Дмитрий Нечевин - Гений российского сыска И. Д. Путилин. Мертвая петля

— На Костыреве не видно никаких следов борьбы, самообороны. По-видимому, он был убит врасплох, не ожидая нападения. Что касается старухи Федоровой, то тут картина меняется. На обеих щеках, около рта заметны синяки, кровоподтеки. Можно предположить, что старухе с большой силой зажимали рот. Эти синяки напоминают следы пальцев.

— Ее, очевидно, душили?

— Нет, ей просто, по-видимому, закрывали рукой рот, чтобы она не кричала.

В то время как следователь беседовал с врачом, агенты нашей полиции внимательно осматривали обстановку убийства, стараясь отыскать хоть малейший след, оставленный убийцами. Практика доказывает, что в большинстве случаев убийцы, как бы ни были осторожны и осмотрительны, всегда что-нибудь да «забывают». Отлетевшая пуговица, окурок, еще какая-либо самая пустяшная мелочь нередко служили нам прекрасную службу в деле отыскания преступников. Однако тут самый тщательный осмотр не дал никаких положительных результатов.

Начался допрос дворника дома Николаева.

— Почему ты дал знать в участок о несчастье в этой квартире спустя чуть не двое суток? — спросил следователь.

— Раньше не знал об этом.

— А как же ты узнал, что несчастье совершилось? — впивался глазами в Николаева следователь.

— Я стал звонить в квартиру, звонил, звонил, смотрю — не отпирают. Я испугался и побежал в часть заявить.

— А почему же ты испугался? Разве ты точно знал, что Костырев и Федорова должны быть дома?

Дворник замялся:

— Нет, конечно, где же знать…

Таковы были данные первоначального допроса. Косвенное подозрение на дворника стало закрадываться.

Следствие закипело. Прежде всего стали собирать сведения о том, что делал дворник Николаев в эти дни, когда в квартире № 2 лежало уже два трупа. Оказалось, что почти все это время он пьянствовал, кутил, то и дело отлучался из дому, посещая своего приятеля Семенова, тоже дворника дома № 98 по реке Фонтанке, что они вместе куда-то все ездили, посещая трактиры и портерные. Кроме того, было установлено, что к Николаеву в эти дни приходили и заявляли, что в квартире Костырева, несмотря на звонки, дверей не отпирают.

На основании этих улик Николаев и Семенов были арестованы по подозрению в убийстве с целью грабежа. К тому и другому нагрянули с обыском, но ничего подозрительного в их вещах найдено не было. Как ни вески и значительны были улики, собранные сыскной полицией против Николаева и Семенова, однако они не давали нам не только юридического, но и нравственного права считать этих лиц непременными убийцами Костырева и Федоровой. Поэтому мы постарались всеми силами поднять завесу над личностью самого убитого, собрать сведения о лицах, его знающих и посещающих, словом, всесторонне осветить это мрачное и темное дело. Кто знает, может быть, кто-нибудь иной польстился на сокровища несчастного Костырева? Деньги — ужасный магнит для корыстолюбивых людей.

И вот мало-помалу перед нами вырисовался образ убитого. Это была чрезвычайно странная, загадочная натура.

Унаследовав после смерти своего отца, Федора Костырева, огромное состояние, большей частью в недвижимости и наличных кредитных билетах, убитый поспешил прежде всего обратить все деньги в процентные бумаги, которые и внес вкладом в Государственный банк на сумму более 330 тысяч. Казалось бы, обладая состоянием, молодостью, убитый Костырев мог бы вести привольную, интересную жизнь, а между тем этот человек совершенно уединился от света, поселился со своей старухой-нянькой и зажил жизнью не то отшельника, не то фанатика-схимника. Он почти никуда не ездил, почти никого не принимал. Ужасная, чисто легендарная скупость, вернее алчность, овладела им. О его скупости ходили анекдоты, баснословные рассказы, оказавшиеся, однако, при их проверке фактами.

Так, однажды, проходя по какой-то улице, он встретил нищего, который попросил у него милостыню.

— Мне самому, братец, впору руку протягивать, — ответил богач.

— Неужто? — усмехнулся нищий, оглядывая с ног до головы щеголеватую одежду барина. — Что ж, я вам по бедности от себя копеечку уделю. — И протянул копейку богачу.

— Давай, давай! — радостно ответил Костырев, поспешно вырывая из рук нищего копейку.

Рассказывали также, что он и от невесты, бедной девушки, отказался потому, что боялся расходов на «прокорм» жены.

Первой из знавших Костырева и Федорову была допрошена жена кассира губернского казначейства Морозова. Она рассказала, что покойных часто навещал меняла Шилов. На этого Шилова всегда жаловалась убитая старуха — нянька Федорова, говорившая, что «пустит этот подлец Шилов моего Васеньку по миру, ей-ей пустит». Оказалось, что Шилов отобрал от Костырева купонные листы от всех процентных бумаг на 10 лет вперед, выдав взамен них пустую расписку. Бывшая невеста убитого, петербургская мещанка Анна Николавна Провирова, показала почти то же самое.

С.-Петербургский 3-й гильдии купец Михаил Гусев рассказал, что, будучи знаком с отцом убитого, он после смерти старика в 1882 году два раза был у убитого по приглашению для советов. В один из таких визитов Василий Костырев спросил Гусева, хорошо ли он сделал, что, обратив капитал в процентные бумаги, положил их на хранение в Государственный банк.

— Разумеется, хорошо, — ответил Гусев. — Вам теперь лишь остается в виде прогулки ходить в банк за получением процентов.

— Увы, получать их мне не придется, — грустно ответил Костырев. И рассказал Гусеву ту же историю с Шиловым. — Он дал мне расписку, — добавил Костырев.

Расписка была такова: «Я, нижеподписавшийся, даю сию расписку в том, что от билетов городского кредитного общества, принадлежащих Василию Костыреву, получил купоны за 10 лет и обязуюсь уплачивать ему с 1885 года по полугодно по 8500 рублей. Шилов».

Гусев сказал, что такая расписка мало что значит, что ее необходимо оформить в нотариальном порядке. На это Костырев возразил, что это будет дорого стоить. Тут сказывается алчность убитого: он трясется над жалкими рублями, которые надо заплатить нотариусу, и не думает о том, что может потерять сотни тысяч!..

Почти то же показала и тетка убитого.

Без сомнения, все эти допросы и показания пролили очень мало света на мрачное двойное убийство. Они были ценны только в том отношении, что давали кое-какие сведения об имущественном положении трагически убитого Костырева.

Таким образом, в руках сыскной полиции находились только два лица: Николаев и Семенов, подозреваемые в убийстве. Прямых улик в их преступлении, повторяю, не было, ибо обыск их имущества и жилья не обнаружил ничего существенного.

И вот настал этот памятный и знаменательный для нас день — 7 ноября. К нам доставили из места предварительного ареста для допроса дворника Семенова, запасного унтер-офицера. В начале допроса он отрицал какое бы то ни было участие в этом страшном деле. Но вдруг, среди допроса, он, побледнев, схватился руками за лицо, точно стараясь закрыть глаза от каких-то видений, и голосом, полным ужаса, тоски, страдания, тихо прошептал:

— Не могу… не могу больше… силушки моей нет!..

— Что с тобой? — спросили его.

— Вот опять… опять стоят передо мной, — продолжал возбужденно Семенов, теперь уже широко раскрытыми глазами смотря с ужасом перед собой. — Вот она извивается… вот я ей рот закрываю.

И вдруг он затрясся, повалился на пол и мучительным стоном вырвалось из его побелевших губ:

— Мой грех… Берите меня, судите меня! Это я убил Костырева и старуху!

Когда немного успокоился, он чистосердечно признался в совершении им вместе с Николаевым этого зверского двойного убийства. Вот она, эта исповедь преступника, преступника не столько по складу и свойству своего характера, сколько по жестокой, нелепой случайности, вернее, по дряблости, неустойчивости духовного «я».

— Эх, погубил меня Никита Николаев, — начал Семенов. — А ведь мы с ним не только давнюю дружбу водили, а близкими земляками жили. Оба мы из Новгородской губернии, Новгородского уезда. 28 октября моя жена справляла именины. Пришел ко мне Николаев и между прочим спрашивает: «Хочешь, — говорит, — Федор, разбогатеть?» «Как, — говорю, — не хотеть, только каким же это манером из бедного богачом сделаться?» «А вот каким, — отвечает Николаев. — Живет в нашем доме страшный богач Костырев с нянькой — старухой Федоровой. Деньжищ у него, говорят, видимо-невидимо. Миллионы. Помоги мне убить их. Деньги заберем, вот и разбогатеем. Мне с женой с ними не справиться. Что же, согласен?» «Нет, — говорю, — друг сердечный, за такое «разбогатеть» дорожка одна: на каторгу. Бог с ними, с деньгами, коли за них кровь христианскую проливать надобно да ноги под кандалы подставлять».

Этот отказ Семенова не обескуражил Николаева. Как злой демон-искуситель, он не отходил от Семенова, возвращаясь все к тому же разговору об убийстве богача и старухи. Он рисовал ему картины будущего привольного житья, он старался всеми силами и уловками склонить Семенова на сообщничество, он положительно гипнотизировал его. Однако Семенов не сдавался. Настал следующий день — роковое 29 октября. Под предлогом осмотра лошадей Николаев пригласил к себе Семенова и тут, у себя в дворницкой, опять стал упрашивать его помочь ему убить и ограбить Костырева. Отсюда он пригласил Семенова в трактир. Придя туда, они потребовали водки, чаю. Выпили по три стаканчика водки. Семенов малость охмелел. Пробыв в трактире около часу, они вернулись в дом Николаева. «Вот что, Федя, — начал Николаев, — ты иди из ворот налево в угол и встань в подвальное помещение против квартиры № 2, а я пройду в ту квартиру. Надобно мне…» Семенов послушно, как автомат, направился к указанному месту.