Порванные нити - Марина Серова
Они выпили. Шашлыки пошли, а я была на подхвате. Испугалась сначала, что Ольга тут, но у нее, бедняжки, токсикоз сильный был, она почти ничего не ела, кроме сушек. Артем чаще делал вид, что пьет. Мне это было хорошо заметно, раз я внимательно следила, кто и что съел. Бегала в кухню и обратно. Словом, хозяйку изображала. То хлеб как бы забуду, то колбасу… А сама смотрела, чтобы тарелку Сережину никто не взял ненароком.
Они, когда шашлыки жарили, ходили по участку, грибы искали. Там маслята росли и моховики. Иногда шампиньоны на дровнице были. Вот они все, что видели, то и хватали. Поскольку уже навеселе были, то особо и не задумывались над тем, что в рот тащат. Знаете, такая уверенность иногда у мужчин есть, что если пьешь водку, то не отравишься. Я только возражала иногда, что, мол, точно съедобный гриб или нет? Ольге только прямо настоятельно есть запретила, она было потянулась, но, на мое счастье, беременные все немного суеверны, и она воздержалась.
– Следствие не задавало вопросов, почему сильно отравился только Сергей? – Я отказывалась верить, что Киря мог пропустить этот момент.
– Все отравились, кроме Ольги, – с печальным торжеством во взгляде ответила Анна, – немного свинушек, что росли за домом, и все, мутило всех, но это не смертельно. Тем более что колбаса и консервы тоже сделали свое грязное дело. А Сергею я отдельно накладывала. Он любил, чтобы шашлык был порезан, вот я и унесла его порцию в кухню, под предлогом, что нож забыла. Там я щедро грибы с картошкой посыпала своей приправой. Вкус и так был грибной, к тому же Сергей уже был выпивши. Ничего не заметил.
– В материалах следствия Ольга не упоминалась, – вспомнила я.
– Ольга уехала раньше, ей стало нехорошо. А поскольку она не пила, то и за руль смогла сесть. А нам пришлось «Скорую» вызывать. Через несколько часов нам всем стало нехорошо. Я говорила в больнице, что, видимо, грибы были не те. Сергей, разумеется, кричал, что, в отличие от меня, он понимает, что можно есть, а что нет. Но желудок промыли всем. Поставили капельницу. Выкарабкались. Зинаида Павловна нас из больницы забирала. Много я тогда от нее выслушала, что за сыном недосмотрела. А я все гадала, получилось у меня мужа убить или нет.
Я на следующий день поехала на дачу все прибрать. Вымыла тщательно все, остатки еды сожгла. Знала, что отравление поганками проявляет себя не сразу. К тому же была вероятность, что промывание желудка помогло, хотя далеко не сразу нам понадобилась помощь. Несколько часов точно о таком никто и не помышлял. Все-таки свежий воздух. Помню, приехала к маме. Я тогда часто у нее была под предлогом ухода после инфаркта. Сказала ей искать покупателей на квартиру и не болтать об этом. Она только спросила: «Что же, Анечка, бежать будем?» Я тогда ничего не ответила. А через день меня срочно вызвали с работы по звонку Зинаиды Павловны. Она кричала, что я убила ее сына. Его срочно госпитализировали. Вот тогда я и поняла, что Сергея спасти не получится.
– Почему Зинаида Павловна сразу поняла, что его убили вы, а не Артем, как изначально подозревал следователь?
– Не знаю, – Анна задумалась и посмотрела куда-то вдаль, – материнское чутье? Сергей говорил ей, что я хотела уйти. Думаю, она не поняла, почему он не дал мне такой возможности. Поэтому, наверное, опасалась, что я могу выкинуть что-то подобное. Опять же, с самого начала она очень настороженно ко мне отнеслась.
А Матренин? Они же всю жизнь были вместе. Тяжело заподозрить мужчину из интеллигентной семьи, который называет тебя тетей Зиной, в чем-то настолько ужасном. Да я и не отпиралась. В ноги бросалась, как Сергей в кому впал. Прощенья просила. Я была готова, что сейчас все вскроется и меня посадят. Маме только запретила в больницу приходить. Незачем ей это было видеть. А Зинаида Павловна сразу пошла заявление на меня писать. Думала, что все, несколько раз допрашивали, а дело закрыли.
Я написала отказ от наследования, и, как стало можно, мы сразу с мамой уехали. Она молодец у меня, как будто все понимала. Вещи быстро распродала и квартиру. Собрала нам сумки. Деньги вшила в нательные жилетки. Сейчас вспомнить смешно, но тогда это была вынужденная мера. У нас по два огромных тюка получилось. Хорошо, что холода уже встали и зимняя одежда была на нас.
– Почему Плес? Как вы там устроились?
– Если честно, совершенно случайно. У меня в конце нервы были настолько расшатаны, что уже настоящая паранойя была. Везде слежка мерещилась. Мы вообще на вокзал ехали, во Владимир, но я в панике выскочила у автовокзала и купила билеты на ближайший рейс. Он оказался до Плеса. Так мы и оказались там. Это тогда такая деревня была! Люди уезжали. Кто бросал дома, кто продавал за бесценок. Там работы не было. Мы быстро купили дом у какой-то старушки. Ее дети с собой увозили. Помню, сидим мы с мамой в темной избе. Каким-то чудом печь растопили. У соседей кошечку маленькую взяли, чтоб мышей ловила. Она с нами потом и в Новгород уехала. И так хорошо нам, не поверите!
Неожиданный порыв ветра поднял листву и закружил у наших ног. Стряхнув с себя налетевший мусор, Анна продолжила все той же размеренной и спокойной манерой:
– Я сразу пошла в музей Левитана, на работу устраиваться. Все-таки искусствовед. Там на меня посмотрели как на умалишенную и говорят: куда ж ты, девочка, самим работы нет. Давай проситься хотя бы уборщицей. Директор смеется, говорит, и так на полставки экскурсоводы совмещают. Меня тогда архивариус пожалела. Нина Никифоровна. Чудесная женщина. Своей ставкой поделилась, сказала, что вышла на пенсию, тяжело ей. Так я и закрепилась там. Днем в архиве работала, а вечером шла в аптеку возле порта полы мыть. Мама придумала вязать на заказ. Вот мы так и перебивались с ней.
– Вы сменили фамилии, – напомнила я.
– Да, сразу, как приехали. Взяли девичью фамилию мамы. Чтобы нас найти было сложнее. Мама переживала очень, все-таки она отца очень любила.
– Почему не взяла фамилию из его семьи? – недоумевала я.
– Не было у него семьи, – грустно усмехнулась Анна, – он был сиротой, в Тарасов попал в эвакуацию во время войны. Совсем маленьким, не помнил ничего. Имя ему в детдоме дали.
– Как вы оказались в Новгороде? – Анна интриговала меня все больше.
– Учиться хотела, – просто
