Алла Полянская - Невидимые тени
Больше этих разговоров она не заводила. Близнецы росли, и с каждым прожитым днем Валерия понимала, что скоро она сможет оставлять их с няней даже, чем черт не шутит, на несколько часов – но только когда дома Панфилов – и вернуть себе прежнюю жизнь. По крайней мере, в части бизнеса.
Когда в ее жизнь вошел Панфилов, Валерия изменилась. Уже не надо было тащить ношу в одиночку, муж взял на себя множество ее забот, – сам он, конечно, из-за своей огромной занятости не занимался ремонтом машины или дома, но он умел решать проблемы словно между делом, и те, что раньше казались ей неподъемными, теперь решались как бы сами собой. Валерия всякий раз удивлялась, что Панфилов разделил с ней ее жизнь и ее заботы, словно это самая естественная в мире вещь.
Сейчас, утомленная дневными тревогами, Валерия отдыхала. Она любила свой дом – здесь она спряталась от всего, что случилось в последние дни. Здесь безопасно, дом охраняют, и она блаженно слушает тишину, сознавая, что в этом доме будут расти ее дети, а они с Панфиловым проведут много счастливых лет вместе.
Когда коттедж в Озерном обрел очертания, Валерия без промедления переселилась сюда. Этот большой дом словно вышел из ее сна, повторяющегося с самого детства. Сон был о нездешних местах, где на плантациях хлопка и табака гнули спины негры в белых штанах, а среди вековых дубов стоял дом, а в нем была ее спальня с розовыми обоями, с кроватью под балдахином, с многочисленными подушками и вышитыми простынями, с гардеробом, в котором шляпные коробки громоздились рядом с полками, где стояли бальные туфельки, а вдоль стены висели многочисленные платья. Это был сон о какой-то другой жизни, где ее звали по-другому, и люди были другие – и она тосковала по ним во сне, зная, что скоро проснется и не увидит их лиц, даже не вспомнит, они ускользали от нее сразу, как только она просыпалась. Но во сне она знала всех по именам и что-то еще знала о них, и они были рады видеть ее так же, как она радовалась им.
Гениальный Матвеев уловил все ее потаенные мечты насчет колонн, большого зала, галереи и спален. Дом словно вышел из ее мечты, вырос из ее сердца, она понять не могла, как Максим сумел угадать все с такой точностью. Южные красотки Луизианы, колониальные балы, открытые огромные венецианские окна, в которые ветер доносит запах с табачных плантаций, – все это было смешно и некстати в этих широтах, но будоражило ее фантазии, и Матвеев смог уловить это и выразить в камне. И никто не мог знать о ее снах, где она, наряженная в нежно-оливковый кринолин, плывет по сияющему паркету, открывая бал, и множество свечей сияет в зале, полном нарядных людей, и играют оркестранты в париках и вишневых камзолах… Она росла в этих снах так же, как росла наяву, из маленькой девочки в белом платье и панталончиках она превратилась в молодую стройную девушку, и более уже не взрослела ни на год. Случалось, что она мечтала и фантазировала, тайком сооружая себе подобие кринолина, танцевала одна под музыку, которую помнила, и в этом она никогда никому не призналась бы, но Матвеев как-то смог понять.
– На то он и гений. – Валерия прислушалась – дети спят. Сейчас они уже не просыпаются всю ночь. – Ну что, поиграем?
Она достала из шкафа длинную батистовую рубашку, отделанную кружевами, и шелковый пеньюар цвета шампанского, тоже весь в кружевах и лентах. Этот наряд шился на заказ, предположительно ради Панфилова, и он оценил эту красоту, конечно. Только никто не знал, что иногда Валерия надевала его, украшала волосы блестящими шпильками и кружилась по дому в волнах музыки, слышной только ей одной, и вокруг нее сияли свечи, звенели бокалы, многочисленные гости восторженно смотрели на нее, а она плыла, почти не касаясь ногами блестящего паркета, и ночной воздух с плантаций, запах мангровых болот и цветущего парка смешивались в причудливый аромат старого Юга, по которому она отчего-то отчаянно тосковала во сне. Это была ее тайная жизнь, то, в чем она не призналась бы ни одной живой душе, и только рыжий Ричи был свидетелем ее ночных танцев, уж он-то все понимал, но никто не умеет хранить тайны лучше, чем кошки.
Подсвечник в ее руке осветил стены гостиной.
Валерия полюбовалась на блестящие в свете свечей камни браслета на своем запястье – рука словно выступала из пены, кружева на рукавах пеньюара казались невесомыми, а их узор завораживал своим совершенством.
Валерия посмотрела на себя в зеркало – и замерла. Оно отразило не только ее, но и человека, стоящего сзади. Резко повернувшись, Валерия ударила его подсвечником по голове. Свечи погасли, и чужак, которого здесь не ждали, упал вслед за ними. Вот так на Юге встречают непрошеных гостей.
15
– Это особенности ее нервной системы, только и всего.
Семеныч сердито сопел, подсоединяя Майю к датчикам, тянущимся от аппарата.
– То есть это нормально – что она лежит как мертвая? – Олешко деловито присматривался к линии на экране, показывающей, что сердце Майи все-таки бьется. – Ведь если бы не отсутствие трупного окоченения, я бы отвез ее в морг, а не к тебе, причем – с чистой душой.
– Нет, это не нормально. Но такое состояние – следствие сбоя в ее организме, а не влияние извне.
– Тогда понятно. А то я боялся, что он и правда ударил ее слишком сильно. Много ли ей надо-то, худышке…
Он не хочет вспоминать испытанную им горечь утраты, когда решил, что Майя погибла. Он не был ее другом, не любил ее так, как любил Матвеев, но она нравилась ему, просто по-человечески нравилась. И когда он думал, что Майя умерла, непоправимость случившегося глубоко ранила его, а ведь Павла уже мало что задевало. И когда он поднял Майю и руки ее скользнули вдоль тела – а этого просто быть не могло: трупное окоченение должно было уже наступить – он понял, что Майя, может быть, каким-то чудом еще жива. Она не дышит, у нее не бьется сердце, но есть аппараты, которые точно могут определить, так ли это.
И он оказался прав. Мертвая царевна оказалась Спящей красавицей, а это совсем другой коленкор.
– С ней уже случалось нечто подобное.
Павел рассказал Семенычу историю Майи, тот сердито сопел и хмурился, но Семеныч всегда такой, только Олешко знает: если есть хоть малейший шанс, он его использует.
– Томограмма показала небольшое затемнение в задней части левого полушария мозга. – Семеныч вздохнул. – Скорее всего, порок этот врожденный, и склонность впадать в состояние летаргии была у нее и раньше – судя по ее собственным словам. Опухоль развивалась под влиянием стресса, переутомления, а тут ее ударили по голове – и отключили.
– И что теперь?
– Нужна операция. Она-то сейчас, скорее всего, очнется, но в следующий раз может уже не проснуться. Все это теории, а реалии таковы: у меня нет нужной аппаратуры – это раз, и нет опыта проведения таких операций – это два. А перевозить ее я бы не рекомендовал.
– Выход?
– В Швеции есть доктор Гуннар Свенсон, он преуспел в подобных операциях, я читал его работы, смотрел съемки всех его операций – конечно, тех, что снимали. Но инструменты… – Он вздохнул. – Это целое состояние, Паша, в нашей стране нет такого оборудования, его производят в Германии, и стоит оно… И без доктора Свенсона я все равно не рискну.
– Это ты-то не рискнешь?
– Паш, а я что, Господь Бог? – Семеныч запустил пальцы в шевелюру. – Есть операции, которые в мире делают считаные хирурги, есть технологии, которые только разрабатываются – но это именно в мире, а у нас часто нормального толчка в больнице не найдешь, зеленки, бывает, не хватает, какая там аппаратура, если рентгеновских аппаратов в некоторых клиниках нет – старые сломались, а новые не закупают, потому что деньги разворовываются еще в пути! А голыми руками, будь ты хоть семи пядей во лбу, ничего не сделаешь. Вот и эта операция – я только слышал об этой методике, но с теми инструментами, что есть в моем распоряжении, ее и начинать не стоит, с тем же успехом я могу пациентке горло перерезать, чтоб не мучилась, эффект будет примерно такой же. И у нас еще не самая плохая больница, местный меценат Марконов очень много помогает нам, и тем не менее я не возьмусь ее спасать, боюсь навредить.
– Неважно, Семеныч. – Олешко был рад. – Ты, главное, держи ее здесь, нашу Спящую красавицу, не отпускай, а мы придумаем, как беде помочь.
Сотовый завибрировал в кармане, он достал его и вышел из палаты.
Семеныч поправил датчики на лбу и груди Майи и кивнул медсестре, стоящей рядом.
– Круглосуточное наблюдение. Я ночую здесь, если что – немедленно зови.
– Хорошо, Валентин Семеныч. – Медсестра села на стул около кровати Майи. – Что с ней будет?
– Все, что могло случиться плохого, уже случилось. Будем жить, что ж. И по больнице не болтай, Людмила, понятно?
– Да куда уж понятней. – Медсестра поправила одеяло пациентки. – Худая, бледная, невесть что с ней произошло, не хватало еще, чтоб на нее все зенки таращить бегали.
