Время старого бога - Себастьян Барри
Глава 13
Кто будет служить литургию мертвых? Господь посылает тебе судьбу, открываешь конверт, а в нем чистый лист, но там уже написано все. Наверное, так и есть. Ему вдруг нестерпимо захотелось рассказать свою историю кому-то, только обязательно глухому. Пусть он говорит, а собеседник не слышит. Вот так-то. Билли Друри знал, что произошло, вплоть до своей смерти. Конец истории остался нерассказанным. Знала и Джун, тоже до своей смерти, причем у Билли и Джун разные версии. Две недописанные главы, и даже когда он пытается в уме их объединить, непонятно, где кончается одна и начинается другая. И тяжело поверить этой истории даже наполовину, но верить он обязан, потому что первым долгом надо верить свидетелю. Многие недоразумения и несчастья происходят оттого, что свидетелям не верят, с ходу отметают их показания. Стоит бедняга перед тобой, выдает жуткие тайны, и на правду это не похоже. Но зачастую правда не похожа на правду, как выясняется в самом конце, когда уже поздно. И сейчас он должен верить — верить себе.
С этими мыслями подходил он к воротам замка, по обыкновению предвкушая спасительное плетеное кресло и вкусную яичницу с беконом, но тут его заметил сосед-виолончелист и окликнул почти радостно. Почти. Или, может, у него просто вырвался возглас? Или он звал кого-то другого? Том огляделся, но никого не увидел. Нарядный соседский флигель был старинный, викторианский, но балкон, разумеется, новый, или почти новый. Лак на деревянных перилах потрескался от соленых морских ветров. На подставку сосед водрузил свой «ремингтон», а между колен пристроил виолончель. Окликнув Тома, он махнул смычком, чтобы привлечь его взгляд. Том не знал, как себя вести. Понимать ли этот жест как приглашение? После визита Уилсона и О’Кейси Том дал себе слово больше общаться с людьми. Да и нравился ему этот длинноволосый тщедушный человечек. Он хотел помахать в ответ и, ограничившись этим, идти домой. Но это была бы просто-напросто трусость. Том считал себя вполне образованным человеком, но виолончелист — профессия возвышенная, полная секретов, тайных знаний. Странная музыка, загадочные композиторы. А Том полный невежда, никого, кроме Баха, не знает, и скоро это наверняка обнаружится. Но вдруг — закралась непрошеная мысль, — вдруг виолончелисту интересен он сам по себе? Во время их прошлых бесед Том отметил про себя его британский выговор и приятный едкий юмор, с которым сосед отзывался обо всем, даже о погоде. Как будто здешняя погода — его извечный враг. Спору нет, ирландская погода так редко отвечает планам местных жителей. Все праздничные дни непременно будут испорчены дождем. Это данность здешней жизни. Поездка к морю, начавшаяся под жарким солнцем, неизбежно кончится слезящимися от ветра глазами, нежданной грозой, пеленой туч. Сколько раз любому ирландцу, без различия пола и возраста, случалось лежать на пляже, коченея от холода, и ждать, когда рассеются тучи и опять выглянет желанное солнце! Вскоре дрожь переходит в конвульсии, в судорожный припадок. Бедолага, съежившись от страха, косится на небо одним глазом — потому что даже тучи и те здесь ослепительные, — пытаясь принять решение. Уйти или остаться? Стоит ли здесь лежать, если скоро и смерть покажется благом?
Но виолончелист, поднявшись и осторожно прислонив к креслу инструмент, подошел к перилам балкона, как можно ближе к Тому.
— Славный вечерок! — сказал он.
— Просто сказка! — отозвался Том.
— Хочется даже рискнуть и окунуться, — продолжал сосед.
Том силился вспомнить, как его зовут, всплывало ли хоть раз в беседах его имя, но напрасно.
— Поднимайтесь ко мне, выпьем по стаканчику, — предложил музыкант.
Том, ясное дело, заколебался. Ему понравился вечер в обществе Уилсона и О’Кейси, но это еще не значит, что он заделался душой компании. Искушение причиняло боль. Такой приятный человек, легкий, добродушный. И, как-никак, сосед. Живет здесь, наверное, давно. Интересно, сколько может протянуть человек после ухода на пенсию? Кто знает. А Тома так тяготили раздумья всю дорогу по Кольемор-роуд. Ему захотелось вдруг кому-то довериться, забыть о своей полицейской привычке сторониться людей, на всякий случай. На какой такой случай? На случай, если ему придется когда-нибудь арестовать виолончелиста? Глупости, Том. Исключено. Но мало ли что исключено…
— Конечно, сейчас, — Том сам от себя не ожидал такого ответа, — спасибо, — и ноги понесли его вверх по новеньким бетонным ступеням с правой стороны флигеля.
Он вдруг испугался: как же он пойдет в гости с пакетом? Ему стало неловко. Мелькнула дикая мысль выбросить пакет в щель между домами, но Том удержался. Стукнула позади него узорная калитка, и Том вздрогнул. Terra incognita. Начало дружбы. И тут же нахлынули мысли о будущих ее плодах, о том, как с этой минуты начнется череда прекрасного — как они с виолончелистом будут коротать зимние вечера за бокалом виски, а может быть, за шахматной доской, хоть и играет он плохо, — говорить о делах минувших, даже слушать музыку: он будет расширять горизонты, узнает, кто еще на свете есть, кроме Иоганна Себастьяна. Вот и отыскался глухой собеседник, которому Том мечтал поведать свою печальную историю? Вряд ли. Слух-то у него есть, должен быть, иначе как играть на виолончели?
Выйдя на балкон — просторный, по площади чуть ли не как сам домик, — Том понял, что с улицы видел лишь его часть. Из своего окна он мог разглядеть только передний край, где стояла винтовка, и, заслышав пальбу, он всякий раз выглядывал и видел виолончелиста по пояс, а ноги мысленно дорисовывал. Считай, тоже видел. Однажды он перекинулся с соседом парой слов возле узорной калитки — или он что-то путает? И впечатление осталось о нем приятное, хоть Том и различал его словно сквозь мутное стекло. Но в конечном счете музыкант оказался совершенно другим человеком — словно зашел в универмаг и купил себе новое «я». Том с первого взгляда определил, что рубашка у него дорогая — он бы такую в жизни
