Ольга Тарасевич - Тайна перстня Венеры
Мысли прямо-таки взвиваются в моем чердаке, кричат наперебой ломаным русским, голосом немца.
«Я всегда завтракать. Можно не ужинать, но завтракать надо для того, чтобы быть здоров».
«Я купить билет на экскурсия в Эфес и Памукале вместе с русский гид, мы ехать с тобой вместе».
«Я никогда поздно не спать, я любить рано вставать и рано ходить спать».
Дитрих – жаворонок, энергичный и подвижный. Экскурсия в Памукале, на которую он собрался ехать вместе со мной, в составе русскоязычной группы, организуется раз в неделю, до нее еще целый день. Значит… Что-то произошло?
А ведь, кстати говоря, да, могло случиться все, что угодно…
Предположения появляются быстро. Они просты, как дважды два, бесхитростны и незатейливы, словно адюльтерное спаривание. Саша, узнав о похождениях своей супруги, оторвал немцу его рыжую голову. А то, что сам не идеален, лишь усилило бы его жажду крови. Знаем мы такую распространенную мужскую точку зрения. Мы же мужики, значит, нам все можно. Причем это все отнюдь не означает покорение всех возможных высот и убиение всех мамонтов с их последующим раскладыванием у ног любимой. Все – это в смысле все дерьмо, измены, вранье, и опять вранье, и снова вранье. А женщины – да, они должны прилежно поджидать у окошка, любить, кормить, стирать, а потом еще с энтузиазмом демонстрировать «Камасутру» в супружеской спальне. Впрочем, я не феминистка. Я знаю много нормальных достойных порядочных мужчин. Но меня до глубины души возмущает несправедливость требований и общественных стереотипов.
Мужчина, у которого много женщин, – мачо, Казанова, герой-любовник, и даже если он в своей киноипостаси мрет от сифилиса и изуродован гримом до неузнаваемости, – он все равно достоин восхищения и сочувствия.
А женщина, у которой было много мужчин, – шлюха, проститутка и еще всенепременно какое-нибудь покрепче пятибуквие.
Но… все-таки где Дитрих?! Он не может уединиться с Татьяной – я слышала ее голос, она звала Егора.
– Натусик, ты че, обиделась? – переполошилась Лера, когда я поднялась с шезлонга и стала завязывать над грудью узел парео. – Или ты в бар за соком? Пошли вместе!
Я покачала головой.
Шутки шутками, но пойду-ка проведаю Дитриха. Он ведь действительно вскакивает ни свет ни заря, всегда завтракает и с утра пораньше устраивается на шезлонге. Его отсутствие – необычно, непривычно. Ах, Саша-Отелло, ой, секир-башка. Шутки шутками, но как-то мне стало тревожно. А если с рыжеволосым бюргером действительно что-то случилось?.. И этот сон вчерашний, тяжелый, неприятный. «Наталия, ты плохо за мной смотреть…» Вспоминаю – и просто мурашки по коже…
* * *Увидев табличку «Do not disturb», повешенную на ручке двери номера Дитриха, я, не смущаясь, заколотила по гладкому коричневому дереву. Звук вышел знатным, гулким – но, похоже, никакого эффекта не возымел.
Никто не спешит открывать дверь, и мое ухо явно прижимается к полной тишине.
На какую-то долю секунды у меня закружилась голова. В глазах потемнело, и…
От ударов в каменную стену кулаки сбиты в кровь. Равнодушно смотрю на растекающиеся по белым плитам красные капли. Невероятное горе и жажда смерти – не понять, что сильнее, только очень, очень больно. В отчаянии бегу вдоль белоснежных колонн, длинное платье, какие-то обвившие меня куски материи сковывают движение. «Кольцо, потеряла. Это все, что у меня осталось», – вдруг прошивает голову ледяная мысль. Испуганно сжимаю пальцы и с облегчением чувствую между ними легкое покалывание. Снова боль, потом темнота, и очень тяжело подниматься в горы, а потом весь мир вдруг превращается в розовые облака, плывущие в прекрасном синем небе…
Так, так и вот так – я повертела гудящей головой по сторонам – вроде бы поблизости никого нет. Можно себе позволить одну мысль, никто не увидит, никто не подслушает. К столь почтенному возрасту, как мой, полагается зарубить себе на носу: по солнцепеку без панамки ходить нельзя. Я уже научилась захватывать на юг широкополую шляпу – теперь дело за малым: привыкнуть ее постоянно носить, не подставлять черепушку обжигающему солнцу. Что, склероз начинается?! Я ведь по жизни не совсем адекватна, а буду и вовсе плоха. Нельзя мне мозги жарить, в голове уже конкретно мутится, вплоть до галлюцинаций…
Под мысли о вреде прямых солнечных лучей опять стучу в дверь. Уже чувствую усталость, особо не буйствую – просто тукаю по дереву костяшками пальцев.
Может, попробовать лучше ногой? Нет, в сланцах не то, никакой акустики, мне бы сейчас босоножечки на каблуках…
– Мисс, мисс, ноу, ноу! Мисс!
Горничная. Ко мне по коридору мчится горничная и истошно голосит.
Дура какая-то в белой пижаме.
Чего орешь? Чего нервничаешь?
Прибежала. Вцепилась в меня и трясет стянутыми в хвост патлами, болезнь Паркинсона ходячая.
Не рубишь? Не понимаешь английского совершенно? Объясняю ведь тебе, как белому человеку, на языке международного общения.
Моему другу вчера было плохо. Сегодня он не вышел к завтраку и не пришел на пляж. Так что не надо обращать внимания на эту табличку. Надо открыть дверь! Мой друг нуждается в помощи!
– Ноу, ноу, мисс, ноу!
Ох, болезная ты, твоя моя не понимающая.
Впрочем, ладно. Честно говоря, у меня, наверное, полностью отсутствуют педагогические способности. Дураков я никогда не учу, не воспитываю, не стремлюсь им доказать свою правоту. Если сорвусь, не смогу нажать на мысленный тормоз, то просто выпалю: «Ну и дурак!» А объяснять таким – напрасная трата времени. Тем более, как правило, всегда есть вариант получить желаемое, минуя напрягающую недалекую личность. Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет.
Вот и я обойдусь без помощи голосящей девицы. Легко!
Когда я шла с пляжа, то видела: балконная дверь в номер Дитриха открыта. Поселили нас, к счастью, на одном этаже, хотя и в противоположных концах здания, меня – ближе к морю, Дитриха – возле бассейна, близко к главному корпусу. Так что нет проблем – я попаду в его номер по коридору из балкончиков, буду переступать через символические решетки и по этой дорожке запросто доберусь до комнаты рыжего бюргера. А если меня кто за этим делом застукает – ну, попытаюсь объяснить, не все же, наверное, столь одарены в плане английского, как горничные этого отеля.
О’кей, белая пижамка, о’кей, болезнь Паркинсона. И уже, пожалуй, базедова болезнь тоже – вон как зыркалки на меня выпучила, сейчас из орбит вылезут. Ты меня убедила – перестану стучать в эту дверь. Все, бай-бай.
Я стряхиваю цепкие пальцы горничной с запястья, поворачиваюсь, чтобы припустить к своему номеру, и взгляд невольно цепляется за квадратик пластыря, лежащий на полу возле номера Дитриха.
Не узнать его невозможно! Такую «щедрую» повязку я запомню надолго! Турок, гламурный докторенок с розовым чемоданчиком, помощь Татьяне оказывал «по-богатому» – у нас бы даже студенты бились в истерике от хохота. Синяк у девушки на коленке – с кулак. А врач распечатывает такой малюсенький пакетик пластыря (детский, похоже) и зачем-то лепит его строго по центру ссадины, а вокруг «повязки» все синее синего! Короче, ермолка какая-то дурацкая на Танином колене вышла! Кто местных врачей учил, учил ли вообще хоть чему-то?! Разве только с розовым саквояжиком ходить умеют и безосновательно важничать…
Да уж, Татьяне, похоже, все неймется. Так и шастает к своему любовнику. Ее номер располагается этажом выше, так что случайно пройти по этому коридору она не могла. А ведь Лерик со Светусиком явно угадали причины летаргического сна Дитриха. После хорошего секса спится сладко! Пока мужа не было, Татьяна сумела распорядиться парой часов свободного времени. Наверное, с точки зрения справедливости, есть в этом какая-то сермяжная правда…
Ну вот, наконец, и мой номер. Переступаю через решетку на территорию онанирующего бюргера. Немца не видно, но не надо расслабляться. Быстро-быстро отсюда! Через следующую перегородку!
Ого, грабителям, вздумавшим повторить мой хадж, было бы где разгуляться.
Балконные двери настежь, шторы не задернуты, я невольно вижу на прикроватных тумбочках и столах всякую всячину – часы, украшения, мобильники, ноутбуки. Впрочем, гид Бора уверял, что воровство в здешних местах – явление чрезвычайно редкое. Только в Стамбуле случаются досадные для туристов инциденты. А здесь, в курортной зоне, все друг друга знают, и известие о том, что в семье вдруг случайно взращен вор, является чуть ли не поводом для разрыва родственных отношений. И это правильно, и…
Задумавшись, я уже почти проскочила мимо номера Дитриха. Потом притормозила, заметила натянутое на пластиковый стул полотенце с медведем, символом Берлина. Дитрих объяснял, что не пользуется отельными пляжными полотенцами, предпочитает свои, по соображениям гигиены. А я еще тогда ему возразила, что согласно этой логике ему следовало и постельное белье с собой притащить, если не доверяет местным прачечным и до ужаса боится микробов.
