Драммонд устремил взгляд за него, на дальний конец моста, где уже собралась толпа. Напуганные, возмущенные люди жались друг к другу и таращились на полицейских и на труповозку, поджидавшую свой страшный груз.
— Спасибо, сэр. Да, награда может оказаться не лишней. За деньги люди готовы предать кого и что угодно, так повелось еще со времен Иуды. Я ценю ваш вклад.
— Деньги будут у вас к завтрашнему вечеру, — пообещал Ройс. — А теперь разрешите оставить вас. Бедняга Шеридан, да поможет ему Господь! Кстати, — сказал он, сделав несколько шагов и обернувшись, — как вы отнесетесь к тому, что я сообщу печальную весть его жене?
Питт обрадовался бы, но это была его обязанность, а не Ройса.
— Спасибо, сэр, но в этом нет надобности. Я сам этим займусь. К тому же есть вопросы, которые придется задать.
Ройс кивнул.
— Понятно. — Он надел шляпу, быстрым шагом пошел к южному концу моста, поднялся на холм по восточной стороне улицы и направился к Бетлиэм-роуд.
Драммонд некоторое время молчал, глядя в темноту, за которой исчез Ройс, и задумчиво произнес:
— Похоже, он на удивление быстро вник в ситуацию. Что наводит на определенные размышления… — Шеф не стал договаривать.
Такая же мысль пришла в голову и Питту, только пока еще она не оформилась.
— Что вам известно о нем? — спросил Драммонд.
— Депутат парламента более двадцати лет, — ответил Томас, суммируя все прямые и косвенные упоминания о Ройсе. — Энергичный, одаренный. Как он сказал, в прошлом занимал высокий пост при министре внутренних дел. Кажется, у него безупречная репутация, как в личном плане, так и в профессиональном. Его жена умерла некоторое время назад, он остался вдовцом. Был шурином Гамильтона, но это вы, естественно, сами знаете.
Драммонд склонил набок голову.
— Как я понимаю, вы изучили их отношения? — хмыкнув, спросил он.
Питт улыбнулся.
— Да. Корректные, но не близкие. И между ними не было финансовых взаимоотношений, если не считать того, что сейчас он взял на себя заботу о делах овдовевшей сестры. Но он старший брат как-никак, так что это выглядит вполне естественно.
— Профессиональное соперничество с Гамильтоном?
— Нет. Они служили в разных областях. Если они и были кем-то друг для друга, так только союзниками.
— Личное? — не унимался Драммонд.
— Нет. И ничего политического — во всяком случае, такого, чтобы резать глотки из-за разницы во взглядах. Исходя из всего, что я узнал о Ройсе, он приверженец традиционных семейных ценностей и твердо убежден в том, что долг сильных — заботиться о слабых и управлять массами, к их же благу.
Драммонд вздохнул.
— Звучит практически так же, как из уст любого депутата парламента или, по сути, любого английского джентльмена среднего возраста.
Томас тихо хмыкнул и пошел в том же направлении, куда ушел Ройс, но, сойдя с моста, повернул к Баронз-плейс, к дому скончавшегося Катберта Шеридана, Д. П.
Все было так же, как раньше: он стоял на крыльце в темноте, стучал и стучал в дверь, пытаясь разбудить слуг, потом ждал, когда кто-нибудь внутри включит газ и, поспешно накинув на ночную сорочку домашнюю куртку или халат, отправится выяснять, кто заявился в такой поздний час.
Он увидел такое же выражение ужаса на лице, услышал такую же просьбу подождать, потом наступила долгая тишина, пока страшная весть сообщалась хозяйке. Вскоре Томас, как и в прошлые разы, оказался в холодной, освещенной газовым светом малой гостиной в обществе шокированной, мертвенно-бледной женщины, которая изо всех сил старалась не завыть в полный голос и не упасть в обморок.
Партенопе Шеридан было тридцать пять или тридцать шесть лет. Невысокая, она держалась неестественно прямо. Из-за резких черт ее трудно было назвать миловидной, но природа одарила ее красивейшими глазами и роскошными волосами.
— Катберт? — повторила она имя, как будто это помогло ей ухватить смысл сказанного инспектором. — Катберт был убит на Вестминстерском мосту? Как и те? Но почему? Он никак не связан с… с… В чем дело, инспектор Питт? Я не понимаю. — Она оперлась на спинку стула позади нее, тяжело опустилась на сиденье и спрятала лицо в ладонях.
Томас всей душой сожалел о том, что они не принадлежат к одному классу. Если бы их социальный статус изменился хоть на несколько мгновений, он обнял бы ее, и она смогла бы выплакаться у него на плече, а не сидела бы сгорбившись на стуле и не сдерживала эмоции потому, что их просто не с кем разделить, так как в доме только слуги, дети и представитель полиции.
Однако он ничего не мог сделать. Никакое сочувствие не преодолело бы пропасть, разделявшую их. Фамильярность лишь усугубила бы ее горе, а не уменьшила бы его. Поэтому Питт поспешил приступить к исполнению своих обязанностей и нарушил молчание, заговорив формальным языком:
— Мы тоже, мэм, но мы работаем. Складывается впечатление, что тут замешана политика или личная вражда по отношению к любому из всех троих. Мы также допускаем, что это был какой-то безумец, и тогда мы не найдем разумного основания, которое было бы нам понятно.
Сделав над собой усилие, она заговорила четко, без слез в голосе, не всхлипывая:
— Политика? То есть анархисты? Люди говорят о заговорах против королевы или парламента. Но почему Катберт? Он же был всего лишь младшим министром[24] в казначействе.
— Он всегда служил в казначействе, мэм?
— О нет, депутаты парламента, знаете ли, переходят с одной должности на другую. Он также занимал высокий пост в министерстве внутренних дел, а еще в министерстве иностранных дел — правда, недолго.
— У него были какие-то определенные убеждения по поводу гомруля?
— Нет, то есть, думаю, он голосовал за него, но я не уверена. Такие вещи он со мной не обсуждал.
— А реформы, мэм? Ваш муж был за социальные и промышленные реформы или против них?
— Он был за промышленные реформы, но при условии, что они будут проводиться последовательно и без спешки. — На ее лице промелькнуло странное выражение, нечто вроде смеси гнева и муки.
Питт задал вопрос, который ему совсем не хотелось задавать.
— А реформа избирательного права — как он относился к тому, чтобы распространить его на женщин?
— Нет. — Она в буквальном смысле процедила это слово. — Он был категорически против.
— Его мнение было известно другим?
Она секунду колебалась.
— Я… я думаю, да. Иногда он выражал его довольно горячо.
От внимания Питта не укрылось страдальческое выражение в ее глазах.
— А вы, миссис Шеридан, придерживались того же мнения? — спросил он.
Она была такой бледной, что даже в желтом газовом свете темные круги под глазами казались серыми.
— Нет. — Партенопа произнесла это почти шепотом. — Я глубоко убеждена, что женщины должны иметь право голосовать за своих представителей в парламенте и самим участвовать в работе местных советов. Я являюсь членом местной группы, которая борется за избирательное право для женщин.
— Вы знакомы с миссис Флоренс Айвори или с мисс Африкой Дауэлл?
Ее лицо никак не изменилось, на нем не отразилось ни страха, ни тревоги.
— Да, я знакома с обеими, хотя и не близко. Нас не так много, мистер Питт, поэтому вполне естественно, что мы знаем друг о друге, особенно о тех, кто готов идти на риск, бороться за то, во что свято верит, а не унижать себя бесполезными ходатайствами в адрес правящих органов, которые сплошь состоят из мужчин, совершенно не расположенных к тому, чтобы прислушаться к нам. За всю историю правящие круги никогда по доброй воле не отдавали свою власть. Обычно ее забирали у них силой, или они просто выпускали ее из рук, потому что были слишком слабы и коррумпированы, чтобы удержать ее.
— И миссис Айвори считает, что то же самое случится и здесь?
Впервые за все время на щеках Партенопы появился слабый румянец, однако взгляд стал жестким.
— Советую вам, мистер Питт, задать этот вопрос ей — после того, как вы выясните, кто убил моего мужа! — Ее гнев мгновенно растворился, она отвернулась, и ее тело сотряслось в беззвучных рыданиях.
Томас не стал извиняться, это было бы нелепо и бессмысленно. Ее скорбь не имела к нему никакого отношения, а любые замечания показали бы, что ему недостает понимания. Поэтому он тихо покинул комнату, прошел мимо бледного от ужаса дворецкого, сам открыл парадную дверь и спустился с крыльца в весеннюю ночь. От реки медленно плыл туман, пропитанный запахами приближающегося прилива. Она еще долго будет плакать, возможно, не успокоится и тогда, когда холодное утро высветит перед ней реальность, наполненную воспоминаниями и одиночеством.
Добравшись до дома, Питт сразу же прошел на кухню и заварил себе чай, потом сел за стол и обхватил горячую чашку ладонями. Он просидел так почти час, чувствуя себя страшно вымотанным и беспомощным. Три убийства, а у него улик не больше, чем в ночь первого. Действительно ли это дело рук Флоренс Айвори, обезумевшей от горя после потери ребенка?
