Герберт Розендорфер - Четверги с прокурором
– Прошу вас извинить, господа, что не встаю, – проговорил человек, – не могу, к сожалению. И прошу извинить, что не представляюсь вам…
– В любом случае вы назвали бы не свое имя, – перебил его Перн.
Мужчина поджал губы. Непонятно было, то ли в припадке злобы, то ли в попытке улыбнуться, оценив юмор гостей.
– Впрочем, это не имеет отношения к делу. Кто из вас господин Перн? И кто, – он мельком взглянул на листок бумаги в руке, – Маусбигель?
– Маусбайгль, – невольно вырвалось у Маусбайгля.
– Извините, – произнес господин в двубортном костюме, повертев листок в руке. – Здесь написано – Маусбигель.
– Значит, неверно написано, – агрессивнее, чем намеревался, ответил Маусбайгль.
И Перну, и Маусбайглю бросилось в глаза, что человек, вертя в пальцах листок, использовал лишь левую руку, словно правая была парализована. Правую же руку он в довольно неудобной позе держал позади, просунув ее в просвет портьер. «Наверное, управляет магнитофоном», – мелькнула мысль у Перна.
– Вот что, мы должны видеть обе ваши руки, иначе говорить отказываемся.
– Если вам угодно, пожалуйста, – ответил господин и выставил на обозрение и правую руку.
– Чем можем быть полезны? – осведомился Перн. Говорил он резче, чем следовало, но это было следствием волнения.
– Вы – тот, – ответил мужчина, – который, что называется, напал на след одной неприятной истории, которую лучше огласке не подвергать. Я надеюсь…
Перн вдруг вскочил…
Да-да, именно как кошка на мышь: полнейший покой – и в следующую секунду молниеносный рывок. Показать вам, как это делается? Ну хорошо, вы, значит, видели.
…и раздернул портьеры за спиной незнакомца. За ними обнаружился не магнитофон, а кое-что жуткое: вторая половина сидевшего перед ними господина в сером двубортном пиджаке – диковато уставившаяся на них и неприятно сучившая коротенькими ручонками. Сиамский близнец незнакомца. Кукла из сморщенной кожи.
– Прекратите! – завопил мужчина.
Перн невольно отпрянул. Шокированный, он лишь безмолвно, как заведенный, качал головой. Казалось, ему уже до конца дней не остановиться.
– Как это понимать? – вскричал Перн.
– Вы же сами видите, – ответил господин в сером двубортном костюме, манипулируя правой рукой за портьерой, видимо, успокаивая свою в буквальном смысле половину, затем тщательно задернул портьеру.
– Вот, оказывается, почему вы предпочли не вставать, – негромко произнес Перн.
– Разумеется, от него можно было избавиться операционным путем, и мне было бы куда легче, – произнес мужчина. – Но это означало бы убить его. Моего брата. – Лицо мужчины горестно скривилось. – Но это к делу отношения не имеет.
– Не имеет, – согласился Перн.
Мужчина молчал. Безмолвствовал и Перн. Маусбайгль начал качать головой. Прошло некоторое время, прежде чем мужчина спросил:
– И что же вы хотите?
– Ах вон что! – опомнился Перн. – Двести тридцать тысяч.
– Акцептировано, – ответил мужчина.
– Что значит «акцептировано»? – негромко осведомился Маусбайгль.
– Простак вы, как я посмотрю… Неужели так ничего и не поняли? – недоуменно спросил Перн.
– Марок? – не сообразил Маусбайгль.
– Чего же еще, – бросил в ответ Перн.
– Нам?
– Вам, вам, – вмешался мужчина. – Причем получите вы их немедленно и прямо здесь.
– То есть, – пролепетал Маусбайгль, – при условии, что…
– Да заткнешься ты или нет?! – прошипел Перн.
Мужчина в сером двубортном костюме тихонько свистнул, после чего за портьерой послышалось движение.
– Ясно? – спросил мужчина, обращаясь к невидимому собеседнику.
Портьера колыхнулась, однако никаких звуков не последовало.
– Ясно, – констатировал мужчина, продолжая смотреть на портьеру, после чего повернулся к Перну и Маусбайглю. – Когда будете уходить, получите деньги.
И кивнул, прощаясь.
Перн поднялся, потащил за собой Маусбайгля, но тот недовольно вырвал руку и сказал:
– А я хочу вернуться на службу…
– Как будто ничего не произошло, – дополнил мужчина.
Внизу они обнаружили стоявшую в дверях фрау Линденблатт. Та попросила подождать десять минут и, после того как Перн выкурил на лестничной клетке с совершенно голыми стенами две сигареты, снова вернулась с портфелем в руке.
– Будете пересчитывать? – осведомилась фрау Линденблатт.
– Поскольку вы прекрасно понимаете, что произойдет, если мы недосчитаемся хоть пфеннига, – ответил Перн, явно чувствуя себя в своей тарелке, – думаю, нам нет смысла пересчитывать.
Взяв у нее портфель, он кивнул и потащил за локоть Маусбайгля, протягивавшего фрау Линденблатт руку для прощания. Оказавшись на улице под дождем, оба бегом бросились к машине. Там и поделили деньги.
– Оставили бы портфельчик себе, – посоветовал Перн. – По-моему, он из настоящей кожи. И вообще, мне кажется, мы мало с них запросили.
– И, как я понимаю, – воровато озираясь, спросил Маусбайгль, – никакого обложения налогом?
– А вы попробуйте, внесите портфельчик в свою декларацию о доходах, – съязвил Перн, запуская мотор.
Тут доктор Ф. умолк.
– И что же было дальше? – не стерпела хозяйка дома, решив нарушить затянувшуюся паузу земельного прокурора.
– Ровным счетом ничего, – ответил земельный прокурор. – Увы, история на этом заканчивается.
– Хотя на самом деле она только начинается, – вмешался герр Гальцинг.
– Кое-какие детали я добавил от себя, – признался рассказчик. – Например, голые стены лестничной клетки…
– И проливной дождь? – полуутвердительно-полувопросительно произнес сын хозяев дома.
– Нет, в тот день действительно лило как из ведра, – ответил земельный прокурор. – Об этом мне рассказал Перн. Я знал его. В прокуратуре почти все его знали – тот самый политик возбудил против него столько исков, что в нашем учреждении его просто не могли не знать. Но потом дождь перестал.
– Ага!..
– Не стану повторять «ага», – не согласился земельный прокурор, – дело в том, что мне не раз пришлось общаться с Перном в ходе своего, как я выражаюсь, частного доследования. Представьте себе, на свою часть денег он открыл магазин, переквалифицировавшись из журналиста в торговца табачными изделиями. И с дождем я тут ничего не приукрасил. К тому же упомянутую лестничную площадку вполне могли украшать какие-нибудь безвкусные гравюры, явно полиграфического происхождения. Но по мне, лучше уж они голыми и останутся.
– У вас есть какие-нибудь идеи о том, кто мог бы воспользоваться этими двадцатью тремя миллионами марок, за вычетом одной десятой в пользу Перна и Маусбайгля?
– Предоставляю присутствующим угадать, – ответил на это земельный прокурор.
К Мендельсону я питаю особую привязанность. Он парит вне времени. И не правы те, кто считает его музыку легкой. Да, верно, она легкая, но вместе с тем и серьезная, почти как у Моцарта. Как и Моцарту, Мендельсону не чужд и меланхоличный мажор, и вообще Мендельсон – один из тех, кого узнаешь буквально с первой ноты, а это, как мне кажется, само по себе явление уникальное.
Если квартет исполняет Мендельсона, я никогда не упускаю возможности послушать, сворачиваюсь калачиком под софой (я – кошка старомодной закалки, посему диван называю софой, и вообще все кошки старомодны) и, мурча, слушаю музыку. Сегодня исполняли Фа минор, прекрасная вещь и вовсе не поверхностная, как утверждают многие. Дамы и господа, вслушайтесь в это произведение, в это поверхностное произведение, и я готова откусить себе язык, если оно до вас не дойдет. У меня создается впечатление, что эти четверо только и думают, как бы поскорее закончить. К счастью, Мендельсон – композитор allegro vivo.
Композиторов можно поделить на тех, кто сочиняет в allegro, andante или adagio. Брамс принадлежал бы к группе andante, Брукнер – к adagio; это не означает, что все эти композиторы писали исключительно allegro, andante или adagio (можно избрать еще более детальную классификацию – я уже попыталась отнести моего дорогого Феликса – Феликс… уже одно имя льстит кошке, которую величают no-латыни Felis felis, – так вот, моего дорогого Феликса к композиторам allegro vivo). Скорее, оттого, что современного сочинителя отличает великая изменчивость и подвижность духа. У великих мастеров, у гениев прошлого – Баха, Моцарта, Бетховена, Шуберта – все по-другому; вполне естественно, что каждого из них можно отнести и к allegro, и к andante, и к adagio.
Но я снова ухожу в сторону. Отчего эти четверо так торопились? Отчего этой торопливостью они начисто смазали все лучшее, что есть у Мендельсона? Вероятно, им не терпелось обсудить и попытаться отыскать разгадку истории, подброшенной им земельным прокурором. Именно подброшенной, как одна из соседок подбросила мне пару дней назад рыбью голову. Я, естественно, и не притронулась к ней. Но и квартет в полном составе, и тех, кто не играл, а слушал, всех без исключения эта история захватила так, что они до поздней ночи не закрывали рты, обсуждая ее.
