Пер Валё - Современный шведский детектив
Лицо его выражало полное недоумение. Но Гюнвальд Ларссон этого не видел, потому что уже ушел. Не слышал он и последних слов Шёгрена:
— Все равно я уверен, что это была дева.
В этот же ранний утренний час, в городе Йёнчёпинге, в одном из домов на Пильгатан, фру Свеа Мауритсон хлопотала у себя на кухне — пекла к завтраку булочки с корицей, чтобы порадовать возвратившегося домой блудного сына. Она пребывала в счастливом неведении о том, как в эти минуты отзываются о ее сыне в типовом домике в трехстах километрах от Йёнчёпинга. Но если бы она услышала, что ее ненаглядное дитятко называют крысой, святотатцу досталось бы скалкой по голове.
Пронзительный звонок в дверь разорвал утреннюю тишину. Фру Мауритсон отставила в сторону противень с булочками, вытерла руки о фартук и засеменила в прихожую, шаркая стоптанными туфлями. Старинные часы показывали всего полвосьмого, и она бросила беспокойный взгляд на закрытую дверь спальни.
Там спит ее мальчик. Она постелила на кушетке в гостиной, но часы мешали ему спать своим боем, он разбудил ее среди ночи, и они поменялись местами. Совсем выбился из сил, бедняжка, ему нужно как следует отдохнуть. А ей, старой глухой тетере, часы не помеха.
На лестнице стояли двое рослых мужчин.
Фру Мауритсон расслышала не все, что они говорили, но поняла: им во что бы то ни стало надо увидеть ее сына.
Тщетно она пыталась объяснить им, что сейчас слишком рано, пусть приходят попозже, когда он выспится.
Гости твердили свое: дескать, у них чрезвычайно важное дело; в конце концов она неохотно побрела в спальню и осторожно разбудила сына. Он приподнялся на локте, поглядел на будильник на тумбочке и возмутился:
— Ты что, спятила? Будить меня среди ночи! Сказано было, что мне надо выспаться.
— Тебя там спрашивают два господина, — виновато объяснила она.
— Что? — Мауритсон вскочил на ноги. — Надеюсь, ты их не впустила?
Он решил, что это Мальмстрём и Мурен разнюхали, где он прячется, и явились покарать его за предательство.
Удивленно качая головой, фру Мауритсон смотрела, как ее сын поспешно надел костюм прямо на пижаму, после чего забегал по комнате, собирая разбросанные вещи и швыряя их в чемодан.
— Что случилось? — робко спросила она.
Он захлопнул чемодан, схватил ее за руку и прошипел:
— Спровадь их, понятно?! Меня нет, я уехал в Австралию, на край света!
Мать не расслышала, что он говорит, и вспомнила, что слуховой аппарат остался лежать на тумбочке. Пока она его надевала, Мауритсон подкрался к двери и приложил ухо к щели. Тихо. Небось стоят и ждут с пистолетами наготове…
Мать подошла к нему и прошептала:
— В чем дело, Филип? Что это за люди?
— Ты давай спровадь их, — повторил он, тоже шепотом. — Скажи, что я уехал за границу.
— Но я уже сказала, что ты дома. Я ведь не знала, что ты не хочешь встречаться с ними.
Мауритсон застегнул пиджак и взял чемодан.
— Уже уходишь, — огорчилась мать. — А я тебе булочки испекла. Любимые, с корицей.
Он резко повернулся к ней.
— Какие еще булочки, когда…
Мауритсон не договорил. В спальню из прихожей донеслись голоса.
…Они уже идут за ним. Чего доброго, пристрелят на месте… Он лихорадочно озирался по сторонам, обливаясь холодным потом. Седьмой этаж, в окно не выскочишь, и выход из спальни только один — в прихожую, где его ждут Мальмстрём и Мурен.
Он шагнул к матери, которая растерянно застыла у кровати.
— Ступай к ним! Скажи, что я сейчас выйду. Заведи их на кухню. Предложи булочек. Ну, живее!
Он подтолкнул ее к двери и прижался спиной к стене. Как только дверь за ней закрылась, Мауритсон снова приник ухом к щели. Голоса… Тяжелые шаги… Ближе, ближе… Не пошли на кухню, остановились перед его дверью. И до Мауритсона вдруг дошло, что означает выражение «волосы встали дыбом».
Тишина. Потом чтото звякнуло — словно в пистолет вставили магазин с патронами. Ктото прокашлялся, раздался требовательный стук, и незнакомый голос произнес:
— Выходите, Мауритсон. Уголовная полиция.
Мауритсон распахнул дверь и, застонав от облегчения, буквально упал в объятия инспектора Хёгфлюгта из Йёнчёпингской уголовной полиции, который стоял с наручниками наготове.
…Через полчаса Мауритсон уже сидел в стокгольмском самолете с большим пакетом булочек на коленях. Он убедил Хёгфлюгта, что никуда не денется, и обошлось без наручников. Задержанный уписывал булочки с корицей, любовался через иллюминатор солнечными пейзажами Эстерьётланда и чувствовал себя совсем неплохо.
Время от времени он протягивал сопровождающему пакет с булочками, но инспектор Хёгфлюгт только тряс головой, сжимая челюсти: он плохо переносил самолеты, и его основательно мутило.
Точно по расписанию, в девять двадцать пять, самолет приземлился на аэродроме Бромма, и через двадцать минут Мауритсон снова очутился в полицейском управлении на Кунгсхольмене. По пути туда он с беспокойством пытался представить себе, что теперь на уме у Бульдозера. Облегчение, испытанное утром, когда его опасения не оправдались и все обошлось так благополучно, испарилось, и на смену ему пришла тревога.
Бульдозер Ульссон нетерпеливо ждал прибытия Мауритсона. Ждали также избранные представители спецгруппы, а именно Эйнар Рённ и Гюнвальд Ларссон; остальные под руководством Колльберга готовили намеченную на вторую половину дня операцию против шайки Мурена. Сложная операция, естественно, требовала тщательной разработки.
Когда Бульдозеру доложили о находке в бомбоубежище, он от радости чуть не лишился рассудка и ночью от волнения никак не мог уснуть. Он предвкушал великий день: Мауритсон практически у него в руках, Мурена и его сообщников тоже в два счета накроют, как только они явятся в банк на Русенлюндсгатан. Пусть даже не в эту пятницу — уж в следующую наверное. А сегодняшняя операция тогда будет генеральной репетицией. Словом, шайке Мурена недолго осталось гулять на свободе, а там он и до Вернера Руса доберется.
Телефонный звонок нарушил радужные грезы Бульдозера. Он схватил трубку и через три секунды выпалил:
— Сюда его, живо!
Бросил трубку, хлопком соединил ладони и деловито сообщил:
— Господа, сейчас он будет здесь. Мы готовы?
Гюнвальд Ларссон буркнул чтото; Рённ вяло произнес:
— Угу.
Он великолепно понимал, что ему и Гюнвальду Ларссону предназначена роль зрителей. Бульдозер всегда обожал выступать перед публикой, а сегодня у него, бесспорно, бенефис.
Исполнитель главной роли, он же режиссер, раз пятнадцать передвинул стулья других действующих лиц, прежде чем остался доволен. Сам он занял место в кресле за письменным столом; Гюнвальд Ларссон сидел в углу около окна, Рённ — справа от стола. Стул для Мауритсона стоял посреди кабинета, прямо напротив Бульдозера.
Гюнвальд Ларссон ковырял в зубах сломанной спичкой, поглядывая исподлобья на летний наряд Бульдозера: костюм горчичного цвета, сорочка в синюю и белую полоску, галстук — зеленые ромашки на оранжевом поле.
Раздался стук в дверь, и в кабинет ввели Мауритсона. У него и так было нехорошо на душе, а тут он и вовсе скис, видя, какая суровость написана на уже знакомых ему лицах.
Правда, этот рослый блондин — Ларссон, кажется, — с первого дня на него взъелся, а второй, с малиновым носом, должно быть, родился с такой угрюмой рожей, но вот то, что даже Бульдозер, который в прошлый раз был добродушным, как Дед Мороз в сочельник, сейчас глядит на него волком, — это дурной знак…
Мауритсон послушно сел на указанный ему стул, осмотрелся и сказал:
— Здравствуйте.
Не получив ответа, он продолжал:
— В бумагах, которые дал мне господин прокурор, не говорится, что я не должен выезжать из города. И вообще, насколько я помню, у нас такого уговора не было.
Видя, какую мину изобразил Бульдозер, он поспешил добавить:
— Но я, конечно, к вашим услугам, если могу помочь чемнибудь.
Бульдозер наклонился, положил руки на стол и переплел пальцы. С минуту он молча смотрел на Мауритсона, потом заговорил елейным голосом:
— Вот как, значит, господин Мауритсон к нашим услугам. Как это любезно с его стороны. Да только мы больше не нуждаемся в его услугах, вот именно, теперь наша очередь оказать ему услугу. Ведь господин Мауритсон был не совсем откровенен с нами, верно? И его теперь, разумеется, мучает совесть. Вот мы и потрудились устроить эту маленькую встречу, чтобы он мог спокойно, без помех облегчить свою душу.
Мауритсон растерянно поглядел на Бульдозера:
— Я не понимаю.
— Не понимаете? Может быть, вы вовсе не ощущаете потребности покаяться?
— Я… честное слово, не знаю, в чем я должен каяться.
— Вот как? Ну, а если я скажу, что речь идет о прошлой пятнице?
