У каждого своя война - Эдуард Яковлевич Володарский
В штабе дивизии та же песня:
- Сержант Стекольников, вы видели, как младший лейтенант Плотников ударил капитана Сердюка?
- Никак нет, товарищ полковник, не мог видеть.
- Как это не могли? В штабе полка вы говорили, что плохо слышите после контузии. А не видели почему? Ослепли, что ли?
- Не видел, потому что младший лейтенант Плотников не ударил капитана Сердюка. Культурно они разговаривали, я у входа стоял. Вот только о чем они разговаривали — не слышал. Но — культурно, вежливо.
Степан Егорович вздохнул и загасил окурок. Поднялся с кровати, налил в стакан, выпил. Опять закурил.
Тихо в квартире. И вдруг в комнату донесся поющий голос Любы. Степан Егорович прислушался, разобрал слова:
- На позицию девушка провожала бойца…
Степан Егорович вновь повалился на кровать на спину, неподвижными глазами уставился в желтоватый с подтеками и сырыми разводами потолок... А это... событие, если можно так выразиться, произошло совсем незадолго до гибели Плотникова. Их батальон послали в большую, наполовину разбитую деревню. Они с Плотниковым быстренько отыскали для ночлега целый, неразрушенный дом. В доме жили глухая старуха и девушка необыкновенной красоты. По крайней мере, им тогда так показалось. У нее были черные продолговатые глаза, ямочки на крепких круглых щеках, и две толстые черные косы уложены венчиком вокруг головы. Постояльцев они встретили без особой радости, если не сказать хуже. Но согласились постирать их грязное белье, заштопать бушлаты, гимнастерки, прохудившиеся во многих местах. Грех солдата обидеть. Плотников хотел было малость поприставать к девице. И не потому, что она уж очень ему понравилась, а больше... по инерции, из спортивного интереса. Солдат же он, а не размазня какая-нибудь. Девушка встретила его домогания с усталой раздраженностью и даже брезгливостью.
- Ох, да не надо же... что вы все, как животные… сразу лезете, — и столько было в ее голосе усталости, тоски и равнодушия ко всему на свете, что Плотников мгновенно отстал.
Он сидел в красном углу, под иконами, и смолил самокрутку. А Степан Егорович уже расположился на лавке у окна, подложив под голову скатанную шинель. В доме было жарко — по случаю прихода солдат девушка натопила крепко. Она стирала в деревянной кадке у печи, рукава платья были засучены, открывая белые сильные руки, и ворот на груди расстегнут. Когда она наклонялась низко, Плотников ненароком видел ее небольшие нежные груди. Несколько раз в дверь колотили кулаками и прикладами, солдатские голоса громко спрашивали:
- Переспать есть где?
- Битком у нас! — врал Плотников. — Друг у друга на головах сидим!
Солдаты уходили, ругаясь.
- Немцы у вас стояли? — спросил Плотников девушку.
- Стояли, а як же... — ответила она, взбивая в кадке мыльную пену.
- Ну и как? — после паузы, дымя самокруткой, снова спросил Плотников, глядя на лицо девушки, покрывшееся бисеринками пота.
- Атак... стояли, и все…
- Не обижали, значит? — с двусмысленной усмешкой спросил Плотников и покачал головой. — Ай-яй-яй, ты гляди, какие немцы хорошие попались…
- А то! — с готовностью поддакнул Степан Егорович. — Ты гляди, какая она смурная, Василий. Небось плакала, когда они уходили…
- Лишнее говоришь, — попытался было остановить его Плотников, но Степана Егоровича понесло.
Подстегнуло его то, что девушка совсем не обратила на него внимания, будто его и не было вовсе, будто пустое место. Глядя в потолок, Степан Егорович стал распространяться о том, что все бабы — они и есть бабы гнусные, все лживые и неблагодарные, с одним обнимается, а уже на другого глаз кладет, одно слово — сучки паршивые, сколько из-за них мужиков замечательных погибло! Пушкин вот Александр Сергеевич, к примеру, или Лермонтов Михаил Андреевич…
- Юрьевич... — нахмурившись, поправил его
Плотников.
- Разве? — искренне удивился Степан Егорович. — Ну пусть Юрьевич, не в этом дело, а дело в том, Василий, что эти бабы…
И его снова понесло. Сколько ж лет ему тогда было? Ну да, годов двадцать пять, может, двадцать пять с половиной, в общем-то, взрослый уже бугай, женился перед войной, когда на фронт уходил, двух дочек оставил, а вот в голове все равно — мусор. Нахватался дурацких пьяных разговоров про баб и повторял как попугай.
Он разглагольствовал, лежа на лавке, и не видел, как хмурилась черноглазая дивчина, как от негодования у нее вздрагивали и раздувались маленькие аккуратные ноздри. Плотников поглядывал на нее, курил и молчал.
А самому Степану Егоровичу казалось, что говорит он ужасно остроумные и глубокомысленные вещи.
- Вот и освободили мы их, Василий, от фрицев.
А ведь тут и призадумаешься, в каком смысле освободили…
Договорить он не успел. Девушка намыленными подштанниками влепила ему по физиономии с такой силой, что Степан Егорович полетел с лавки. Вскочил, попытался открыть глаза и тут же зажмурился — мыльная пена больно ела слизистую оболочку. А девушка как с цепи сорвалась, лупила его наотмашь мокрыми подштанниками, и мыльная пена клочьями летела в разные стороны.
- А ну, геть из дому, освободитель поганый! — отчаянно голосила девушка. — Язык тебе выдрать, паразиту! Плотников раскачивался над столом и беззвучно хохотал, даже слезы текли из глаз. Степан Егорович наконец вырвал из рук девушки мокрые подштанники, швырнул их на пол и выскочил из дома.
- Завтра до вашего комиссара пиду, все ему расскажу! — кричала ему вслед девушка.
Степан Егорович стоял на крыльце, вытирая мокрое лицо, и шепотом матерился. Потом сел на завалинке и решил немного подождать. Сразу возвращаться в хату было бы как-то несолидно. Медленно потемнело небо, сползлись дырявые лохматые тучи, и начал накрапывать мелкий дождик. Степан Егорович сунулся было в дом, но дверь оказалась заперта.
- Эй вы там, деятели, отворите! — сердито закричал он и грохнул в дверь босой пяткой.
Открылось окно, и выглянул Плотников, сказал недовольно:
- Кончай греметь, спать мешаешь.
- Что же мне, под дождем полураздетым мокнуть?
- Не сахарный, не растаешь, — улыбнулся Плотников. — Ничего не поделаешь, брат, терпи. Я ее едва уговорил, чтобы она завтра к замполиту не пошла. Прям с утра бежать хотела. Злая сидит, как ведьма.
- А мне куда? Я ж вон без штанов и босой!
- Терпи, терпи, Степан, и не шуми... Ты вообще-то думай хоть самую малость, когда речи толкаешь.
