Борис Седов - Пуля для певца
Обосновался Тягач в трехэтажной доминекрепости с узкими, как бойницы, окнами. Меблировка соответствовала: всюду ковры, хрустальные люстры, резные буфеты и горки из красного дерева, глубокие удобные кресла, диваны с валиками, торшеры. По стенам были развешаны сверкающие начищенной медью барометры, лосиные рога, жанровые картины художниковпередвижников. Переднюю украшало чучело медведя, заваленного когда-то лично Тягачом на охоте.
Кроме домины-крепости, на участке имелись также баня, пруд с карасями и разнообразные хозяйственные постройки, крепкие и приземистые. Излишеств не наблюдалось, разве что пара застекленных теплиц с подогревом, предназначенных для бесперебойной поставки на стол свежих и экологически чистых овощей, да тир в подвале, который правильнее было бы назвать бункером и в котором Тягач любил побаловаться на досуге стрельбой из охотничьей двустволки-вертикалки «зауэр» образца 1956 года и двадцатизарядного пистолета «маузер К-96». Никаких других видов стрелкового оружия он не признавал и относился к ним с презрением.
Двухметровый кирпичный забор с установленными по периметру камерами видеонаблюдения и с десяток неприметных охранников, по внешнему виду ничем не отличающихся от стандартных окрестных мужичков, надежно оберегали покой хозяина. Соседи из числа простых парголовских аборигенов даже не догадывались, чем на самом деле занимается Тягач, и считали его кем-то вроде среднего ранга партийного или хозяйственного руководителя советских времен на пенсии.
Тягач соседей не обижал и жил с ними в мире и согласии. Выбираясь время от времени в Шуваловский парк на прогулку, он со всеми здоровался и никому не отказывал в мелких просьбах — денежек там одолжить до получки или бабушку чью-нибудь подбросить до городского собеса. Ну, а после того, как вдруг оказались заасфальтированными и прекрасно освещенными все прилегающие к берлоге Тягача непролазные проселки и из Шуваловского парка, как по мановению волшебной палочки, исчезли наводнявшие его с незапамятных времен хулиганы, соседи окончательно прониклись безграничным уважением к Тягачу и стали называть его не иначе, как благодетелем.
Тягач короновался еще в семидесятых, имел почетный стаж в виде добрых двух десятков лет лагерей и пересылок и держал сейчас практически весь север ленинградской области — от бывшей финской границы по реке Сестре и до нынешней. Ну, а после того, как под этого кряжистого шестидесятивосьмилетнего старикана с кустистыми седыми бровями легли еще и бензоколонки нефтяного олигарха Дерибасковича, его авторитет стал вообще непререкаемым.
Одну лишь слабость имел Тягач: пригрел старенького пейсатого еврея, бывшего знаменитого карточного шулера Зиновия Исааковича Гробмана, проигравшегося в свое время до смертельной закладки.
Тягач выкупил его и сделал чем-то вроде своего секретаря.
Многие удивлялись странной прихоти серьезного человека, гадали, чем же так угодил ему вышедший в тираж шулер. Да ничем. Просто Тягач навсегда сохранил воспоминание о том, как, будучи беспризорником в тяжелые послевоенные годы, он попал в детский приемник на каком-то вокзале и после этого долго болтался по разным начальникам, пока не попал в детский дом. Неизгладимое впечатление произвела на юного беспризорника манера общения начальников с простыми смертными — только через секретаря. Вот и реализовал Яков Михайлович, как только представилась возможность, свою детскую мечту — чтобы не он звонил, а его соединяли. Похожий на суетливую мартышку Гробман пришелся как нельзя более кстати, потому что вносил в этот процесс немало оживления.
И теперь Гробман суетился в гостиной тягачевской фазенды, расставляя стулья и вообще готовясь к приему дорогих гостей, которые должны были появиться с минуты на минуту.
С одной стороны овального дубового стола были аккуратно расставлены шесть стульев с высокими спинками, обтянутыми черной кожей, бронзовые пирамидальные шляпки обивочных гвоздей на них тускло мерцали в свете подвешенной к лепному потолку лампы под оранжевым абажуром с бахромой.
На столе в этот день была скромная закуска, а именно: икорка черная, икорка красная, также рыбка белая и красная, колбаска твердая, балычок, помидорчики свежие и маринованные, грибки соленые, маринованные и фаршированные зеленью, а еще жирные черные маслины, ветчинка и буженинка, язык отварной и холодец домашний с чесночком и хреном… А также несколько бутылок с водкой, коньяком, пивом и минеральной водой.
Напротив стола, у дальней стены, стояла обычная табуретка, которая была предназначена гостю особому, хотя и совершенно не почетному. И никаких разносолов этому гостю не полагалось, потому что гость этот будет держать ответ, а потом…
Двухметровые напольные часы в углу зашипели, и гостиная наполнилась мелодичным звоном. Не успели они отзвонить, как раздался стук в дверь.
— А вот и они, — сказал Тягач и пошел лично встречать гостей.
Гостеприимно распахнув дверь, Тягач шагнул в сторону, и в гостиную начали входить люди. Первым порог перешагнул Арбуз, за ним — Боровик, потом Роман с Лизой, и, наконец, двое братков ввели затравленно озиравшегося Самоедова.
— Этого туда, — Тягач указал на табурет.
Один из братков кивнул, и Самоедова усадили на табурет.
Браток присел на корточки и приковал одну ногу Самоедова к короткой цепи, одним концом прикрепленной к вделанному в пол металлическому кольцу.
— Спасибо, дорогой, — кивнул Тягач. — Можешь идти.
Братки удалились, и Тягач, повернувшись к Арбузу, сказал:
— Ну, здравствуй, Михайло Александрович!
— Здравствуй, Яков Михалыч! — ответил Арбуз.
После этого они обнялись крест-накрест и похлопали друг друга по спине.
Отпустив Арбуза, Тягач посмотрел на Боровика и улыбнулся:
— Не думал, что буду в своем доме мента принимать, но ведь ты же у нас не простой мент, верно?
— Не простой, — ответил Боровик без улыбки.
— Строг, строг… Но это ничего. Сегодня мы на одной стороне.
Тягач протянул Боровику руку, и они обменялись крепким рукопожатием.
— А вот и певец наш! — Тягач пожал руку Роману. — И девушка его. И где вы, артисты, таких красавиц берете?
Тягач слегка склонился и поцеловал Лизе руку.
— А вот станьте артистом, Яков Михайлович, — засмеялся Роман, — и тогда у вас таких красавиц будет миллион до неба.
— Миллион до неба, говоришь? — усмехнулся Тягач, неохотно отпуская руку Лизы. — Мне столько не надо. Мне бы одну, да скромную и честную… Да только где ж ее взять!
На Самоедова, сидевшего у стены, внимания обращали не больше, чем на собаку. Будто его и не было в гостиной. Словно он был вещью. Чувствуя это, Самоедов понимал, что для него дело поворачивается очень неприятной и мрачной стороной. Но поделать он ничего не мог, поэтому просто сидел и наблюдал, как приветствуют друг друга эти такие разные, но в одном совершенно одинаковые люди. А одинаковость их состояла в том, что они были свободны и могли распоряжаться собой. Кроме того, Самоедов смутно понимал, что их жизнь будет продолжаться столько, сколько отпустит судьба, а его, Самоедова, существование ограничено их волей.
С приветствиями было покончено, и Тягач, широко поведя рукой в сторону стола, сказал:
— Прошу присаживаться. — Повернувшись к Лизе, он понизил голос: — У нас не принято говорить «садиться».
— Я знаю, — улыбнулась Лиза, опускаясь на стул.
— А у тебя правильная девушка, Роман! — одобрительно произнес Тягач.
— Конечно, правильная, — согласился с ним Роман. — А если бы вы знали о некоторых ее подвигах…
— Смерти хочешь? — Лиза сдвинула брови.
— Из твоих рук приму что угодно, — ответил Роман.
Наконец все расселись, и Тягач, посмотрев на пустой стул, хлопнул себя по лбу и сказал:
— Ах я, старый дурак, совсем памяти не стало!
Он повернулся к двери и зычно воззвал:
— Зяма!
Дверь тут же приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась лысоватая голова с внушительными пейсами:
— Звали, Яков Михайлович?
— Давай, заходи-садись. Без тебя не начнем.
Зяма бесшумно прошмыгнул к своему стулу и осторожно уселся на него, а Тягач, похлопав его по щуплому плечу здоровенной лапой, сказал:
— Прошу любить и жаловать: Зиновий Исаакович Гробман. Мой секретарь и… советник.
— В Италии эта должность называется «консильори», — заметила Лиза, с любопытством разглядывая пожилого Зяму.
— Да?… — Тягач поднял брови.
— Да, — кивнула Лиза. — А вы, я так понимаю, — дон.
— Дон… Ишь ты! — Тягач густо хохотнул. — Ну, у нас тут не «Коза ностра», так что…
Он посмотрел на Самоедова и сказал:
— Однако давайте переходить к делу.
