Иван Сербин - Сердце дьявола
– Хорошо, – кивнула Маринка.
– Ну, все тогда. Я побежала. Сменщица с достоинством океанского лайнера поплыла к лифтам, томно покачивая неохватными бедрами. Маринка проводила ее взглядом и вошла в кабинет. На панели телефона истерично моргала сигнальная лампа. Раздраженно билась в стены рассыпчатая трель. Меньше всего Маринке сейчас хотелось работать. Однако ничего не поделаешь. Надо. Она присела в кресло, в глубине души надеясь, что освободится другая линия и клиента перебросят, но лампочка продолжала моргать. Маринка протянула руку и сняла трубку.
– Я ждала тебя…
***Перед метро «РАФ» одолел пологую горку и выехал на параллельную улицу. Нужный дом был вторым. Саша прогуливался по тротуару, до угла и обратно. Заметив подъезжающий микроавтобус, он остановился. Волин выбрался на улицу, спросил:
– Ну что? Какие новости?
– Похоже, Баева нет дома. И довольно долго, – ответил Саша и, повернувшись, указал на темные окна третьего этажа: – Вон его квартира. Я тут прошвырнулся, побеседовал кое с кем из местных. Обычно Баев ставит машину прямо под окнами. Жильцов с первого этажа такой расклад не устраивает, и периодически по этому поводу случаются скандалы. Неделю назад Баев сообщил, что купил гараж-»ракушку», которую доставят на днях. Площадку за домом он уже «застолбил». Сказал: как только привезут «ракушку», сразу же станет убирать машину, а пока, мол, извините. «Ракушку» привезли позавчера. Водитель прождал полдня, звонили Баеву на работу, ломились в дверь, но никто не открыл. «Форд» отсутствует уже несколько дней. Свет в квартире тоже не включается. Одним словом, по-моему, Владимир Андреевич сделал по-тихому ноги. Вопрос: «С чего бы это?» Волин посмотрел на темные окна.
– Предложения?
– Выпишите ордер на обыск, позвоним в местное отделение, в РЭУ, возьмем пару понятых и будем ломать дверь. Если Владимир Андреевич не имеет отношения к данному делу, то поймет нас правильно. А если имеет, то, сдается мне, теперь его придется ждать до второго пришествия. Раньше он не появится.
– Хорошо, – кивнул Волин. – Бери машину, смотайся в отделение и в РЭУ за слесарем, а я покараулю. На всякий случай. Минут через десять подъехали оперативники с Петровки. Поздоровались не то чтобы с большим восторгом, хотя и без неприязни. Впрочем, их можно было понять. На ночь глядя тащиться к черту на рога, мерзнуть до утра у подъезда – не самая лучшая перспектива. И ладно бы еще по своему ведомству работа была, а то ведь на прокуратурского дядю горбатить приходится. А прокуратура к МВД отношение имеет такое же, как Российская Патриархия к римскому папе. Вроде бы и одно дело делают, а у каждого свой огород. Каждый сам по себе и сам за себя. Постояли, поговорили, обсудили положение. «Слышали они про маньяка?» – «Слышали, конечно. Кто же не слышал? Все уже слышали. Так это он дело ведет? Класс. Ну и как успехи? Что, вот прямо в этом доме и живет?» – «Ну, не точно, но имеются такие подозрения». – «Так надо было не оперов, а группу захвата вызывать». – «Рано пока еще группу захвата». Услышав о маньяке, оперативники оживились. Работа, она, конечно, и в Африке работа, но все-таки интереснее, чем с алкашами-»бытовушниками» разбираться. Хотя, разумеется, и опаснее тоже. Еще минут через двадцать подъехал Саша, выгрузил из микроавтобуса здорово наподдававшегося уже слесаря, трезвого и оттого, наверное, злого сотрудника РЭУ, участкового, сложением напоминающего сибирского медведя, и присланного в качестве подмоги молоденького светлоусого сержантика с наивным взглядом пионера в Мавзолее и внешностью деревенского киномеханика. Понятыми вызвались быть те самые соседи, которых Баев донимал своим «Фордом». Седая уже пара, ему лет пятьдесят пять, ей чуть меньше. На лицах обоих застыла печать угрюмо-злорадного торжества гэбэшных стукачей образца тридцать седьмого года. Вот, мол. Получи, вражина народа. И на тебя управа нашлась. Видать, крепко их Баев допек, подумал Волин. Ох, крепко. Дружной ватагой взобрались на третий этаж. Рассредоточились по площадке, попрятались, как нашкодившие пацаны, чтобы не попасть в поле зрения глазка. Участковый приблизился к двери, закрывая «наблюдательную оптику» героическо-богатырской шинелью, и активно нажал на кнопку звонка. В тишине громко и отчетливо икнул пьяненький слесарь. По площадке заструился водочный перегар.
– Изиняюсь, – выдавил через губу слесарь и икнул еще раз.
– Похоже, никого нет дома, – повернувшись, сообщил участковый. – Был бы дома – откликнулся бы. Всегда откликался.
– Ну что, товарищи? – работник РЭУ ожесточенно тряхнул белыми, чисто выбритыми брылями. – Будем ломать?
– Л-ломать – здоровью вредить, – нетрезво выдал философскую квинтэссенцию происходящего слесарь. И, поскольку все дружно повернулись к нему, добавил поспешно: – Изиняюсь.
– Действительно, – прогудел участковый. – Чего ждать-то? Тем более и ордер у товарищей из прокуратуры имеется. Шуму вот только много будет, – и, указав на обшарпанную дверь, через площадку от баевской, сообщил доверительно: – Старуха Вострякова снова жаловаться будет. Я к ней почитай каждый божий день бегаю. Все жалуется, жалуется.
– Ничего, – благоволяще кивнул представитель РЭУ. – С гражданкой Востряковой мы уладим. – И, тяжело уставившись на слесаря, скомандовал: – Ломай.
– Ломай, ломай, – мстительно подхватили понятые.
– Поэл. Слесарь вытащил из-под полы телогрейки топор и, покачиваясь, шагнул к двери. Вид у него был такой, словно он намеревался кинуться с этим топором на танк. Выглядело очень патриотично. Вставив лезвие между косяком и створкой, слесарь что было сил потянул за топорище. Из каких, собственно, соображений он исходил, решив тянуть, а не нажимать, так и осталось для всех загадкой. На лице выпивохи отразилось нечеловеческое напряжение. В эту секунду слесарь выглядел атлантом, товарищи которого ушли на перекур. Затрещало дерево. Участковый всем телом подался вперед, чтобы получше рассмотреть плоды титанических слесарных усилий. Дальше произошло непредвиденное. Со словами: «А коробочка-то дубовая, изиняюсь», – слесарь налег на топорище. Лезвие выскользнуло из щели, и покрытый ржавчиной обушок смачно впечатался участковому точно промеж глаз. Тот, заливаясь кровью, рухнул как подкошенный. Форменная кокардистая шапка свалилась с головы, прочертила в воздухе дугу и покатилась вниз по ступенькам. Слесарь же, так и не сумев удержать равновесия, запрыгал на одной ноге по площадке, размахивая топором, словно боевой секирой. Присутствующие бодро рванули в разные стороны, пригибаясь, стараясь не угодить под зловеще свистящее в воздухе лезвие. Даже пятидесятилетние понятые молодецки помчались вверх по лестнице, прыгая сразу через три ступеньки. Один из «петровских» оперов поскользнулся на шапке участкового, плюхнулся на задницу и поехал вниз, охая на каждой пройденной ступеньке. Звучало это так, как будто кто-то строчил из пулемета. Слесарь сделал пару неуверенных шагов и, запнувшись о ноги уже лежащего участкового, рухнул спиной вперед, угодив аккурат в дверь востряковской квартиры. Под грубым натиском мешковатого, отягощенного топором тела дверь распахнулась настежь, и слесарь ураганом влетел в прихожую. Что-то опрокинулось с грохотом. Стоящий уже на следующем лестничном пролете сотрудник РЭУ прикрыл рот ладонью и, забыв о присутствующей в компании даме, тихо выдавил: «… твою мать». А из разгромленной прихожей донеслось невнятное слесарское: «Во поск-льзнулся-то. Изиняюсь». Саша быстро поднялся на площадку, опустился на одно колено рядом с раненым участковым, при этом невольно заглянув в востряковскую прихожую. О глобальности произведенных слесарем разрушений можно было судить по его изумленному: «Вот это да-а-а». У дальней стены прихожей громоздилась поваленная вешалка, обломки старой калошницы, раскуроченный в щепки телефонный столик и груда пропахших нафталином вещей. Из-под этой самой груды и показалась помятая физиономия. Завидев оперативника, «взломщик» сосредоточенно кивнул и серьезно сообщил:
– Не бзди, начальник. Ща все сделаем.
– Спасибо, ты меня утешил. А то я уж прямо и не знал, как нам быть, – пробормотал тот и принялся осматривать все еще лежащего участкового.
– Что с ним? – спросил, опасливо приближаясь, сотрудник РЭУ.
– Производственная травма. Нос сломан, а в остальном все нормально. Жить будет. Участковый замычал что-то нечленораздельное и, судя по тону, матерное. Мало-помалу на площадке собралась вся группа. Понятые потрясенно молчали. Стоящие пролетом ниже оперативники с Петровки сдавленно ржали в кулаки, даже не пытаясь сохранить приличествующий моменту траурный вид. Слесарь выбрался из груды старухиного барахла, с трудом поднялся на ноги и, покрепче ухватившись за топор, сообщил:
– Сь-кундочку. Уставившись на баевскую дверь, как бык на тореро, он с отчаянной обреченностью зашагал вперед. Весь его вид говорил о необычайной целеустремленности и полнейшей самоотдаче, невиданной даже во времена ударных трудовых пятилеток. Всем сразу стало ясно: если понадобится, слесарь сокрушит баевскую дверь заодно с домом.
