Владимир Шитов - Собор без крестов
— Ты так думаешь? — улыбнувшись, пошутил Долгошеев.
— Мне можете верить.
— Авторитетам надо верить, — согласился Долгошеев. — Будем считать, что я твой должник. Куда, зачем
везли, не трави, что сказать любопытным, не мне тебя учить... Честно говоря, я думал, что ты оговоренная птаха, и сомневался в правильности приговора в отношении вас...
Увидев в глазах Сарафана беспокойство, он, похлопав его рукой по плечу, продолжил:
— Я сказал просто так, между нами, мальчиками, говоря, и ни к какому делу оно не имеет отношения.
Спасибо тебе, что порядок навел в бараке, — серьезно поблагодарил его Долгошеев.
— Стараюсь, гражданин начальник, смотришь, когда-нибудь все вами зачтется...
О своем приключении Сарафан рассказал в бараке только Валету.
Вечером после работы зеки, как пчелы, стали собираться кучками в бараке, сходились, расходились, о чем-то
оживленно беседуя, при этом часто с любопытством поглядывая на Сарафана.
Зеки понимали, что в их кругу задавать другому вопросы не принято, но у них, лишенных свободы, развлечений, все новое, не вписывающееся в повседневную жизнь, пробуждало интерес и любопытство.
Как охотник кружит около своей добычи, так и уполномоченный от любопытных зек Жук, подойдя к Сарафану, заискивающе улыбаясь, спросил:
— Сарафан, правду говорят, что к тебе приезжал Тихий?
— Правда! — не считая нужным скрывать известный многим зекам факт, подтвердил Сарафан.
— Говорят, вы с ним куда-то ездили? — продолжал пытать его Жук.
— Твоя агентура неплохо работает, — подтвердил домысел Жука Сарафан.
— Ты с нами своей новостью не поделишься? — довольный складывающейся беседой, произнес Жук.
Сарафан видел, как любопытствующие зеки своими локаторами ловили их разговор.
— Конечно, поделюсь, но скажу только тебе. Даешь слово не болтать?
— Гадом буду! — благодарный оказанному доверию поклялся Жук.
Наклонившись к самому уху Жука, Сарафан прошептал:
— Тихий сказал, чтобы я всех любопытных направлял к нему. Он обещал подробно им рассказать.
Выслушав Сарафана, Жук некоторое время стоял, отрешенно обдумывая услышанное. Когда же смысл
сказанного до него дошел, то он, упав на койку, закатился заразительным смехом.
Глядя на него, многие любопытствующие тоже непроизвольно заулыбались. Вечером Жук был в центре
внимания всех любопытных, но ему ничего не оставалось, как тоже делать загадочное лицо и отвечать на
задаваемые вопросы:
— Кореша, я же слово дал, а поэтому колоться не имею права и не собираюсь.
Жук, проходя мимо развенчанного Фили, лежащего в углу у входа в барак на своей койке, беспечно пропел:
«О чем задумался, детина, ямщик приветливо спросил».
Раньше, до конфликта Фили с Сарафаном, Жук ни за что бы не позволил себе такой вольности в отношении
Беспредела. Теперь Жуку приятно было себя чувствовать выше повергнутого авторитета.
Филя, не поворачивая головы, проводил взглядом удаляющегося Жука. Он понимал, что в данном лагере ему
утерянного авторитета не вернуть. «Еще девять лет находиться в таком положении я не смогу и не желаю.
Проще всего угрохать сонным Сарафана, но за такое преступление мне могут намазать лоб зеленкой. Такая
перспектива меня не устраивает», — думал Филя, вспомнив, откуда пошло это выражение насчет зеленки. Среди
зеков ходила шутка, что когда человека приговаривают к исключительной мере наказания за тяжкое
преступление, то ему стреляют в лоб, который предварительно мажут зеленкой. Возникает элементарный вопрос:
«Зачем ему мажут лоб зеленкой?» Ответ один: «Пуля не стерильная, может в человека занести инфекцию».
Физически справиться с Сарафаном, как он убедился, Филя не мог, тем более что Сарафана поддерживают
все авторитеты и даже пахан. Лучше с ним не связываться. Выход один — немедленно выбираться отсюда в
другой лагерь. Надо такое провернуть, чтобы не осталось незамеченным и чтобы за это много не дали. Лучше
всего кого-то подвалить из неугодных или провинившихся перед авторитетами, чтобы как-то вернуть их
уважение.
Теперь Филя думал, кого из зеков избрать своей жертвой.
Если бы кто-нибудь наблюдал за его мимикой, то он заметил бы, как порой лицо его искажалось в звериной
хищной гримасе, как потом тускнели его глаза и лицо принимало обычное выражение.
Перебирая возможные «кандидатуры», он свой выбор остановил на Шнифте, осужденном за изнасилование
малолетней дочери.
Глава 35
Альбина, соблюдая ограничения ИТК по количеству писем и посылок, разрешаемых ей направлять мужу, регулярно писала Виктору о всех новостях, присылала посылки.
Так же регулярно и Сарафан вел с женой переписку, через нее передавая приветы сестре и племянникам.
Дозволенным свиданием с женой Сарафан не захотел воспользоваться, беспокоясь о здоровье и будущем
потомстве, тогда как имел огромное желание увидеть всю свою семью.
Сарафан знал, что Альбина родила ему второго сына, о чем он узнал из телеграммы, которую ему передал
«кум» Золкинов.
Приятное и радостное сообщение было омрачено тем, что он вдали от семьи и ничем не может ей помочь.
И вот сегодня он получил от Альбины письмо, которое в ИТК было вскрыто, прочитано и проверено, к чему
Сарафан уже привык и принимал как должное.
Забившись в свой угол, Сарафан стал читать письмо: «Здравствуй, мой дорогой Победитель. Спешу
сообщить свои новости. Как отец уже успел сообщить тебе телеграммой, у нас родился сын 3600 весом, длиной
51 см. Его мы назвали, как раньше с тобой решили, Антоном. Из больницы меня взял отец с мачехой Жильцовой
Полиной Геннадиевной. Ее ты раньше видел и знаешь. Неудобно было перед девчатами в палате, что меня не
встречал муж. Сказала им, что ты работаешь шофером и находишься в командировке, поверили. Их я обманула, а себя не обманешь.
Чувствую себя обворованной во внимании. Хорошо, что мачеха помогает много мне. Она перешла жить к
отцу незадолго до того, как я сдала дом квартирантам на 2 года и переехала к отцу жить. Мне одной с
сорванцами не справиться.
Я не против того, чтобы мачеха жила с отцом. Мы же с тобой с ними не намерены жить, а отцу с ней будет
веселее.
Был у нас твой знакомый Серый, ночевал, помогли ему с гостинцами, на другой день уехал к себе домой, приглашал в гости.
Писать тебе, сколько прибавилось хлопот с Антоном, не буду, скажу только, что не меньше, чем с Костиком, а
сколько мы с ним возились, ты хорошо знаешь. Ты не переживай: наши хлопоты с твоими мучениями не
сравнимы...»
Подняв голову, Сарафан увидел приближающегося к нему зека по кличке Ишак. Появление Ишака в такой
момент Сарафану уже испортило настроение, так как он понял, что письмо Альбины не дочитает. Пряча его в
карман куртки, Сарафан, зло уставившись взглядом на посетителя, приготовился к беседе с ним. Предстоящая
беседа, можно было сказать заранее, ничего хорошего Ишаку не обещала.
Дебилы, наркоманы и алкоголики, ранее составлявшие гвардию Фили, теперь оказались разобщенными и, получив сполна сдачу от ранее обиженных ими зеков, ходили мрачные и злые.
Некоторые наркоманы были готовы за ампулу морфия или за одну хорошую закрутку убить человека. Одним
из таких являлся наркоман Ишак, который к своей кличке относился с безразличием. Исчерпав все свои
возможности, не достав ни наркотиков, ни наркосодержащих таблеток, ни суррогата из мака, конопли, Ишак
добрался до Сарафана. Униженно поздоровавшись, он поинтересовался:
— Ты мне на одну закрутку ничего не дашь?
Глядя на подобие человека, готового исполнить любое его желание, Сарафан решил над ним поиздеваться, тем более повод для этого с его стороны был.
— Ты же знаешь, что я не колюсь и такой дряни, которую употребляешь, я не переношу, а поэтому дружески
тебе советую от нее отказаться.
— Если бы я тебя не знал, то подумал бы, что ты из тех граждан. — Ишак вяло показал рукой в сторону
зарешеченного окна. — Ты, если захочешь, то все сможешь. Выручи хоть один раз, — и как самый козырь
добавил: — Я с тобой сидел еще в ту ходку.
— Ты представляешь, а я забыл.
Ишак, почувствовав в голосе Сарафана расположение к себе и не понимая юмора, обрадованно подтвердил:
— Гадом буду, два года тогда с тобой просидел.
Посуровев, Сарафан произнес:
— А я думал, что ты забыл, как мы с тобой из одной чашки баланду жрали.
— Ты что, кореш, такое не забывается, — возбуждаясь, стал набивать себе цену Ишак.
— Когда я пришел в барак и против меня выступил Филя, не Ишак ли был у него в упряжке?
Ишак растерялся, поняв, что попал впросак, и подавленно молчал.
