Эрик Сунд - Девочка-ворона
– Давай!
– Черт, ты так хороша, когда лежишь вот так… – снова смеется Лассе. – Но ты не забыла, что у нас гости?
Она слышит, как в ванной комнате льется вода из душа. Обернувшись, чтобы поцеловать его, она видит через приоткрытую дверь обнаженные тела.
– Разве это помеха?
Правильно ли они поступили? Во всяком случае, ей это доставляет удовольствие, и он тоже вроде бы счастлив.
– Тогда давай по-быстрому, – шепчет он. – Самолеты психов не ждут.
Головная боль кажется теперь лишь приятным головокружением.
Гостиницу они покидают на такси, в страшной спешке, чтобы успеть на самолет. Мужчина и женщина со смехом машут им на прощание руками, адресами или телефонами они не обмениваются.
Во время полета ей удается задремать, во многом благодаря трем маленьким бутылочкам водки, которые они распили на завтрак.
Просыпается она от того, что он осторожно пихает ее в бок.
– София? Ты должна на это посмотреть. Картина почти футуристическая…
Она уснула у него на плече и с трудом распрямляется, чтобы посмотреть в окно. Там оказывается белый от снега Нью-Йорк по обеим сторонам реки Гудзон, черной линией наискосок рассекающей картину под ними. Улицы Бронкса и Бергена кажутся узенькими полосками на белой бумаге. Тени от небоскребов напоминают диаграммы.
Рядом с Лассе она чувствует себя уверенно.
Когда они приезжают в гостиницу, расположенную в Верхнем Вест-Сайде на Манхэттене, в безоблачном голубом небе сияет солнце. София не впервые в Нью-Йорке, но в последний раз была там почти десять лет назад и забыла, как он красив.
Они с Лассе стоят обнявшись у окна гостиничного номера, и с пятнадцатого этажа им открывается потрясающий вид на Центральный парк, укутанный выпавшим за ночь снежным покрывалом.
– Ты не жалеешь о вчерашнем? – спрашивает он, смахивая ей со лба волосы.
Она оборачивается и целует его в губы.
– Лассе… я давно не чувствовала… Мы так сблизились.
– Хочешь с ними снова встретиться?
– С кем? – спрашивает она, глядя на него с наигранным удивлением.
Они смеются, и она в шутку щелкает его указательным пальцем по носу. Потом она становится серьезной.
– Лассе, это не имеет значения, то была всего лишь одна ночь и… она была особенной. Она заставила меня почувствовать то, что я чувствовала, когда мы только встретились.
Она делает паузу и гладит его по щеке.
– Но они тут ни при чем. Что-то произошло между тобой и мной. Все было как прежде… только лучше. Я ощутила в тебе нечто новое. Теперь я полагаюсь на тебя… ну, я не хочу сказать, что не полагалась раньше, но теперь я чувствую… – Она не находит подходящих слов.
– Что? – спрашивает он с заинтересованным, но чуть погрустневшим видом.
– Я чувствую, что отдаюсь тебе, Лассе. Целиком и полностью, без остатка, и верю, что ты позаботишься обо мне.
Она смотрит ему прямо в глаза, и ей кажется, что он опечален.
– Я… – Он замолкает и крепко прижимает ее к себе. У нее возникает ощущение, что он собирается ей что-то рассказать.
– Я тоже люблю тебя, – говорит он чуть погодя, но ей думается, что изначально он собирался сказать что-то другое.
В висящем в комнате зеркале ей видно окно, лицом к которому он стоит. Его лицо отражается в стекле, и ей кажется, будто он плачет. Она думает о собственных чувствах всего несколько недель назад. Словно другой мир. Теперь он хочет общего ребенка, и все будет по-другому.
Он выпускает ее из объятий и снова смотрит на нее. Да, он действительно плакал. А сейчас улыбается во весь рот.
– Знаешь, что я предлагаю сегодня сделать?
– Нет… Чем мы займемся? Ты же был здесь сотню раз и должен бы знать, – говорит она, тоже смеясь.
– Первым делом мы пораньше пообедаем в гостиничном ресторане. Еда здесь исключительная, по крайней мере была такой в прошлом году, когда я тут останавливался. Потом несколько часиков отдохнем, а затем я тебя кое-куда отвезу. В очень специфическое место в такое время года.
– В такое время года?
– Да, это не секс-клуб. Там интересно по другим причинам. Вот увидишь. Это будет сюрприз.
Они переодеваются и спускаются на лифте в ресторан.
Пока они добираются до десерта, ей удается убедить его отменить сиесту и сразу перейти к сюрпризу. В глазах у него появляется нечто лукавое, он извиняется и исчезает из ресторана. Через десять минут он возвращается, но идет не к их столику, а к бару, наклоняется через прилавок и что-то протягивает мужчине по другую сторону. Они тихо переговариваются, и затем он с улыбкой подходит к ней.
Внезапно из усилителей доносятся звуки гитары и барабанная дробь. Ресторан почти пуст, и София сразу понимает, что музыка адресована ей. Она незамедлительно узнает песню, но поначалу не может сообразить, где ее слышала.
Она откладывает ложку и смотрит на Лассе, тот молча улыбается.
– Черт, Лассе! Это ведь моя любимая… откуда ты узнал?
И тут она вспоминает, где слышала эту мелодию раньше.
Примерно год назад. Она ходила в кино смотреть азиатский фильм, тайский или вьетнамский, и там звучала эта песня. Фильм ей вообще-то не понравился, был слишком странным, но она не могла забыть мелодию, которая повторялась вновь и вновь, когда пара в фильме, потягиваясь, пробуждалась, курила сигареты на утреннем солнце или занималась любовью.
Придя домой из кинотеатра, название фильма она уже успела забыть, но помнит, что сказала Лассе, что там была песня, которая ей очень понравилась. Когда она попыталась напеть ему мелодию, он ее высмеял, но, очевидно, понял, что она имела в виду.
Но почему он ничего не сказал об этом раньше?
Он по-прежнему молчит, и у Софии кончается терпение.
– Кто это поет? Это же из того фильма… но ты ведь его даже не видел?
– Да, но я слышал, как ты пела эту песню. Давай выпьем, и я тебе расскажу.
– Девушка в песне родом из того места, куда мы собираемся, – продолжает он, наполнив бокалы. – А пластинка, чтоб ты знала, простояла в шкафчике под проигрывателем верных десять лет, но в те редкие разы, когда ты позволяла мне ее ставить, ты никогда не дослушивала ее до конца, обычно говоря, что она стариковская. Эта песня там идет последней.
Они пьют, но Лассе больше ничего не говорит. Она набирается терпения, задумывается и вслушивается в текст. И вскоре все понимает.
And the straightest dude I ever knew was standing right for me all the time… Oh, my Coney Island baby now. I'm a Coney Island baby, now.
Она вздыхает и, улыбаясь, откидывается на спинку стула.
– Кони-Айленд? Мы поедем на Кони-Айленд? Посреди зимы?
В ее представлении Кони-Айленд – полуостров, расположенный за Манхэттеном, в выходящей к океану части Бруклина, – это песчаные пляжи и запущенные парки аттракционов двадцатых годов. Летом туда еще можно съездить, но не в конце ноября.
– Лассе, ты сумасшедший.
– Поверь мне, там потрясающе, – говорит он с серьезным видом. – Тебе очень понравится.
– Пляжи, карусели, снежная слякоть, ветер и полная пустота? Наркоманы и бесхозные собаки? – Она гладит его по тыльной стороне ладони. – Неужели мне это понравится? И что за идиот поет эту песню?
Они долго целуются, и он объясняет, что поет Лу Рид[59].
– Лу Рид? У нас ведь вроде нет пластинки Лу Рида… – удивляется она.
– Разве ты не помнишь обложку? – улыбается он. – Лу Рид в костюме с бабочкой, лицо наполовину скрыто черной шляпой.
– Лассе, ты надо мной издеваешься, – смеется она. – Я говорю, что такой пластинки у нас дома нет. Я периодически прибираю в шкафчике, в отличие от некоторых других.
У него делается растерянный вид.
– Ну конечно у нас есть эта пластинка, или я ошибаюсь?
Его сомнения забавляют ее.
– Я совершенно уверена, что у нас ее нет и ты никогда мне ее не заводил. Но какая разница. То, что ты сейчас проделал, компенсирует твою забывчивость.
– То, что я проделал?
– Да, поставил эту песню, дурачок. – Она опять смеется. – Ты вспомнил, что она мне нравилась.
Он явно испытывает облегчение, и неуверенность исчезает с его лица.
– Тогда ладно… Давай допьем!
Они снова поднимают бокалы, и она думает о том, как сильно его любит.
Когда она после кино пела ему эту песню, он притворился, будто не знает ее. А на самом деле он упорно ждал подходящего случая, чтобы ей ее проиграть.
Приберегал ее на этот случай целый год, ждал и помнил. Это всего лишь деталь, но деталь, которой она придает большое значение. Он думает о ней, хотя не говорит этого прямо, выражает по-своему.
Последний день они посвящают покупкам и отдыху в гостинице.
Кони-Айленд оказался великолепен, в точности как он говорил.
Луна-парк возле Бруклина был закрыт на зиму, но они до поздней ночи ходили по уютным барам.
Людей на побережье не было, и когда они после полуночи гуляли по полуострову, компанию им составляли только морские птицы.
В самолете по пути домой София думает о том, как давно им не представлялось возможности так спокойно пообщаться. Она чувствует, что вновь обрела того Лассе, о существовании которого она все время помнила, но которого не видела уже несколько лет.
