Эпидемия D - Джереми Бейтс
Когда пошли финальные титры, мы с Хомяком решили, что надо идти. Пока Хомяк паковал свои трофейные пончики – которые еще не успел слопать, – Салли тихо сказала:
– Давай в восемь?
Я кивнул.
– Годится.
По дороге ко мне домой мы с Хомяком обсуждали фильм. Дома Хомяк позвонил маме, спросил, можно ли ему остаться – та разрешила, до ужина, – потом мы пошли на кухню, и я стал шарить в холодильнике, чего бы перехватить. Отрезал несколько толстых ломтиков сыра от большого куска чеддера, половину отдал Хомяку. Мы уже собрались в гараж, когда кто-то постучал во входную дверь.
– Я открою! – крикнул я наверх родителям и открыл дверь. И в изумлении отпрянул. На крыльце стояла женщина, красивее которой я в жизни не видел. Бледное, как у статуи, лицо, казалось, было украдено из греческой мифологии, а стройное тело под простой черной одеждой изгибалось во всех нужных местах. Светящиеся, похожие на кошачьи изумрудные глаза с царственным безразличием взяли меня в плен. Слабый намек на улыбку тронул ее губы, и она сказала:
– Здравствуйте, молодой человек. Мама дома?
Ее акцент напомнил мне русских злодеев из фильмов о Джеймсе Бонде.
Молча кивнув, я пошел к лестнице и позвал:
– Мама! К тебе пришли!
– Сейчас!
Ко мне у двери присоединился Хомяк – и впервые в жизни потерял дар речи. Мы оба тупо уставились на загадочную женщину. Это было невежливо, но я не мог отвести взгляд. Я пытался. Хотел. Но… не мог.
Женщину наше разглядывание позабавило, и ее призрачная улыбка стала более явной. Правой рукой она провела по внешней стороне бедра. Указательный палец снизу проник под черную рубашку. Она продолжила вести рукой по телу, и рубашка поднялась вместе с рукой. Кожа под рубашкой оказалась молочно-бледной, как и ее лицо, и безупречной.
Показалась пухлая нижняя дуга груди. Рядом со мной Хомяк издал хриплый звук.
Женщина опустила руку. Тут же по лестнице спустилась мама.
Муть в голове немного рассеялась, хотя ощущение чего-то нереального меня не покидало.
– Здравствуйте, – с любопытством обратилась мама к женщине. – Чем могу помочь?
– Можно поговорить с вами… наедине?
– Бен, – сказала мама, не отрывая взгляда от женщины, – ты и Чак, оставьте нас на минутку, хорошо?
Мы пошли на кухню, дверь за нами захлопнулась. Хомяк схватил меня за руку, явно намереваясь что-то сказать. Я поднес палец к губам и дернул головой, стараясь услышать, о чем мама говорит с гостьей.
– Она чуть сиську нам не показала! – прошептал Хомяк. – Ну, ядрена вошь! Если бы не пришла твоя мама…
– Ш-ш, – прошипел я. – Дай послушать.
Но разговора слышно не было. Не было слышно вообще ничего. А потом со щелчком захлопнулась входная дверь. Я вздрогнул.
– Мама! – позвал я, открывая дверь из кухни. – Кто это такая?
В прихожей никого не было.
– Мама! – повторил я, решив, что она вышла на улицу.
Потом заглянул в гостиную, куда вела дверь из прихожей.
Мама была там.
Она танцевала – сама с собой.
– Гм, хм, – покашлял Хомяк рядом со мной.
– Мама? – еще раз позвал я.
Она не обратила на меня внимания.
Я попятился от этой безмолвной и ужасающей сцены и стукнулся о перила у основания лестницы.
– Папа! – позвал я надтреснутым голосом. Потом громче: – Па-а-апа!
Над головой затопали шаги.
– Что такое, Бен? – спросил отец, появляясь на верхней площадке лестницы. – Что случилось?
Я показал на гостиную.
– Мама танцует.
Папа попробовал ее остановить, но она была целиком поглощена собой.
Как мисс Форрестер. Как женщина на Сивью-стрит. Как мистер Занардо в новостях.
Казалось, мир вокруг мамы перестал существовать.
Папа попробовал схватить ее за руки и остановить физически, но она звонко вскрикнула и забилась в его хватке.
– Господи, Мел, прекрати, ты что…
С каминной полки мама схватила чугунную фигурку всадника и ударила отца по голове, сбоку. Фигурка выпала из ее руки и с грохотом упала на деревянный пол. Папа, прижав руку к голове, упал на колени.
– Папа! – вскрикнул я и кинулся к нему.
Но он уже поднялся и вытолкал меня из комнаты. В прихожей, уже с Хомяком, я увидел, что за папой по полу тянется кровавый след, а на плече его гавайской рубашки возникло красное пятно. Из-под прижатой к голове руки тоже сочилась кровь.
Наверху у лестницы появились Стив и Ральф. Оба выпучили глаза и явно испугались.
– Папа… – Казалось, Стив вот-вот разрыдается.
– Ребята, идите в спальню, все нормально.
Они послушно ушли, а отец пошел на кухню, вернулся с посудным полотенцем и приложил его к голове. Открыл входную дверь.
– Бен, – сказал он мне через плечо. – Присматривай за мамой. Только, ради бога, не прикасайся к ней, не подходи близко. Просто присматривай за ней. Я скоро вернусь.
Мы с Хомяком слушали, как мама движется по гостиной, хотя видеть ее от лестницы, где мы стояли, не могли. Мне так было только лучше. Видеть, как она танцует, – наверное, я бы сошел с ума. Я думал о тех, кто умер в нашем городе, об их окровавленных и распухших ногах. Эта же судьба ждет маму? Она будет танцевать, пока не рухнет от сердечного приступа или инсульта? И папа в фургоне отвезет ее в свое похоронное бюро?
Хомяк съел сыр, который я дал ему раньше, а потом и мою порцию – аппетит у меня начисто пропал. Я видел, что ему становится скучно, потому что он громко вздыхал и переминался с ноги на ногу. Я предложил ему идти домой, если хочет, но он никуда не пошел. Мне хотелось верить, что он ведет себя как настоящий друг, но, скорее всего, он просто решил поболтаться здесь в надежде: вдруг произойдет что-то совсем диковинное.
Он вдруг спросил:
– Как ты думаешь, зачем она показала нам сиську?
Я не знал, и мне было не до этого.
– Как думаешь, она дала бы нам ее потрогать, если бы мама не пришла?
Я промолчал.
– Вообще, красотка зашибись. Как Эльвира из «Повелительницы тьмы», только еще круче…
Я посмотрел на часы.
– Что это папа так задерживается?
– Наверное, швы накладывают. Твоя мама так его огрела – будь здоров! Хорошо еще, что не истек кровью до смерти.
Я посмотрел на место на полу, где была кровь. Я вытер ее полотенцем и бросил его в корзину для грязного белья.
– Думаешь, твою маму будут усыплять? – спросил Хомяк, прерывая молчание.
– Не знаю, – сказал я мрачно.
– Наверное, будут. Кто знает, когда она проснется? Интересно,
