Тайна тибетских свитков - Константин Мстиславович Гурьев
— Мы работаем, но сам понимаешь…
— Понимаю, Боря, понимаю. Я всегда стараюсь понимать людей, но иногда сам себя спрашиваю: а надо ли? Ладно, иди и собирай дальше. Я тебя жду, — он посмотрел на часы, — в двенадцать.
Когда Ганихин пришел в двенадцать, серьезных новостей у него не имелось. Начал говорить всякую ерунду и был перебит:
— Боря, когда и что я тебе сделал плохого?
В этот момент из помещений отдыха Азизова вышли двое незнакомых мужичков, подошли к Ганихину, отняли оружие, остались стоять по бокам.
— Тимур, ты что?
— Ты не ответил, — напомнил Азизов.
— Тимур, да ты что? — повторил Ганихин.
— Это я «что»?! — взорвался Азизов. — Я «что»? А Корсаков тоже врет? Почему я от него узнаю об Ойлун?!
— Я все объясню, — вскочил Ганихин, но Азизов перебил:
— Боря, я вытащил тебя из грязи.
— Тимур, все не так, как…
Азизов ударил его под ложечку и замер рядом. Ганихин, согнувшись в три погибели, рухнул в кресло.
— Тимур, не делай этого…
Азизов сел напротив него:
— Боря, Корсаков оказался умнее, чем ты думал, и не таким трусом, как тебе хотелось бы.
Ганихин побледнел.
— Зачем тебе было нужно знать, что он делает для меня?
— Тимур, я не делал ничего тебе во вред, — выдавил из себя Ганихин. — Мне плохо, пусть придет врач.
— Сейчас тобой займется врач, но сперва ответь: кому ты продался?
— Повторяю, я не делал ничего во вред тебе. Позови врача.
Азизов подошел к своему рабочему столу, сел в кресло, вытащил из ящика стола папку с бумагами.
— Ты вчера днем много звонил, Боря. Кому? Не хочешь рассказать?
— Я ничего не делал во вред тебе, Тимур, — повторил Ганихин.
— Признаюсь, я тебя недооценил. Тебе мешал Очкарь, и ты остроумно решил эту проблему, молодец! — В голосе Азизова слышна была похвала. — Правда, ты знал, что Очкарь нужен мне, и поэтому убрал его. И этого я тебе не прощу.
— Тимур, что ты говоришь, — застонал Ганихин. — Меня кто-то подставил.
— Ты совсем заврался, Боря, — поднялся из кресла Азизов.
Ганихин тоже хотел встать, но почувствовал какой-то укол сзади и развалился в кресле.
— Я хочу знать все, — обратился Азизов к тому, кто сделал укол.
— Конечно. Когда приедете?
— Зачем? Сделаете записи, я потом посмотрю.
— А его?
— Ну а с ним попрощаетесь и без меня, — закрыл вопрос Азизов.
21. Подмосковье. 6 января
В руках у Глеба Маслова был пистолет, которым тот пользовался как указкой.
— Сядь! — скомандовал он Щербаню.
Видя, что тот не спешит выполнять распоряжение, гость шагнул вперед и ударил старика левой рукой. Правая со стволом была направлена в сторону Корсакова.
С оружием Глеб управлялся профессионально, и это не радовало. Одолеть вооруженного человека легко только в бесконечных телесериалах, но не в реальной жизни. Как говорится, навыки не пропьешь, тем более что Маслов, судя по всему, держит себя в форме.
Глеб еще раз ударил Щербаня перед тем, как тот опустился на табурет.
— Я же тебя по-людски просил — отдай бумаги деда, а ты кобенился, — ровным тоном пояснил он и снова ударил — теперь ладонью по лицу, все так же держа Корсакова под прицелом.
Щербань сидел смирно, не поднимая рук, но в голосе его не замечалось никакого смирения, когда он ответил:
— На кой они тебе? Ты ведь даже не знаешь, что с ними делать.
Маслов возразил все так же ровно:
— Не твое дело, — и добавил: — Ты бумаги отдавай, иначе никто из вас до утра не доживет.
Щербань вскинул брови вверх:
— Парнишка-то тут при чем? Мы только познакомились, он заплутал, попросился до утра посидеть, до первой электрички.
У Маслова глаза сузились, весь он напрягся:
— Я, между прочим, в дом вошел, пока вы, заговорщики, ссать ходили, и ваш разговор слышал.
— Да какой разговор? — Щербань старался говорить беззаботно. — Это я просто истории из жизни вспоминал, чтобы не уснуть.
Маслов медленно разворачивался всем телом, готовя удар, но Щербань сидел, как сидел.
— Это ты кому другому мозги парь, хрен старый, а Корсакова я давно знаю, — сказал Маслов.
— Корсаков? Впервые слышу, — улыбнулся Щербань.
Пружина, закрученная Масловым, распрямилась, удар пришелся точно в челюсть снизу и несколько сбоку. Щербань ударился головой о стену и рухнул на пол.
— Вот, довел, дурак старый! Все они, коммунисты, думать не хотят. Консервативное мировосприятие.
Маслов повернулся к Корсакову. Теперь на Игоря смотрели и глаза Глеба, и дуло его пистолета.
— Ну, что делать будем, старый друг? — спросил Маслов.
— Ну, что делать будем, старый друг? — повторил Корсаков.
— Насмотрелся и ерничаешь? — расшифровал его ответ Маслов. — Напрасно. С ним-то все ясно: он мне больше в самом деле не нужен. Я ведь к нему людей присылал, сам у него несколько раз бывал, все объяснил.
— Что объяснил?
Корсаков понимал, что преимущество на стороне Маслова. Ему было интересно понять, как же складывался и затягивался сложный узел, в который сейчас почти основной нитью вплетена и его, Игоря Корсакова, жизнь.
Маслов смерил Корсакова взглядом.
— Ты, мой старый друг, чуешь, во что ввязался?
— Начинаю, — признался Игорь.
— Вот что мне в тебе нравится — ты не любишь пыжиться. Не строишь из себя этакого сверхинтеллектуала на зависть другим, — улыбнулся Глеб.
Улыбка, однако, Корсакова не обманывала: Маслов был на грани истерики. Время от времени он смотрел на лежащего Щербаня с сожалением, и сожаление это касалось не бедственного положения пожилого человека, а скорее его неуступчивости, по мнению нападавшего — бессмысленной!
Маслов повернулся к Корсакову, пристукнул пистолетом по столу:
— Ну что, Игорек, делать будем?
«Так, — понял тот. — Началось. Нервы сдают, что очень опасно».
— Глеб, с
