Татьяна Коган - Клуб для избранных

Он вытолкнул свою ношу наверх, а затем всплыл сам — словно эта лишняя секунда могла спасти бездыханную жертву. Сырой воздух кольнул лицо, впиваясь в кожу ледяными булавками. Майк перехватил окоченевшее, почти невесомое тело и поплыл к берегу, подстегиваемый бешено колотящимся сердцем.

Вода заливала глаза; сумрачное небо тяжелело и сползало вниз, как тающий снег со склона, стелилось над речной гладью мглистым туманом — Майк почти ничего не видел, отчаянно гребя свободной рукой и ногами. Он забыл, где и для чего находится, кто он и как провел минувшие годы. Воспоминания размылись, поблекли. Вся его жизнь казалась лишь механическим набором телодвижений, приведших к этому кошмарному, беспощадному в своей неотвратимости моменту. Ночь. Вязкая топь реки. И единственное желание: дотянуть до берега, вытащить на сушу это несчастное бездыханное существо… Не важно, что будет потом. Все не важно по сравнению с этим.

Сквозь всплески волн пробивался далекий настойчивый гул, он постепенно нарастал, набирая мощность, и вскоре Майк понял: это звук моторной лодки. Кто-то приближался к нему из темноты, буравя ночную тишину дребезжанием двигателя, и эта скользнувшая фоном мысль заставила его очнуться.

Все факты, воспоминания и эмоции выплыли из небытия, сложившись в отвратительно ясный, логичный сюжет. Нолан перестал грести, развернул голову девочки к себе и всмотрелся в неестественно бледное, восковое лицо.

Он провел пальцем по ее щеке, по открытому красному рту и разразился истеричным смехом, захлебываясь и едва удерживаясь на плаву. Никакой это был не ребенок. Просто реалистичная кукла. Сукины дети решили испытать его нервы. Это ведь так забавно!

Чуть ниже ее ключиц болтался на шее прямоугольный жетон с выбитыми на пластине цифрами. Майк стянул его, оттолкнул от себя куклу и ушел под воду в тот момент, когда рядом замаячил, материализовавшись из сумрака, белый контур лодки.

Глубина снова протягивала к нему свои липкие объятия. Чертова глубина только и ждала момента, чтобы утащить его. Караулила с того проклятого дня…

А ведь он почти не испытывал негодования. Злость, раздражение — да, негодование — нет. В глубине души он понимал, что заслуживает этого.

Ну уж нет! Нолан вынырнул, хватая порцию воздуха, и снова погрузился с головой, прячась от преследователей. Совсем рядом взревел мотор, и ударная волна отбросила его, закрутила. Он еле удержался под водой, надеясь, что с поверхности не виден его силуэт.

— Ты совсем не похожа на стриптизершу.

— Недостаточно красива?

— Недостаточно глупа.

— Ха.

— Я серьезно. Что ты делала в этой дыре?

— Тебя ждала, Одиссей. Плыви на мой голос.

И он плыл, игнорируя боль в напряженных мышцах, задыхаясь от нехватки воздуха, но опасаясь выныривать за новым глотком кислорода — лодка оставалась рядом. Преследователи заглушили мотор и переговаривались, вцепившись в борта и вглядываясь в водную гладь.

— …не денется… где-то здесь…

— Клянусь, я что-то ви…

— А ну-ка двинь вправо, обзор лу…

Желание вдохнуть стало невыносимым. Легкие горели огнем, грудь конвульсивно вздымалась. Майк перевернулся на спину, всматриваясь в искаженное пространство над головой и надеясь понять, в какой стороне лодка. Вверху дрожало, перекатываясь, жидкое монотонное покрывало, отделявшее его от спасительного воздуха, и Нолан вдруг отчетливо понял, что умрет. Умрет, если немедленно не вдохнет.

Он устремился вверх, замедлившись у самой поверхности, чтобы погасить всплеск.

— Вот он! Слева! Стреляй! — Громкий возглас раздался совсем близко.

Майк снова нырнул и принялся грести в глубину, не замечая, как в сантиметре от него пронзают толщу воды тонкие стрелы пуль и дыбятся волны под винтами мотора.

— …и я так перебрал алкоголя, что отключился в середине ночи…

— Ха, это еще терпимо. Вот у меня однажды был действительно паршивый день рождения. Мы с однокурсниками договорились встретиться в баре, я предвкушала веселую вечеринку, нарядилась и в итоге напрасно прождала несколько часов — никто так и не появился и даже не позвонил. Как потом выяснилось, я перепутала название бара, а мой телефон из-за какого-то бага не принимал звонки, так что связаться со мной никто не мог, а я была слишком горда, чтобы позвонить самой. Тупо просидела одна, как идиотка, целый вечер, чувствуя себя никому не нужным ничтожеством.

— Да, это, пожалуй, похуже…

— Похуже? Да паршивее того дня рождения просто быть не может!

Еще как может, Викки. Еще как может.

Майк перестал грести, замерев в невесомости и экономя остававшийся в легких воздух. Нужно потерпеть еще немного. Если он продержится, не выныривая, достаточно длительное время, преследователи подумают, что он утонул.

Нужно успокоиться, перестать суетиться и паниковать. Замедлить сердцебиение. В армии их тренировали задерживать дыхание, и он показывал неплохие результаты. Закрыть глаза. Расслабиться. Отвлечься на приятные мысли.

— Что, серьезно? — Майк насмешливо лыбится.

— Абсолютно серьезно! Все, что угодно, — убеждает его Викки.

— Хорошо, тогда разрекламируй мне… ммм… жир.

— Жир?

— Ага. Слишком трудно для тебя?

— Так, погоди. Дай секундочку. — Она на мгновение задумывается. — Вот. Жир — твой лучший друг, он всегда будет с тобой, как бы ты ни пытался от него избавиться. Он никогда не попросит у тебя того, что тебе самому не понравится. Ему не нужны твои жертвы. Он хочет, чтобы ты получал самое сладкое, самое вкусное. И чем больше ты наслаждаешься едой, тем сильнее ощущаешь его присутствие…

— Это ужасно.

— Почему?!

— Ты ужасный рекламщик. Никогда этим не занимайся. — Майк смеется и уворачивается от тычка под ребра.

Тело ныло от усталости, а глаза уже не различали ничего, кроме мутного, не имеющего конца и края водного пространства. Кислород в легких закончился, давно следовало всплывать. Но мозг уже плохо соображал, реакции замедлились, и где-то на задворках сознания мелькнула пугающая догадка: затянул, слишком затянул, уже поздно, уже не всплывет…

Он больше не испытывал дискомфорта — парил в вакууме, утратив ориентацию во времени и подступив к грани, за которой начинается забытье. Даже удушье перестало его беспокоить: организм исчерпал последние ресурсы и прекратил борьбу.

Вот и все, Майки. Вот и все.

Слабая вспышка сознания — а может быть, животный инстинкт — заставила его напрячься и оттолкнуться ногами. Он не понимал, куда его несет — на спасительную поверхность или на могильное дно. Он позволил своему телу сделать выбор — у него самого на это просто не оставалось сил.

Нолан с хрипом втянул в себя первый живительный глоток воздуха, затем еще и еще, вырываясь из оцепенелого беспамятства. Моторная лодка грохотала где-то в стороне, удаляясь, и его захлестнула эйфория облегчения.

У него получилось! Получилось, черт возьми!

Оголтелое сердце колотилось в горле. Ставшее вдруг необычайно острым зрение позволяло видеть мельчайшие оттенки утонувшей в синеве ночи: тонкий, еле различимый силуэт птицы — ее крылья быстро взмывали и опускались, а затем замирали в долгом парении; серебрилась вдали то ли полоска берега, то ли мерцающее под луной мелководье; а река, такая враждебная прежде, черная, теперь струилась жидким фиолетовым оловом.

Медленно и бесшумно, стараясь не поднимать брызг, Майк поплыл к берегу.

Мне было семь лет, а ей — десять. За своей старшей сестрой я таскалась повсюду и смотрела на нее с открытым ртом. Еще бы — ведь она была такая большая, взрослая. Она много знала и всегда рассказывала упоительные сказочные истории, делая меня главным персонажем. Она меня любила, хотя по-настоящему близки мы никогда не были — гораздо больше общих интересов у Лорел было со старшими братьями, Заком и Гэбриелом. Тем исполнилось по одиннадцать, и они втроем вечно о чем-то шушукались, обсуждали школьные темы, заставляя меня жутко ревновать и завидовать. Когда ты самый младший в семье, это, помимо бонусов, имеет и ряд неудобств. Тебя не воспринимают всерьез.

Лорел всегда была жутко самостоятельной. Даже когда родители запрещали ей куда-то идти, мотивируя это или поздним временем, или необходимостью делать уроки, Лорел все равно находила способ получить желаемое. Она тихонько выбиралась через окно, ловя мой взгляд и прижимая палец к губам, призывая молчать и хранить тайну. Я рвалась вместе с нею, но она брала меня только в самых исключительных случаях.

Для меня эти редкие запретные вылазки из дома становились удивительным приключением, которого ждешь всем сердцем, а потом неделями смакуешь воспоминания. Хотя, если подумать, ничего особенного не происходило — мы просто гуляли по району, представляя, что отправились в кругосветное путешествие; залезали на раскидистый вяз в конце улицы, в полной уверенности, что покоряем высоченную горную вершину, и оттуда взирали на прохожих, жуя припасенные в кармане фисташки. Или отправлялись на пруд в дебрях лесистого парка и подолгу сидели на песчаном откосе, глядя на воду и фантазируя, что мы на берегу океана и на горизонте вот-вот появится корабль. Иногда к нам присоединялся мальчишка из дома напротив, симпатичный и вихрастый, учившийся с Заком и Гэбриелом в одном классе. Лорел называла его Ковбой, потому что он обожал носить клетчатые рубашки и жилетки с бахромой и выглядел при этом весьма самодовольно. Забавный был пацан, хотя на меня он никогда не обращал внимания — в этом возрасте разница в четыре года кажется бездонной, и для него я была глупой, шепелявящей малявкой.