Анна Малышева - Дом у последнего фонаря
– Вам нехорошо?
– Нет-нет. Все в порядке.
Глубоко вздохнув, Александра попыталась пригладить растрепавшиеся волосы. Художница испытывала странное чувство. Ее как будто выбросили из самой себя, она никак не могла совпасть со своими обычными ощущениями и мыслями. Пыталась думать о коллекции пасхальных яиц, которая ждала ее в Питере, но перед ней вставало бледное, словно выточенное из голубоватого льда лицо Лизы.
«Я так давно слышала ее голос. Три дня назад. Да, она позвонила мне вечером того дня, когда нашла мертвого отца. Какой у нее был странный голос, как с того света. Будто звонил призрак. И говорила она все такие невероятные вещи. “Тот, кто пришел, всегда забирает двоих. Мужчину и женщину”. Если допустить – на одну крамольную минуту! – что в ее словах была доля смысла и бедный Сергей Петрович, который и так уж на ладан дышал, каким-то образом сгодился на жертву Бафомету, то это темное божество еще не насытилось. Двуликому демону, судя по всему, безразлично, на кого нападать. Сергей Петрович даже не был знаком с Лыгиным и подвески в глаза не видал. Чушь, бред, я поддаюсь разлагающему влиянию застарелой лжи. Никого Бафомет не забирал. Сергей Петрович умер, потому что пришел его срок. Но почему я не могу выкинуть из головы слова о второй жертве? Все думаю, кто будет эта женщина? Я? Почему именно я? Почему Лиза предупреждала меня? Почему не она сама, не Светлана, наконец?»
Внезапно Александра всем телом ощутила, как хорошо сидеть в теплом чистом купе, рядом с незнакомыми, но приятными людьми, которые, обменявшись парой слов о погоде, устроились на своих местах и что-то читали перед сном: мальчик на верхней полке напротив – электронную книгу, мужчина над Александрой шуршал газетой, женщина раскрыла любовный роман. «И только я одна мучаюсь средневековыми бреднями! Почему бы попросту не выбросить все это из головы? Ведь я не убивала Лыгина. Не сталкивала его с лестницы. Не срывала у него с шеи подвеску, я ничего, ничего не делала!»
Но стоило Александре дойти до этого самого неудобного пункта размышлений, ее начинала бить дрожь. «Олег прав. Мне впору беспокоиться. Следователь может мне не поверить. Я же сама, сама ей рассказала, что была там той ночью. Мне можно приписать все, что угодно. Лыгин умер около полуночи. Я хорошо помню, как, приехав в поселок, стояла в темноте, как достала телефон взглянуть на время… Было тридцать две минуты первого. И тут зажегся фонарь! Бесплотный дух ведь не мог его включить. Его включил человек. Сам Лыгин, еще живой? Или убийца, который прятал тело и прятался сам? И как назло, именно в этот момент я оказалась в поселке! Если убийцу не найдут, то я стану главной подозреваемой!»
Привыкнув жить в одиночестве, художница не сдержалась и громко застонала вслух. Соседка испуганно подняла голову от книги:
– У вас что-то болит?!
– Ерунда. – Смешавшись, Александра поднялась с полки. – Зубы.
И сняв с вешалки куртку, вышла из купе. Сигарет осталось всего две. Стоя в тамбуре, женщина курила и, глядя в окно, на пролетавшие мимо пригороды, страдальчески морщилась: «Все серьезно, очень. Боюсь, что при даче показаний я, как Лиза, буду твердить одно и то же: “Не знаю… Не знаю…”»
В кармане куртки чирикнул телефон, принявший эсэмэску.
Александра прочитала сообщение, что абонент, значившийся у нее как «Лиза», доступен для звонка.
– Отлично! – Женщина немедленно набрала номер, но ответа не последовало. Лиза не брала трубку.
«Во всяком случае, она включила телефон, значит, проснулась. Но что опять творится с ее сном? На этот раз ее некому было гипнотизировать. Проспать похороны отца!»
Раздавив окурок в пепельнице, укрепленной на прутьях рамы, Александра вернулась в купе. Соседка лежала, отвернувшись к стене и укрывшись одеялом до самого затылка. Лампочку в изголовье она погасила. Мужчина на верхней полке спал. Только мальчик возился с электронной книгой при свете ночника. Плафон на потолке был выключен.
Лежа в полутьме, Александра сквозь дремоту слушала мерный стук колес. Порой со свистом набегала платформа станции, купе озарялось огнями… И тут же окно снова меркло, и в него смотрела холодная черная ночь, долгая ночь в начале долгой зимы.
«Как, должно быть, холодно… Холодно… Холодно… Как, должно быть, холодно лежать сейчас под землей…»
В нарождающемся сне эта мысль не показалась ей странной, но, внезапно очнувшись, женщина содрогнулась, словно в теплом купе и впрямь повеяло мерзлой землей. Александра резко села, спрятав лицо в ладонях. «Не надо думать об этом. Мы с Лыгиным были чужими людьми. Я не убивала его, в конце концов. Почему он сейчас мне вдруг приснился, с таким укоризненным лицом, словно я совершила что-то очень скверное? Все дело в подвеске. И в неспокойной совести!»
Подвеска мешала ей, непривычной тяжестью ложилась на грудь. Но еще тяжелее угнетали Александру беспокойные мысли, смутные, дурные предчувствия. Женщина сидела, поджав колени к груди, обхватив ноги сплетенными руками. Спать она не могла. В этой ночи, как игла в подушке, пряталась тревога, невидимая, неведомая, уничтожающая сон.
«А вдруг подвеска – не подделка? Вдруг она настоящая и в ней скрывается сила, о которой я ничего не знаю? У Лыгина на шее обнаружили ссадину от разорванной цепочки. Подвеску сорвали случайно или ради нее и затеяли драку? Обычный вор, забравшийся в дом к одинокому дачнику, не мог знать о ее ценности. И подвеска осталась на месте схватки, нарочно или случайно прикрытая свалившейся подушкой, и убийца не забрал реликвию с собой… Убийца? Когда хотят убить, в ход идет оружие. А падение с лестницы – это случайность. Тот, кто вонзил мертвому Лыгину нож в горло, куда больше преступник, чем тот, кто его толкнул. Да Лыгин мог сам оступиться, попятившись… Может, за подвеску его ухватили, пытаясь удержать от падения. А цепочка лопнула…»
Женщина поймала себя на том, что пытается выгородить неведомого убийцу, кем бы он ни оказался, и содрогнулась. «Будто себя защищаю, перед следователем оправдываюсь. А смогу ли за себя постоять?
Смогу ли хоть что-то выдавить… И кто мне поверит, что я на пару минут разминулась с убийцей и ничего не поняла, не заподозрила?! Мне скажут: “Вы – это и есть он!” А я буду жалко лепетать: “Нет, нет, это ошибка!” Не бежать же мне, в самом деле, как затравленному зверю… Да и некуда бежать…»
Уснувший поезд летел через заснеженные равнины, и рядом с ним в небе, над низко стелющейся метелью, мчалась полная луна. Александра смотрела на нее неотступно, будто спрашивая совета, а луна заглядывала в лицо женщине, словно желала сообщить нечто важное. Но что она беззвучно шептала, оставалось тайной.
Александра не понимала, дремлет она или грезит наяву. Уже не первый раз ее состояние менялось таким странным образом. Однажды она ощутила нечто подобное в мастерской, когда ей привиделась тень за ширмой.
Художница находилась в купе, среди спящих соседей, в тепле и полумраке, разбавленном голубоватым светом луны, проникавшим в окно. И в то же время женщина видела себя в другой комнате, такой же темной, в которую глядела та же полная луна. Комната была ей смутно знакома. В следующий миг Александра узнала мансарду, где нашли Лыгина. На тахте кто-то лежал. Александра не сомневалась, что покойник. Вытянутое, окоченевшее тело было с головы до ног накрыто плотно натянутой простыней. И вдруг верхний край простыни, ожив, зашевелился и сполз.
Александра не могла крикнуть, голос замерз в горле, скованном страхом. Она увидела лицо Лизы, синевато-льдистое в свете луны. Золотые сомкнутые ресницы были неподвижны. Под глазами лежали глубокие черные тени. Бескровные губы едва выделялись. Из девушки будто выкачали кровь, оставив одну увядшую оболочку. Только волосы, прекрасные, рыжие волосы были полны жизни и вились на подушке, как клубок совокупляющихся змей.
Спустя мгновение видение исчезло. Налетела очередная станция, которую поезд миновал на всех парах, загудела стрелка, звякнула ложка, забытая в чайном стакане на столике. Александра выпрямилась. Спустила на пол затекшие ноги. Она чувствовала себя так, словно резко вынырнула с большой глубины. В ушах шумело, голова сильно кружилась. Ничто больше не просвечивало сквозь окружающую реальность, но купе уже не казалось женщине ни уютным, ни теплым. Глубоко в крови засел мертвенный холод комнаты, которая только что привиделась ей. В безмолвной картине была такая страшная тоска и безысходность, девушка на постели выглядела такой жалкой и безнадежно одинокой, что просто забыть обо всем этом Александра не могла.
Накинув куртку, она вышла в тамбур. Резко грохотала открытая дверь, ведущая в другой вагон. Женщина захлопнула ее, прислонилась к стене плечом, достала последнюю сигарету. Чиркнула зажигалкой, прикурила, но прыгающие пальцы не удержали фильтра, и сигарета упала на затоптанный пол, рассыпая огненные искры.
Александра продолжала стоять, опершись о стену. Художница спрашивала себя, что с ней творится, но как-то без особого интереса, словно ответ ее не волновал. «К лучшему, что сигарета упала. Когда я много курю, хуже сплю. Надо возвращаться в купе и ложиться. Скоро Бологое. Единственная остановка на пути. Проехали полдороги. А у меня просто развинтились нервы. Неудивительно. Двое похорон подряд – Лыгин, Сергей Петрович… А ведь близко еще одна смерть!»
