Руслан Белов - Клуб маньяков
Когда этот процесс закончился, я сделался маленьким мальчиком, закрытыми своими глазами видящим весь мир чудесным и добрым
Мальчиком, который, родившись, будет видеть людей только снаружи...
И тут встал свет.
И я узрел ее и понял, что она - Лейла. Она сидела передо мной на корточках.
Обнаженная. Сидела и гладила меня по голове. Рядом стояла керосиновая лампа.
Она горела ровным таинственным светом.
Я встал. И Лейла поднялась.
Мы обнялись и сделались одним существом.
В наших движениях не было жадности, то есть страсти. Не было заученности.
Мы никуда не стремились. Ставшая общей кровь потекла по нашим объединившимся венам.
Клеточки наши одна за другой засветились радостью узнавания.
Мы стояли и узнавали друг друга.
Кожей.
Губами.
Что-то стало мешать. Прижаться друг к другу теснее.
И мы нашли этому место.
Частица и античастица соединились. Мир взорвался сладостным взрывом.
Он задвигался, мечась от своего начала к своему концу, забился, становясь то бешеным, то нежным, то чувственным, то неистовым, то затейливым, то прямолинейным...
Мы очнулись в постели. Лейла лежала у меня на плече и пальчиком чертила круги на моей груди.
- Я так долго ждала тебя, - наконец сказала она, повернувшись ко мне лицом.
Мысленно сказала. Глазами.
- Я тоже искал тебя, - ответил я. - Только мне не повезло. Я родился в большом городе... В большом городе, где было много прекрасных на вид женщин... И все они говорили:
- Это я, твоя единственная.
Говорили и обещали своими пламенными взорами вечное блаженство. Вечное блаженство при выполнении некоторых условий...
- Каких условий?
- Очень простых. Надо было быть красивым и богатым, сквозь пальцы смотреть на их увлечения, кстати приходить и кстати удаляться... И все время быть одинаковым, постоянным, предсказуемым.
- Но ведь красивыми и богатыми люди становятся только в любви... И только в любви они остаются постоянными...
- Да... Но в городе много придуманных соблазнов. Одни люди выдумывают вещи и удовольствия, другие приучают быть без них несчастными. Приучают чувствовать себя нищими и обделенными.
- У нас все не так...
- Да. Месяц назад я был примерно в таком же поселении. Кругом пустыня, в которой растут только горы, в ней - кишлак в несколько домов; в домах -чумазые ребятишки. Я смотрел и думал: Как можно так жить? В такой убогости, без надежды на лучшее?
- А сейчас ты так думаешь о моем кишлаке...
- Нет, - рассмеялся я. - Сейчас я думаю о тебе.
- Что ты думаешь? "Как можно жить с такой"?
- Вовсе нет. Я испытываю гордость...
- Из-за того, что я твоя?
- Да. И мне очень хочется когда-нибудь очутиться с тобой где-нибудь в старом Париже, в море зелени, в летнем открытом кафе...
- И чтобы эти парижане, эти ценители женской красоты, озирались на меня и завидовали тебе?
- Да... Это так здорово.
- Но ведь...
- Да, ты можешь влюбиться в принца или киноактера...
- Нет, никогда!
- Можешь. Я далеко не лучший представитель мужского пола.
- Я не стану делать тебя несчастным, я не смогу.
- Несчастным ты можешь сделать меня только в том случае, если предашь... То есть поступишь со мной подло...
- Я обещаю не поступать с тобой подло.
- Верю. Тем более, из года в год я, светлея мозгами, вычеркиваю из списка человеческих подлостей пункт за пунктом...
- И скоро подлецов не станет?
- Скоро мы будем пить бургундское в Париже... И у тебя будет платье, едва скрывающее трусики.
- Но сначала я рожу тебе девочку, можно? А себе мальчика.
- Договорились. Девочку, мне кажется, мы уже сделали. Давай приниматься за мальчика.
Лейла засмеялась, и я скрылся в ней.
Глава 6. Бараны, брынза, рис и горы. - Десять тонн золота? - Вождь, Гюль и
конфуз. - Мавр сделал свое дело.
Со временем меня научили пасти баранов, с удовольствием есть брынзу и распаренный на воде рис.
Меня приучили смотреть на пустыню и горы без тоски. Меня приучили обходиться тем, что есть.
И приучался я к этому с превеликим удовольствием, потому что Лейла стала моим миром... Мне не хотелось голубого океана, хотя он был рядом, мне не хотелось фаршированных павлинов и модных туфель, мне хотелось смотреть на нее, смотреть и видеть, что она смотрит на меня с такой же любовью, что и я.
Я не вспоминал о своей работе. Я не вспоминал Удавкина. Я не вспоминал о Хароне. Потому, что их не было в реальной жизни. Они были у меня в подсознании.
Частенько думал о Наташе. Молился Богу и он обещал мне сберечь ее. И я доверил ему дочь. И приучился думать только о сегодняшнем дне, ну, еще и о Париже и о коротеньком, до трусиков, платье.
И еще я научился хранить и перепродавать опиум из Афганистана. Этим занимались все, так как существовать без этого было невозможно... Тем более что мы ждали ребенка.
Но на Париж это занятие не тянуло. Я имею в виду торговлю наркотиками. Можно было, конечно, заняться крупными партиями, но тогда пришлось бы перейти совсем на другую ступень наркоторговли, на ступень, на которой стояли хароны. А этого не хотели ни, я ни Лейла.
Но я не сомневался, что Париж у нас будет. Я верил, что Бог пошлет его нам.
Если он послал мне этот чудесный сон с Лейлой, с моей милой богиней, моей милой земной женщиной, нежность и любовь которой не знают границ, то что для него стоит выбить для своих, несомненно любимых, подопечных две путевки в солнечную Францию?
Но Он не послал нам путевок, путевок отпечатанных на мелованной бумаге, путевок, украшенных золотыми печатями, Он послал нам другое.
Однажды я пас десяток тощеньких своих баранов на водоразделе одного из отдаленных горных отрогов. И далеко внизу, в широкой плоскодонной долине, я увидел невысокую, но протяженную скалистую желто-белую гряду, напомнившую мне отпрепарированную зону окварцевания. Окварцованные породы намного крепче вмещающих их сланцев и потому выветриваются много хуже. И остаются торчать на поверхности земли в виде довольно высоких гривок или осыпавшихся стен. А заинтересовали они меня, потому что зоны окварцевания нередко содержат оруденение.
На следующий день, поручив своих тощих баранов доброму соседу Садихиену, я взял молоток, которым обычно подковывал ослов, и помчался к этой гряде.
И обнаружил, что она действительно сложена окварцованными породами, образовавшимися в боках крутопадающей сульфидной жилы. Практически вся жила была выпотрошена древними рудокопами, на предмет извлечения из нее меди и, вероятно, свинца. Что-то говорило мне, что она, возможно, также несла в себе и золото, но золото не крупное, а тонкодисперсное, такое тонкое, что его невозможно извлечь отмывкой передробленной породы.
К обеду я обстучал всю гривку. И нашел в окварцованных породах участок, насыщенный густой вкрапленностью халькопирита и в меньшей степени арсенопирита.
Мне приходилось встречать в Средней Азии точно такие же породы. С точно такой же вкрапленностью арсенопирита и халькопирита. И в этих сульфидах содержалось золото до пятисот граммов на тонну руды. Но золота тонкодисперсного (крупинки его размером в микроны), которое можно извлекать лишь амальгамированием или цианированием с привлечением других высокотехнологичных процессов.
"Если я действительно нашел золоторудное месторождение, - думал я, перекуривая, - то придется ставить дорогостоящую фабрику. А такую фабрику можно ставить, если сырья хватит лет на десять-пятнадцать. То есть если руды будет столько, что все оборудование окупиться извлеченным из нее золотом. Так же как и рабочая сила. Можно, конечно, не ставить фабрику, а отмывать арсенопирит с халькопиритом на месте и везти так называемый коллективный сульфидный концентрат на ближайшую существующую фабрику. Но где взять воду, много воды для отмывки огромных масс передробленной и перетертой руды?"
Немного поразмыслив над всем этим, я пришел к мнению, что не стоит думать, что делать со шкурой верблюда, который мирно пасется за семью хребтами. Дело геолога-поисковика - искать и находить месторождения, а их разработка - это дело эксплуатационников. Мое дело найти, оконтурить, определить содержание золота и попутных компонентов. А остальное сделают местные богатеи и специалисты.
И я засучил рукава. Через два часа я знал, что площадь распространения вкрапленности арсенопирита и халькопирита составляет около трехсот квадратных метров (двести - двести десять метров в длину и десять двенадцать метров в ширину. Усевшись на верхушке одного из холмиков гривки, я принялся считать, сколько можно получить за шкуру не пойманного верблюда.
"На глубину оруденелые породы наверняка прослеживаются не менее чем на сто метров, - думал я, унесясь взором к утонувшим в зное дальним хребтам. По крайней мере, на известных мне месторождениях аналогичного типа глубина распространения оруденения равняется примерно двумстам метрам. Значит, объем рудного тела может составить около 30 000 кубических метров, а это не менее чем 100 000 тонн руды. Если золота в ней 10 граммов на тонну, как в большинстве рядовых месторождений, то бог послал мне 1 миллион граммов драгоценного металла. Или одну тонну. Если же золота в породе содержится, не десять, а 100 граммов на тонну, как в некоторых богатых месторождениях, то я имею под своими ногами десять миллионов граммов чудодейственного драгоценного металла. Или десять тонн того, за что гибнут.
