Тайна тибетских свитков - Константин Мстиславович Гурьев
Маслов тоже все понимал и игру не принял:
— Игорь, не гони дуру. Что ты как маленький? Сейчас вот с хрычом этим разберусь, и поговорим.
— Ты можешь объяснить, что тебе надо? — продолжал тянуть время Корсаков.
Лицо Глеба напряглось, он снова ударил по столу и выговорил уже откровенно зло:
— Игорь, не зли меня, иначе выстрелю в живот. Смерть долгая, мучения невыносимые, ты мне тогда все расскажешь, но тебе это уже не поможет.
Он все так же держал Корсакова на расстоянии, исключающем атаку.
— Школа у тебя хорошая, — расслабленно заметил Корсаков.
Как ни странно, это сработало.
— Со мной дед занимался каждый день по три-четыре часа.
— Дед — это Маслов? Андрей?
— Ну а кто еще? Вот ты представь. — Глеб взял в свободную руку табурет и отошел метра на три дальше, оказавшись в углу кухни. — Вот ты представь человека, который двадцать девять лет верой и правдой служил государству! Не человеку, не ведомству, а — Государству, в котором родился и жил. Он, этот человек, готов был заниматься чем угодно по заданию этой машины, понимаешь? Чем угодно! Сказали бы ему — стань врачом, стал бы! Полярником — с удовольствием! Дед мне всегда говорил, что мечтал быть учителем в сельской школе, а его направили в НКВД. И он сразу, безоговорочно принял это поручение государства, своей Родины!
Маслов пытливо вглядывался в лицо Корсакова.
— Ты меня глазами-то не сверли, — попросил Игорь. — Над твоими словами о государстве и Родине я смеяться не буду. И не потому, что тебя боюсь, а потому, что думаю точно так же. Но учти, что ты и твой дед говорили о разных вещах…
— Да откуда тебе знать? — стремительно подался вперед Маслов. — За такую верную службу его наградили расстрелом, и только чудо деда спасло. Он всю оставшуюся жизнь провел в глухой деревне. Прикинулся заплутавшим охотником, устроился кое-как, потом документы выправил, законные, настоящие. Только фамилию пришлось сменить. Ну, что молчишь?
— А что я скажу? Ты же все равно любишь своего деда.
— При чем тут любовь? Дед был умнейшим человеком, которому к тому же в жизни очень повезло. Он сам говорил, что ему повезло прикоснуться к великому делу, и мне завещал это дело продолжать, сколько смогу. Ослабну сам — должен приготовить продолжателя! И так — до конца, до победы!
Голос Маслова дрожал, глаза сверкали! «Надо задержать этот психоз», — подумал Корсаков.
— Глеб, ты только верил? Чем же это отличается от религии?
— Дурачок ты, Игорь. Ну при чем тут религия? Религия и вера — разные вещи. Мой дед, его единомышленники, я — мы все верим в то, что делаем.
— Ну а что ты делаешь-то? Можешь хотя бы сейчас мне рассказать? Интересно все-таки, что ты такого нашел в планах Бокия или кого там еще?
Странно, но Глеб снова успокоился. Хотя бы внешне.
— Бокий сам по себе был просто умным человеком, который смог увидеть перспективу, организовать движение к точной цели и не мешать тем, кто умел идти к ней!
— Целью ты называешь эти древности?
— Древности — чепуха, ты прав. Главное в другом.
— В чем?
— В чем? — рассудительно повторил Маслов. — Ну вот, смотри. Ты помнишь, как много-много лет назад в центре Москвы показывали на большом экране футбольный матч?
— Ты о погромах после того, как наши проиграли японцам?
— Именно! Умница! Значит, несложно будет вспомнить, что происходило на том месте, и понять, что этой толпой управляли люди! А ведь это был футбол, понимаешь, футбол! То есть ерунда какая-то! А сколько по этому поводу наворочали!
— Отделяешь, так сказать, козлищ от человека?
— Ага, отделяю, потому что каждому своя жизнь дана, и ее не изменить.
— Но ведь ты-то как раз и хочешь изменить! — завелся на спор всерьез Корсаков.
— Неточно формулируешь, — возразил Маслов. — Речь идет о другом. Россия задыхается от тех, кто приезжает к нам и оседает тут. Они приносят свои обычаи, привычки, отношения! И стараются воздействовать, меняя суть нашу, понимаешь?!
— Ну а ты будешь воздействовать на них? — не скрыл издевки Корсаков.
Сейчас он хотел только одного: Маслов должен захотеть ударить его! Тогда ему придется подойти ближе, и уж тут-то он окажется в руках у Корсакова. Но Глеб продолжал сидеть: то ли увлекала дискуссия, то ли догадывался о намерениях Игоря.
— Понимаешь, друг, Бокий вообще был умнее, чем принято считать. Он создавал новую модель, в которой сотрудничали бы и интеллектуалы, и практики.
— Ты о чем?
— В работе над «тибетской загадкой» он, по-моему, стремился, чтобы интеллектуальные идеи воплощались в жизнь практиками, а не кабинетными сидельцами. Согласись, ученые, которые всю жизнь проводят в кабинетах, и во всем остальном живут замкнутыми понятиями. На большее у них не хватает пороха. Что касается практиков, то у них всегда слишком близко оказывается не камень, а стена преткновения. И без подробной инструкции им эту стену не преодолеть. Вот Бокий и искал систему взаимодействия тех и других. И признай, система начинала работать, ее результаты можно проверять!
— На людях? На живых людях? — не выдержал Корсаков.
— Ну не на крысах же, — спокойно ответил Маслов. — На ком, в конце концов, проверяют лекарства? Что ты вообще знаешь об этом Знании? Оно подскажет людям верный путь! Посмотри, что происходит вокруг! Мы уничтожаем сами себя, самозабвенно радуясь этому. От могучей страны ничего не осталось, кроме иллюзии былого величия.
Теперь Глеб говорил мирно, голос его тек ровно, модулируя там, где нужно. «Он и в самом деле успокоился, — подумал Корсаков. — Но нельзя его оставлять в покое. Нужно сменить направление и узнать что-нибудь новое».
— Когда ты включился в дело? — спросил Игорь.
Маслов одобрительно кивнул:
— Ну, что же, ты имеешь право знать… Это не я включился, а ты. Честно говоря, я очень удивился, когда ты позвонил насчет той статьи и газеты.
— Почему?
— Потому
