Чингиз Абдуллаев - Фактор страха
— Я уже рассказывал, — дернулся Шуляков, — добавить мне нечего.
— Вы соврали, — сказал Дронго, — говорили, что все время сидели в машине и лишь потом поднялись наверх. Но я думаю, что это не совсем так. Ведь это вы позвонили в квартиру, заставив хозяйку открыть дверь. Потом спустились вниз и не знали, что там случилось, пока снова не поднялись в квартиру. Но поднялись вы не просто так, как утверждаете, а потому, что заметили убийц и заподозрили неладное. Вы сказали, что открыли дверь, увидели убитого Очеретина и взяли его мобильный. Просто так. Я вам не верю.
— Откуда вы все знаете? — с ужасом спросил водитель.
— Догадался, — поморщился Дронго.
— Я вошел и взял его мобильный, — прошептал Костя.
— В такой момент человек меньше всего думает о телефоне, — возразил Дронго, — вы впервые в жизни увидели человека, убитого с такой жестокостью. Это вас видела соседка на лестничной площадке, когда вам стало плохо. И в таком состоянии вы взяли мобильный телефон? Ни за что не поверю.
— Чего вы от меня хотите? — спросил Шуляков с несчастным видом.
— Правду. Зачем вы вошли в квартиру? Вам ведь хозяйка не разрешала входить без вызова. Но вы вошли и взяли мобильный телефон, несмотря на то, что там был убитый. Отсюда вывод: телефон в этот момент позвонил. Я прав?
— Да, — выдохнул Костя, — позвонил. И я открыл дверь.
Романенко не мог сдержать восхищенного восклицания. Его поражала проницательность Дронго, способного превращать второстепенные детали в неопровержимые аргументы.
— Кто звонил Очеретину? — спросил Дронго.
Водитель опустил голову. Он боялся назвать имя.
— Кто ему звонил, я спрашиваю? Отвечай! — Дронго перешел с задержанным на «ты».
— Шпицын, — выдавил водитель. — Анатолий Шпицын.
— И что сказал?
— Спросил, что случилось.
— Он знал, что случилось? — быстро переспросил Дронго.
— Кажется, знал. В общем, он все знал, — признался водитель.
— Ты видел людей, которые вошли в дом?
— Видел. На них была форма представителей фирмы, торгующей питьевой водой. Они пробыли в квартире недолго, и, как только ушли, я поднялся.
— Времени много прошло?
— Не понял, — поднял голову Шуляков.
— Я спрашиваю, ты поднялся в квартиру сразу после ухода этих людей или немного погодя?
— Где-то через полчаса.
— Значит, через полчаса после убийства Шпицын позвонил и поинтересовался, что произошло? Правильно?
— Да, — ответил водитель и жалобным тоном спросил: — Когда меня отпустят, ведь я ни в чем не виноват.
— Если не считать, что ты помог мерзавцам войти в дом несчастной женщины, — заметил Романенко.
— У меня нет больше вопросов, — Дронго поднялся. — Послушай, парень, — обратился он к Шулякову, — подумай о своей жизни. Может, тебе повезет и суд вынесет достаточно мягкий приговор, учитывая, что женщина осталась жива, а подонки, которые ее изнасиловали, убиты. Подумай о своем будущем. Прощай.
Когда Шулякова увели, Дронго сказал Романенко:
— Вы только представьте, как они работают. Шпицын узнал о случившемся, едва убийцы покинули дом. Такое впечатление, что неизвестный нам преступник всемогущ.
— Что вы намерены делать?
— Вы ведь собирались отпустить хозяина квартиры, — напомнил Дронго, — а для этого необходимо найти Вадима.
— Погодите, — сказал Романенко, — что же я скажу Рогову? Какие он должен дать показания в немецком суде?
— А что вы можете ему сказать? — пожал плечами Дронго. — Ведь у вас нет убедительных доказательств. Чиряева не выдадут России. Думаю, вы это понимаете.
— И вы так спокойно об этом говорите? — Романенко поднялся.
— Абсолютно спокойно. Для нас это даже лучше. Ведь в этом случае ему придется найти три миллиона долларов за каких-то три дня. В настоящий момент меня интересует только один человек, тот, что планирует все операции и осуществляет связь между чиновниками и уголовниками. Тот, который умудрился связаться со мной через Интернет.
— Вы не думаете, что это кто-то из ваших знакомых? — спросил Всеволод Борисович.
— Я в этом убежден, — ответил Дронго.
Берлин. 12 мая
Заседание суда началось, как обычно, с формальной процедуры опроса. Чиряев, сидевший на скамье подсудимых, то и дело с тревогой поглядывал в сторону Рогова. На заседании суда, кроме Тумасова, присутствовал немецкий адвокат, а также переводчик.
Двое из троих судей были женщины. Они с явным сочувствием смотрели на Чиряева, когда Тумасов рассказывал о его тяжелой жизни, о детстве, проведенном в колониях для малолетних, о безвременно умершем отце. Он, разумеется, умолчал о том, что отец подзащитного имел четыре судимости и погиб в колонии, что сам Чиряев еще подростком был осужден за грабеж. Вообще о преступлениях подзащитного адвокат говорил мимоходом.
Рогов выступил неудачно. Главный свидетель Труфилов был мертв, а боевики Чиряева почти поголовно отказались давать против него показания. Так что Рогов приводил уже всем известные факты причастности Истребителя к преступным группировкам, без каких-либо убедительных доказательств.
На некоторые вопросы судей он вообще не мог ответить конкретно. Зато Чиряев, заранее подготовленный адвокатами, отвечал в высшей степени убедительно. В перерыве судебного заседания Тумасов, радостно блестя глазами, подошел к подзащитному.
— Кажется, все в порядке, — сказал он, — мой немецкий коллега считает, что можно готовить деньги. Тебя не выдадут Москве и отпустят под залог.
— Может быть, меня отпустят без залога? — спросил Чиряев.
— Ты с ума сошел, — взволнованно произнес адвокат. — Даже под залог тебя отпустят с трудом.
— Но в этом случае мне понадобятся деньги, — мрачно сказал Чиряев, — много денег.
— Предпочитаешь отправиться под конвоем в Москву? — разозлился Тумасов. — Иногда тебя совершенно невозможно понять.
— Ладно, — отмахнулся Чиряев, — делай как знаешь. Если надо, заплатим залог. Только бы меня не выдавали Москве. Крутись как хочешь, но чтобы сегодня в этом деле была поставлена точка.
— Я и так делаю все, что в моих силах.
В этот момент Рогову, находившемуся в другом конце зала, позвонил Романенко.
— Как у вас дела? — спросил он.
— Плохо, — признался Рогов, — у него блестящие адвокаты. И немецкий, и наш Тумасов. Мы вместе с приехавшим со мной прокурором пытаемся объяснить суду, кто такой Чиряев. Но они не очень-то нам верят. Без убедительных доказательств в Европе невозможно обвинять человека. А все наши доказательства основаны на показаниях Труфилова. Мы не успели перестроиться, кто думал, что все так получится.
— Не волнуйтесь, — успокоил его Романенко, — ничего страшного, пусть все идет своим чередом.
— А если суд нам откажет? — удивился Рогов.
— Как-нибудь переживем.
— Всеволод Борисович, — еще больше удивился Рогов, — вы сами говорили, как важно привезти Чиряева в Москву, чтобы он дал показания против Ахметова. А теперь, похоже, изменили свое мнение. Что случилось?
— Ничего особенного. Тут один человек хочет с вами поговорить.
Рогов услышал голос Дронго.
— Добрый день, не переживайте. Мы продумали два варианта действий: один, если Чиряева выдадут, другой — если откажут в выдаче.
— Удивительный вы человек, — улыбнулся Рогов, — похоже, у вас есть варианты на все случаи жизни. Как нам вести себя дальше? Не настаивать на его выдаче?
— Конечно, настаивайте, — сказал Дронго, — чтобы адвокаты не разгадали нашей тактики. Мы и в Берлине можем сделать жизнь Чиряева не очень приятной.
— Спасибо, что успокоили, — засмеялся Рогов, — все понял.
На этом разговор закончился.
Рогов не стал говорить в суде о показаниях двух боевиков Чиряева, свидетельствовавших против него. Изумленный Тумасов приписал это своему адвокатскому мастерству: другая сторона, видимо, поняла, что он сможет легко опровергнуть и эти свидетельские показания, якобы полученные под пытками. Немецкие судьи были убеждены, что в российских тюрьмах и колониях заключенные подвергаются пыткам и издевательствам.
И в какой-то мере они были правы, считая пыткой само пребывание заключенного в переполненной камере, рядом с туберкулезными больными, или в сибирском лагере, где по деревянным баракам гуляет ледяной ветер. Однако в России понятие о пытках было совсем другое. В стране, где несколько миллионов человек содержались в зонах, где преступность побила все мировые рекорды, сокамерники, а главное, сами сотрудники милиции позволяли себе действия, никак не согласующиеся с понятием западноевропейцев о гуманности.
После второго перерыва стало ясно, что Чиряева не выдадут российской стороне. Рогов уже ни на чем не настаивал, прилетевший с ним прокурор вообще молчал, представляя себе, как его будет распекать начальство за неудачу. К вечеру судьи единогласно приняли решение отказать российской стороне в выдаче Евгения Чиряева и освободить его под залог в триста пятьдесят тысяч долларов.
