Татьяна Рябинина - Одним ангелом меньше
— Неправильный кабачок! Цены низкие, еда вкусная, дают с собой, да еще и ментам рады.
— Во-во! — сказал Костя с порога. — То, что должно быть нормальным, кажется удивительным и неправильным. Страна дураков! Ну все, Вань, бывай! Не скучай тут… на раскладушке!
Костик оказался прав на все двести: до утра действительно ничего не произошло, да и что могло произойти! Сначала Иван перечитывал заметки по Сосновке и составлял план первоочередных действий. Потом раскладывал компьютерные пасьянсы и ждал звонка Бориса. Тот позвонил в половине двенадцатого.
— Да знаю, знаю, сам видел, хотел тебе позвонить, да пришлось срочно уйти по делу. Маленькая, рыжая, красивая… В доме, где магазин? Нет, не знаю. Может, она там недавно живет или снимает. Или у кого-то в гостях, — Борис задумался. — А еще они могли вместе с Малаховым к кому-нибудь на ночь пристроиться. Только вот зачем? У него своя квартира огромная, разве что загаженная до безобразия. А ты чего на работе, дежуришь?
— Да нет, тут дел полно, сегодня еще двух покойниц подбросили. — Ивану не хотелось еще раз слушать уверения, что до утра ничего не случится, — он и сам уже так считал, но домой решил все же не возвращаться.
— A-а… Ну, удачи тебе.
Разболтанная раскладушка скрипела, Иван ворочался без конца и безуспешно пытался уснуть. Не помогала даже «засыпальная песня». Он старательно гнал мысли о Жене, Гале, пытаясь вместо этого представить себе домик с бассейном, газоном и гамаком, мысленно распорядиться миллионом долларов и составить маршрут кругосветного путешествия.
В шесть часов раскладушка была уже убрана за шкаф. Иван согрел воду в банке и поскреб щетину тупым станком. Выпив чаю, сжевав недоеденный вчера бутерброд, он открыл форточку и пошел размяться. По пути удалось разжиться дамским журналом с почти неразгаданным кроссвордом, за которым время пошло не так томительно.
Новости появились только в начале девятого. Малахов с рыжей вышли в восемь и отправились на трамвайную остановку. Спустились пешком, похоже, с третьего или с четвертого этажа. Малахов вышел из трамвая на «Электросиле» и направился к проходной, девушка доехала до Никольского собора, вошла в подворотню и скрылась за дверью с жуткой вывеской «Змеерог».
Пока Иван занимался Сосновкой, Костик навел справки. Рыжая оказалась Маленко Елизаветой Эдуардовной, офис-менеджером компьютерной фирмы, восемьдесят второго года рождения, прописанной в Купчине и абсолютно чистой перед законом. Иван спросил себя, не может ли эта девица быть той самой, которую он видел в Никольском, и ответил, что вполне может быть.
Бобров, выслушав доклад, наотрез отказался продолжать наблюдение и устроил подчиненным настоящий разнос.
— Хоть один намек есть, что этот самый Малахов — тот, кого мы ищем? Ну нет у него алиби, ну по приметам подходит. И что? Пасли его, пасли — и в конце концов поймали на том, что ночует у подружки. Это пока ненаказуемо, — начальник сурово посмотрел на Ивана, Костю, а заодно и на Алексея. — Значит, так. В последнее время вы, трое, работаете безобразно. С тобой, Логунов, я уже разговаривал, но тебе, смотрю, по барабану. И ухом не моргнул. С остальными, считайте, побеседовал сегодня. Прошу сделать выводы. В противном случае… — Бобров задумался. — Все, идите и работайте! Бардак!
— Никто меня не любит, никто не пожалеет, пойду я на болото, наемся жабунят, — вполголоса продекламировал Костя, последним направляясь к дверям.
Сзади раздался хрип. Оглянувшись, они с ужасом увидели, как побагровевший Бобров хватает воздух широко открытым ртом.
«Инсульт, — подумал Иван, — от злости. Довели!»
Все трое застыли на месте, не зная, что делать.
— Жабунят! — прорвалось сквозь хрип, обернувшийся наконец диким хохотом. — Жабунят! Наемся жабунят!
— С Бобром истерика, — прошептал Зотов Ивану на ухо. — Пал Петрович, может, вам водички?
— Уйдите, уроды! — простонал полковник сквозь слезы. — Жабунята хреновы! — И он упал головой на стол, рыдая от смеха.
Зотов пожал плечами.
— Как скажете. Пал Петрович. Жабунята! Кру-гом! — И они вышли из кабинета, провожаемые жалобными стонами и раскатами хохота.
Отсмеявшись, Иван с Алексеем вернулись к себе, а Костя понес новость по этажам. Борис, похоже, ждал звонка — трубку снял сразу же. В противовес развеселившемуся Ивану он был настроен мрачно.
— Я же тебе говорил, что это пустая трата времени.
— А кто нам этого артиста подбросил? — Иван почувствовал, что веселье выходит из него, как воздух из надувной игрушки. Вернулось ставшее в последнее время привычным раздражение. «Перестань, — одернул он себя, — при чем здесь Борис?»
— Я подбросил. По чьей-то просьбе. Вань, может, не будем выяснять, кто дурак? Я могу еще что-то сделать?
Иван почувствовал себя последней свиньей.
— Боря, мне неловко просить…
— Будет кривляться!
— Ты не мог бы разузнать у соседей об этой парочке?
— А что это тебе даст? — удивился Борис.
— Пойми, если у Малахова найдется хоть какое-то алиби, хоть на один вечер, о нем можно навсегда забыть. А если нет, его все равно придется держать в уме, пока дело не будет раскрыто.
— Ты думаешь, оно будет раскрыто? Ладно, какой подъезд, второй? Перезвоню вечером или завтра.
Борис позвонил только на следующий день после обеда, когда Иван, отложив все в сторону, с головой ушел в сосновское дело. Появились кой-какие подвижки, надо было хорошо подумать. Сам собой проснулся азарт — охотничий азарт гончей, взявшей след. Он ерошил волосы, грыз карандаш, которым чертил одному ему понятную схему. Решение, казалось, было совсем близко — и тут… Выругавшись вполголоса, Иван взял трубку.
— Сразу резюме, — Борис был краток. — Мимо.
— А подробнее?
— Лиса эта живет там где-то с осени. Бабульки у подъезда говорят, хату ей снимает солидный дядя на белом «мерсе». Дядя периодически наведывается в гости. Малахов появился месяца полтора назад. Видели его только вместе с Лизаветой, похоже, сам не приходил…
— Да, все просто, как апельсин. Дядя с «мерсом» для благосостояния, Кирюша — для души. Или для другого места.
— Малахов для души?! — хмыкнул Борис. — Скорее уж действительно старичок в койке не тянет.
— Знаешь, когда обожрешься пирожными, хочется черного сухарика. У нас один крендель проходил — умный, красивый, богатый, жену обожал до смешного. Три года прожили как голубки, а потом она все бросила и ушла к нищему художнику-наркоману, который ее лупил, обирал до нитки и в конце концов выбросил из окна.
— Жуть! Так вот, никто, разумеется, не помнит, когда именно рыжая Малахова приводила. Спросил соседку по площадке. Да, говорит, был такой, ночевал, но вот когда? Иван, если ты будешь с Маленко говорить, то, я уверен, она его алиби подтвердит. Скажет, что он с ней был.
— Как знать… Но даже если не подтвердит, на каком основании его трясти? На отсутствии алиби или на том, что он год назад перед дамами своим хозяйством хвастался? Когда мы Самохвалова арестовали, у него, кроме отсутствия алиби, во-первых, был мотив, а во-вторых, в ванной валялась бритва с кровью убитой. А тут что? Ну возьмем мы его, попинаем от души, он во всем сознается, а потом найдем очередной труп?
— Весело… Наблюдение сняли?
— Сняли. Да еще взгрели нас по первое число. Ладно, Боря, спасибо большое. Но с рыжей я все-таки, наверно, встречусь. Понимаешь, какое-то чувство странное. Думаешь: такое чмо — и маньяк? Не может быть! А потом начинаешь сомневаться: а вдруг?..
Иван решил, что с Маленко лучше поговорить у нее на работе, а то, не дай бог, не впишешься в ее кавалерский график. Но в тот день так и не собрался, отложил до понедельника.
Вряд ли кто бы мог подумать, что Кирилл Малахов, неисправимый бабник, предмет мечтаний не одной глупой девчонки, а также дамочек постарше и поумнее, страстно ненавидит женщин. Тем не менее это было так. Наверно, он ненавидел их всегда, с самого рождения. А может быть, стал ненавидеть после того, как женщины, которых он любил, предали его. Они просто его бросали. И мать, вконец опустившаяся алкоголичка, утонувшая в одном из прудов парка Победы. И первая учительница, которая уволилась после второго класса. И девушка, в которую он был влюблен много лет.
Он мстил им как мог — им и всем женщинам в целом. Они увлекались, они страдали из-за него, а он — он использовал их и выбрасывал, как выбрасывают бумажный носовой платок. Секс был для Кирилла делом десятым, он вполне мог бы обойтись и без него. Как говорится, наши руки не для скуки. Но охота, игра! Он с детства был артистом, он умел так посмотреть прямо в глаза, ласково и печально, что даже самая чопорная и бесчувственная девица начинала невольно волноваться. Он брал все, что мог: их тела, их восторженно-наивные признания, их деньги, — а потом рвал отношения, резко и грубо, получая истинное наслаждение от слез своих незадачливых подруг. С этим не могло сравниться даже блаженное чувство опьянения, без которого он тоже не мог жить.
