Пер Валё - Современный шведский детектив
В два часа Бульдозер отправился на серой машине «вольвоамазон» проверять посты. В районе Русенлюндсгатан, пожалуй, было заметно обилие полицейских машин, но около банка ничто не выдавало засады. Вполне удовлетворенный увиденным, Бульдозер вернулся на Кунгсхольмсгатан, чтобы ждать решающей минуты.
И вот на часах 14.45. Однако на Русенлюндсгатан все было спокойно. Ничего не произошло и минутой позже у здания полицейского штаба. А после того, как в 14.50 не поступило никаких тревожных сигналов из банка, стало очевидно, что большое ограбление намечено не на эту пятницу.
На всякий случай Бульдозер подождал до половины четвертого, потом дал отбой. Репетиция прошла организованно и успешно.
Он созвал спецгруппу, чтобы тщательно разобрать и обсудить операцию и решить, какие детали требуют исправления и более тщательной отработки: какникак, в запасе есть еще целая неделя. Однако члены группы пришли к выводу, что никаких осечек не было.
Все участники операции действовали четко.
Никто не нарушил график.
В надлежащую минуту каждый находился в надлежащем месте. Правда, ограбление не состоялось, но через неделю акция будет повторена с не меньшей, а то и с большей точностью и эффективностью.
Только бы Мальмстрём и Мурен не подкачали.
Между тем в эту пятницу случилось то, чего опасались больше всего. Начальник ЦПУ вообразил вдруг, что ктото вознамерился забросать яйцами посла Соединенных Штатов. А может быть, не яйцами, а помидорами, и не посла, а посольство. А может быть, не забросать, а поджечь, и не посольство, а звезднополосатый флаг.
Тайная полиция нервничала. Она жила в вымышленном мире, кишащем коварными коммунистами, анархистамитеррористами и опасными смутьянами, которые подрывали общественные устои, протестуя против ограниченной продажи спиртного и нарушения гармоничного облика города. Информацию о мнимых левых активистах тайная полиция получала от усташей и других фашистских организаций, с которыми охотно сотрудничала.
Начальник ЦПУ нервничал еще больше. Ибо ему было известно то, о чем не проведала тайная полиция. На скандинавском горизонте появился Рональд Рейган.[14] Сей малопопулярный губернатор из США уже прибыл в Данию и позавтракал с королевой. Не исключено, что он нагрянет в Швецию, и нет никакой гарантии, что его визит удастся сохранить в тайне.
Вот почему очередная демонстрация сторонников Вьетнама пришлась как нельзя более некстати. Десятки тысяч людей возмущались бомбежкой дамб и беззащитных деревень Северного Вьетнама, который американцы престижа ради вознамерились вернуть в каменный век, и негодующая толпа собралась на Хакбергет, чтобы принять резолюцию протеста. Оттуда демонстранты намеревались пройти к посольству США и вручить свой протест дежурному привратнику.
Этого нельзя было допустить. Острота ситуации усугублялась тем, что полицеймейстер Стокгольма находился в командировке, а начальник управления охраны порядка — в отпуску.
Тысячи возмутителей спокойствия собрались в угрожающей близости от самого святого здания в городе — стеклянных чертогов американского посольства. В этом положении начальник ЦПУ принял историческое решение: он лично позаботится о том, чтобы демонстрация прошла мирно, лично увлечет за собой демонстрантов в безопасное место, подальше от звезднополосатого флага. Безопасным местом он считал парк Хумлегорден в центре города. Пусть прочтут там свою проклятую резолюцию и разойдутся.
Демонстранты были настроены миролюбиво и не стали артачиться. Процессия двинулась по Карлавеген на север.
Для обеспечения операции были мобилизованы все наличные полицейские силы. В числе мобилизованных был и Гюнвальд Ларссон, который, сидя в вертолете, сверху наблюдал шествие людей с лозунгами и флагами. Он отчетливо видел, что сейчас произойдет, однако ничего не мог поделать. Да и зачем?..
На углу Карлавеген и Стюрегатан колонна, движение которой направлял сам начальник ЦПУ, столкнулась с толпой болельщиков — они возвращались с Центрального стадиона, слегка подогретые винными парами и весьма недовольные бесцветной игрой футболистов. То, что было потом, больше всего напоминало отступление наполеоновских войск после Ватерлоо или визит папы римского в Иерусалим. Не прошло и трех минут, как вооруженные дубинками полицейские уже лупили налево и направо болельщиков и сторонников мира. Со всех сторон на ошарашенную толпу напирали мотоциклы и кони. Сбитые с толку демонстранты и любители футбола принялись колошматить друг друга; полицейские под горячую руку дубасили своих коллег, одетых в штатское. Начальника ЦПУ пришлось вызволять на вертолете.
Правда, не на том, в котором сидел Гюнвальд Ларссон, ибо Ларссон уже через несколько минут распорядился:
— Лети скорей, черт дери, лети куда угодно, лишь бы подальше отсюда.
Около сотни человек было арестовано, еще больше — избито. И никто из них не знал, за что пострадал.
В Стокгольме царил хаос.
А начальник ЦПУ по старой привычке дал команду:
— Никакой огласки!..
XXVI
Мартин Бек снова скакал верхом. Пригнувшись над гривой, он во весь опор мчался через поле, в одном строю с конниками в регланах. Впереди стояла царская артиллерия, и между мешками с песком на него смотрело в упор пушечное дуло. Знакомый черный глаз смерти. Вот навстречу ему вылетело ядро. Больше, больше… уже заполнило все поле зрения…
Это, надо понимать, Балаклавский бой.
А в следующую секунду он стоял на мостике «Лайона». Только что «Неутомимый» и «Куин Мэри»[15] взорвались и ушли под воду. Подбежал гонец: «Принцесс Ройял» взлетела на воздух! Битти наклонился и спокойно сказал громким голосом, перекрывшим неистовый грохот битвы: «Бек, чтото неладно сегодня с нашими кораблями, черт бы их побрал. Два румба ближе к противнику!»[16]
Затем последовала обычная сцена с Гарфилдом и Гито, Мартин Бек соскочил с коня, пробежал через здание вокзала и принял пулю на себя. В ту самую секунду, когда он испускал последний вздох, подошел начальник ЦПУ, нацепил на его простреленную грудь медаль, развернул чтото вроде пергаментного свитка и проскрипел: «Ты назначен начальником управления, жалованье по классу Б3».
Президент лежал ничком, цилиндр катился по перрону. Нахлынула волна жгучей боли, и Мартин Бек открыл глаза.
Он лежал мокрый от пота. Сплошные штампы, один банальнее другого… Гито сегодня опять был похож на бывшего полицейского Эрикссона, Джеймс Гарфилд — на элегантного пожилого джентльмена, начальник ЦПУ — на начальника ЦПУ, а Битти — на свой портрет, запечатленный на мемориальной кружке в честь Версальского мира: этакий надутый господин в обрамлении лаврового венка. А вообще сон и на этот раз был полон нелепостей и неверных цитат.
Дэвид Битти никогда не командовал: «Два румба ближе к противнику!» Согласно всем доступным источникам, он сказал: «Четфилд, чтото неладно сегодня с нашими кораблями, черт бы их побрал. Два румба влево!»
Правда, суть от этого не менялась, ведь два румба влево в этом случае было все равно что два румба ближе к противнику.
И еще: когда Гито приснился ему в облике Каррадина, он стрелял из пистолета «хаммерли интернешнл». Теперь же, когда он походил на Эрикссона, у него в руке был «деррингер».
Не говоря уже о том, что в Балаклавском бою один только Фицрой Джеймс Генри Сомерсет был в реглане.
В этих снах все шиворотнавыворот.
Мартин Бек поднялся, снял пижаму и принял душ.
Ежась под холодными струями, он думал о Рее.
По пути к метро он думал о своем странном поведении накануне вечером.
Сидя за письменным столом в кабинете на аллее Вестберга, он ощутил вдруг острый приступ одиночества.
Вошел Колльберг, спросил, как он поживает. Затруднительный вопрос. Мартин Бек отделался коротким:
— Ничего.
У Колльберга был совсем задерганный вид, и он почти сразу ушел. В дверях он обернулся.
— Кстати, дело на Хурнсгатан как будто выяснено. И у нас есть все шансы схватить Мальмстрёма и Мурена с поличным. Правда, не раньше следующей пятницы. А как твоя запертая комната?
— Неплохо. Во всяком случае, лучше, чем я ожидал.
— В самом деле? — Колльберг помешкал еще несколько секунд. — Помоему, сегодня ты выглядишь уже бодрее. Ну, всего.
— Всего.
Снова оставшись в одиночестве, Мартин Бек принялся размышлять о Свярде.
Одновременно он думал о Рее.
Он получил от нее гораздо больше, чем рассчитывал, — как следователь, естественно. Целые три нити. А то и четыре.
Свярд был болезненно скуп.
Свярд всегда — ну, не всегда, так много лет — запирался на сто замков, хотя не держал в квартире ничего ценного.
Незадолго перед смертью Свярд тяжело болел, даже лежал в онкологической клинике.
