Фридрих Незнанский - Формула смерти
— А есть варианты?
Мэр рассмеялся:
— Что ж, с чувством юмора все в порядке, это радует. А кто ж на тебя руку-то поднял? Выяснили уже? Нападение-то никак не связано с делом Калашникова?
— Разбираются, Юрий Георгиевич.
— Ну-ну. Пусть разбираются. Я вот что сказать хотел… Ты уж дело-то Калашникова не бросай, доведи до конца. Если на трассе несчастный случай произошел — это одно. А если что другое… Словом, нужно разобраться!
— Да я и не собираюсь бросать.
— Вот и хорошо! У тебя дети есть?
— Дочка. Десять лет.
— А у меня парнишке десять. Так он на Калашникове помешан просто. Портретами вся комната увешана. И приятели его — тоже. Мальчишкам нужны герои, чтобы было на кого равняться, понимаешь? Вон Сенна погиб, а для всего мира героем остался. Бразильцы на него молятся, понимаешь?
— Понимаю.
— Так парень-то мой все с вопросами ко мне: почему Калаш погибла отчего… Это все мелочи, конечно, в масштабе государственном — подумаешь, пилот на трасе погиб. Мало ли у нас людей гибнет… К сожалению, — торопливо добавил он. — Но… С другой стороны, и не мелочь! Есть такие люди, чья жизнь и смерть — дело отнюдь не частное.' Я ж говорю, на его отваге, мужестве, на улыбке его ребятишки наши воспитываются. Вот все кричат: национальная идея, то да се. А в чем она, идея национальная? В том, что есть такие парни, которым честь Отчизны, ее слава — самое дорогое. Такими парнями мы все гордиться можем. Так что ты уж разберись, что там да как. Сам-то Егор парень светлый был, а вот за ним личность темная стояла… Ну… понимаешь, о ком я.
— Разберемся, Юрий Георгиевич.
— Вот и ладно. Слышал, что ты человек дотошный, въедливый, гордость Генпрокуратуры, так сказать… Надеюсь на тебя. Так что выздоравливай! А насчет нападения — это я под свой контроль возьму…
Дверь за гостями закрылась, Турецкий откинулся на подушки. Он устал, опять разболелась голова.
Мэр, похоже, намекает на олигарха как на возможного виновника гибели Егора… Да и собственная раненая башка намекает на то же… Вот и Грязнов такую версию выдвигал…
Турецкий провалился в тяжелый сон.В среду утром бледный от бешенства Соболевский вызвал к себе начальника охраны. На смену Завадскому был взят новый руководитель службы безопасности. Несмотря на то что Завадский по деловым качествам вполне удовлетворял Аркадия Яковлевича, он не мог простить Кириллычу того, что тот слушал пленку с истошным криком Лельки, мольбы о любви… Он хотел как можно скорее забыть и о самой пленке, и обо всей этой истории, а Завадский был ежедневным живым напоминанием. За что и лишился места.
Но сменивший его Максим Семенов оказался человеком неумным, совершенно непрозорливым, да еще и трусоватым. Больше всего он боялся потерять теплое место. И от этой боязни делал одну глупость задругой. Соболевский подозревал, что нападение на следака Турецкого дело рук Семенова. Почему? Потому что, присутствуя на допросе в Генпрокуратуре, видел, как нервничал он, Соболевский, едва речь заходила об Олесе…
— Аркадий Яковлевич, к вам Семенов, — доложил через селектор секретарь.
— Пусть заходит.
Высокий, худой человек лет сорока вошел, тихо притворив дверь, и остановился.
— Ну что на пороге встал? Проходи, садись. А теперь скажи, это ты Турецкому башку проломил?
— Я? Да вы что? Я вчера дома был…
— Ты ваньку-то не валяй! Я понимаю, что не своими руками… Аоткуда знаешь-то, что это вчера было?
— Так… по телевизору показывали. В «Петровке, 38».
— А кто туда сообщил, что следаку черепушку раскроили, за полчаса до события, а? Молчишь, придурок?! Выгоню я тебя, честное слово! Достал ты меня!
— Аркадий Яковлевич! — заерзал на стуле Семенов. — Уж больно он к вам цеплялся третьего дня, на допросе-то. А Олеся Викторовна вернется, и к ней также прицепится. Ну я и подумал, что укоротить его надо бы…
— Ты с ума, что ли, сошел? — взвился Соболевский. — Подумал он! Да у тебя нет места, которым умные люди думают! Укоротит он его! Это все же следователь Генпрокуратуры, «важняк», а не мент какой-нибудь драный… Да и вообще… Решил дело делать, так следов не оставляй! Не ложайся! А ты как лох последний — и исполнителя в ментовские руки сдал, и с информацией лопухнулся, идиот! Не можешь срать, не мучай жопу! Сообщение о травме Турецкого с моего телеканала пошло! Это что значит, ты понимаешь? Это значит, что я его по башке долбанул! Так получается!
— Я ж не хотел… Кто ж знал, что там овчарка во дворе…
— Меня эти детали не интересуют! Первое: чтобы бандюк твой, тот, которого менты взяли, пасть закрыл навеки, понял?
Семенов кивнул.
— Второе: ищи информацию на Калашникова! Кто-то подстроил убийство! Значит, было за что!
— Так… А разве не вы… — пробормотал Семенов и тут же осекся под белым от ярости взглядом шефа.
— Ты в своем уме, придурок? Ты с чего эту хренотень выдумал? А ну говори! — рявкнул олигарх.
— Так… Господи, да из-за Олеси Викторовны…
— Ты это о чем? — медленно, от злобы едва выговаривая слова, спросил олигарх. — Запомни: ни я, ни Олеся Викторовна не имеем никакого отношения к Калашникову, понял? Он всего лишь гонщик, пилот команды, не более.
— Конечно, Аркадий Яковлевич! — закивал головой Семенов, глядя в глаза начальству преданным собачьим взглядом.
«А чья баба с этим гонщиком трахалась?» — прочел Соболевский в этом взгляде невысказанный вопрос.
«М-да, — подумал он. — Я считал, что преданность — это самое важное качество для подчиненного. Ан нет! Дурак опаснее предателя. Иная простота хуже воровства… Да только где умных-то взять в этой стране непуганых идиотов? А ведь не он один так думает-то… Про смерть Егора… Нужно внедрить в умы иную версию! Во что бы то ни стало!»
— Повторяю, Семенов! Ищи компромат на Калашникова. В Москве, во Франции, в Мухосранске каком-нибудь, откуда он родом — словом, ищи где хочешь, но чтобы он был, понял?
— Есть! — гаркнул Семенов.
Он вернулся к себе, налил стакан коньяку, залпом выпил, зажевал кофейным зернышком.
Снял телефонную трубку:
— Соколов? Ко мне, и быстро!
Затем снова пощелкал кнопками, теперь уже мобильного.
— Жженый, ты? Что же ты, падла, со мной делаешь?.. Про что? Про дебила твоего, который к ментам в руки попал!
В дверь постучали, Владимир Соколов стоял навытяжку в дверях кабинета.
— Проходи! — Семенов махнул рукой вошедшему — и в трубку: — Это я не тебе. А тебе я вот что скажу: ты че, сам на нары захотел? Что делать… Убирать, вот что! Завтра доложишь!
Семенов отключил трубку, швырнул ее в стол, поднял глаза на охранника.
— Здравствуйте, Максим Леонидович! — по-военному четко отрапортовал Соколов.
— Здорово. Садись, слушай сюда. Ты Калашникова охранял?
— Так точно, я.
— Ну и как он тебе?
— В смысле?
— Что ты мне как в Одессе, вопросом на вопрос? Во всех смыслах. Что за мужик был?
— Нормальный мужик, — пожал плечами Володя.
— Это не ответ! С кем он здесь дружковался, бабы, выпивка, что про него сказать можешь?
— Вам за какой период? — осторожно спросил Володя. «Он что, не знает про Сомборскую?» — удивился про себя.
— Последний приезд. Перед гибелью.
— Так ведь он практически накануне квалификации приехал. Я его в аэропорту встречал. И сразу на автодром помчались. Он оттуда и не вылезал. Там ночевал в гостинице.
— Один?
— Нуда.
— Ты вот что… Если вспомнишь что-нибудь этакое… Тут же сообщи мне.
— Что именно вас интересует?
— Компромат мне на него нужен, понял, дурья башка? Так что вспоминай!
— А если его нет, компромата?
— Как это — нет?! Он на каждого есть, нужно только уметь искать. Думаешь, на тебя, к примеру, нет? Найдется, будь уверен! Так что лучше ты на Калаша ищи-вспоминай, пока на тебя не наковыряли, ясно?
«Нормально… — оценил про себя Владимир. — Где же Соболь такого урода нашел на мою голову? Из бывших политработников как пить дать…»
В субботу Владимир намылился в баню — один-два раза в месяц они встречались там с Иваном Кирилловичем Завадским, прежним начальником, ставшим приятелем.
Они пришли рано, пока не набрался народ, долго, со вкусом парились, стегая друг друга вениками, ныряли в бассейн с ледяной водой, выбирались, отфыркиваясь, снова забирались в горячую, влажную парилку.
Часа через два, раскрасневшиеся, размякшие, зашли выпить по соточке.
Под рюмку и неприхотливую закуску разговор, само собой, полился вокруг работы, будь она проклята. Кириллыч переживал утрату хлебного места, а главное — несправедливость этой утраты. И ревниво расспрашивал Володю о делах фирмы, особо в той ее части, что касалась службы безопасности. В этот раз разговор вертелся и вокруг смерти Калашникова.
— Жаль мне мужика, — прокомментировал событие Завадский.
