Не та игра - Алексей Евгеньевич Михайлов
Ворот у кладбища не было. Так же, как не было общего забора. Прижавшиеся вплотную друг к другу оградки наружного ряда могил восполняли этот недостаток. Кроны растущих здесь деревьев как будто зеленым куполом накрывали кладбище, отсекая свет заходящего солнца, все звуки, а заодно и такую близкую, но уже не достижимую мирскую жизнь. Однако редкие красные лучи светила все же пробивались сквозь ветки и листья, создавая ощущение возвышенной легкости этого места. Как будто бы все здесь похороненные отправлялись прямиком в рай. По вот этим самым прозрачным тоненьким солнечным лучикам.
Кладбище во многих местах заросло крапивой и снытью. Кое-где потрепанные временем кресты и могильные плиты торчали под разными углами, как будто чураясь скромных поросших травой холмиков, с которыми они уже не хотели иметь ничего общего. А где-то, наоборот, памятники основательно обустроились, оборудовали себе лавку и столик, нарядили холмик в гранитную цветочницу с яркими искусственными цветами. А некоторые вообще раскидали по всему участку тяжелые бетонные плитки, под которыми надежно покоились не только бренные кости, но и невероятно живучий пырей.
Разномастные металлические оградки немного суетливо жались друг к другу, образуя неровные улицы и узкие кривые проулочки. За ними покоились целые роды. Все эти Романовы, Малинины, Волковы. Они степенно возлегали стройными рядами, выставив над собой скромные, но крепкие бетонные памятники ХХ века с тусклыми черно-белыми фотографиями. И это ещё хорошо, если так. Где-то не было и фотографий. Только буквы и цифры. Встречались между этими солидными родовыми захоронениями и скромные одиночные могилки с необычными для здешних мест фамилиями — Куставлетов, Клетенберг, Шендер, владельцев которых волей судьбы занесло на это древнее старообрядческое кладбище.
Местами встречались старые щербатые, похожие на гробы, могильные плиты, вырезанные из известняка. Было видно, что большинство из них находятся не на своем месте. Некоторые валялись в зарослях крапивы, заваленные старой скошенной травой и мусором. Какие-то без всякого порядка оказались свалены рядом с гигантским пнем. Сквозь мох и вековую грязь проглядывала церковнославянская вязь, иногда угадывались русские слова, где-то были высечены кресты и вооруженные костьми черепа, укоризненно и молчаливо взирающие на неблагодарных, забывших отеческую память потомков. Это было поруганное в советское время имущество покойников из XIX века.
Кладбище вызывало странное ощущение. Благоговение вперемешку с замешательством. Строгость и величие в сочетании с запустением. Это ощущение крепло по мере приближения к центру кладбища. Там горделиво возвышался черный гранитный постамент, окруженный разваливающейся кирпичной оградой, с которой давным-давно кто-то стащил чугунную решетку, и ее покореженные остатки в предсмертных судорогах ещё цеплялись за густой кладбищенский воздух.
На постаменте был установлен самый большой из здешних памятников. Черный гранитный прямоугольник, напоминающий гроб, на котором большими буквами было выбито: «Ефимъ Федоровичъ Ковалёв». Ни плохо скошенная крапива внутри кирпичной ограды, ни прорвавшийся прямо сквозь кирпичную кладку ясень, ни время не смогли поколебать величие этого места. Величие, почти забытое в нынешней России. Величие, о котором теперь напоминали только твердые знаки в конце слов. А ещё строгие и трогательные эпитафии и бесконечная вера в Господа Бога, внезапно утраченная в 1917-м.
Максим вопросительно посмотрел на сопровождавшего его Гошу.
— Прадед, — ответил тот, угадав вопрос участкового, — владелец местной серповой фабрики. Полный теска. Богатый купец. Старовер. Тут все могилы Ковалёвых. Если побродить по кладбищу, можно еще парочку найти. Их местные поселковые не рискнули в свое время тревожить, детей в основном.
— Ясно, — кивнул Максим, разглядывая расположившиеся вокруг черного исполина памятники попроще.
Некоторые из них действительно были не на своем месте. Максим задержался на несколько минут у этой фамильной погребальницы, пытаясь прочувствовать, каково это, как Ефим, хранить память многих поколений своих предков. У самого Максима, как и у многих русских, уже не было своего рода. Отмена крепостного права, революция, коллективизация, репрессии, две мировые войны, эмиграции стерли древние дворянские роды и перемешали старые крестьянские семьи, а урбанизация их окончательно добила. Про своих предков Максим знал только то, что его дед со стороны отца был детдомовским, а бабка приехала из Украины. А со стороны матери — дед потомственный военный, родом откуда-то из Сибири, осевший во Владимире после демобилизации в 1948 году, а бабка — из местных раскулаченных крестьян. О прадедах Максиму практически ничего известно не было.
Гоша по этому поводу тоже рассеянно пожал плечами, пролепетав, что его дед и бабка приехали в Луч из Мурома, где до сих пор живут какие-то там родственники, и что он планирует как-нибудь наведаться в архив, чтобы восстановить свое генеалогическое древо. Максим ему не поверил. Гоша был из тех непроходимых лентяев, которые разводят буйную деятельность лишь в мечтах и планах. Которые так долго запрягают телегу, что, когда закончат, пора уже менять ее на сани. И чем дольше рассказывал Гоша о своих глобальных прожектах, перескочив на планы написать диссертацию, а потом на парочку бизнес-идей и мечту переехать жить и преподавать в Европу, тем более Максим утверждался в своем мнении.
Осмотрев кладбище, они вернулись к Ефиму. За время их прогулки тот отварил дивную гороховую кашу, которую подал со слегка обжаренным луком. Ефим очень странно заботился о своем здоровье. Пил много жидкости, старался правильно питаться, свел к минимуму потребление мяса, но при этом курил каждые полчаса.
— Никак не могу бросить, — с досадой признался он, — долгое время держался, а тут недавно на нервах закурил и всё никак не остановлюсь.
Свят, в отличие от своего кумира, пищу без мяса не признавал. И, несмотря на весь авторитет Ефима, отварил себе и Гоше пельмени, к которым приобрел чекушку водки. Максим от предложения «выпить за знакомство» благополучно отказался, чему молодые люди даже заметно обрадовались. В итоге стол разделился на две стороны. На одной Максим и Ефим в сосредоточенном молчании уплетали постную, но неожиданно вкусную гороховую кашу, а на другой Святослав и Игорь весело пировали, то и дело тостуя за успех всех начинаний.
После ужина Ефим какое-то время рассказывал о своих предках. О том, как его прадед, потомственный кузнец, решил
