Фридрих Незнанский - Близкий свет
Инга только покачала головой и даже слегка закатила глаза с таким выражением, будто он восхитил ее своими словами.
«Перебарщиваешь все-таки, Турецкий», — сказал он себе и снова взял телефонную трубку.
— Лазарь, привет, давно не виделись. Твой Пурвиекс может, если у него появится острое желание, позвонить Косте. Свою долю «непонимания», — он засмеялся, — я уже слопал. Так что не теряйте времени, ребятки, пока барин в добром настроении.
— Так это — твоя инициатива? — спросила Ирина, входя в комнату.
— Нет, ну, что ты… — он сдержал смущение. — Мы уже говорили сегодня в прокуратуре на эту тему. И я почувствовал, что эти ребята будут просить меня о помощи. Так зачем же воспринимать их просьбу как нежелательную нагрузку, когда можно заранее кое-что предусмотреть? Не захотят, посчитают дело, ну и бог с ними, мне же легче. — Он подумал, что мог бы придумать в качестве объяснения любую причину, главное, чтобы она не внушала ни одной из этих женщин даже и тени подозрения, будто его, отчасти вынужденный, побег, в первую очередь, для их же пользы. — Но, видишь ли, Ирка, я только что говорил Инге о том, что такие вещи оставлять без последствий было бы нечестно… даже перед самим собой. У тебя разве другое мнение? Ни за что не поверю!
— Ну и не верь… — вздохнула Ирина.
Зазвонил телефон. Турецкий взял трубку, послушал и с неподдельной радостью воскликнул:
— Ай, молодцы! Конечно, подъеду! Какой разговор!.. Высылай машину, — он посмотрел на обеих женщин, показал два больших пальца и встал из-за стола. — Ну вот, и покатилась лавина… Думаю, к ужину поспею, спасибо за обед, девушки, отдыхайте пока и ничего не берите в голову…
Ионас Цирулис, как говорится, на всю оставшуюся жизнь запомнил этого ирода, бешеного пса, Игната Скулме, Хозяина на зоне, где отбывал он свой срок, «пятерик», полученный им еще по статье 145 УК РСФСР «Грабеж, совершенный по предварительному сговору группой лиц… с проникновением в помещение…» в соседней с Латвией, Псковской области. Короче, сберкассу взяли. Дело казалось совершенно ясным, никакого «мочилова» не было, да и не предусматривалось изначально, но «закатали» и его, и двоих подельников, угрожавших оружием, но так и не применившим его, основательно. А когда прибыл на зону в Мордовию, это случилось в самом начале печально знаменитой «перестройки», ближе в концу восьмидесятых годов, понял, что ему очень крупно не повезло.
Говорили, что сам латыш, Хозяин не переносил земляков и устраивал для них особо жесткий режим. За что он ненавидел латышей, никто не знал, но именно им, если те попадали к нему, он мстил почему-то всегда с особой жестокостью. Карцер считался более-менее терпимым наказанием. Мать у Игната, говорили, вроде была русской, и значит, это он папашу своего так ненавидел? Все могло быть. Но Ионас как «первоход» испытал тогда на собственной шкуре всю ненависть начальника режима к своей отцовской нации.
Однако, как бы там ни было, все однажды кончается, и Ионас вышел на волю «с чистой совестью», повторяя про себя, что когда-нибудь ему еще доведется встретиться с известным среди уголовной братии садистом. И вышел он тогда, когда Латвия обрела уже полную самостоятельность. Правда, дальнейшая судьба основательно помотала Ионаса, прежде чем он дошел до мысли, что «работать» у себя «дома» ему нет никакого смысла. В России активно поднимал голову криминальный бизнес, защищавшийся от своих вчерашних «подельников» всеми известными им средствами. И с тех пор Иона «работал» исключительно «за границей», дома только отдыхая от неустанных трудов «на чужбине».
Утром, поднявшись ото сна, он отправился к рынку, чтобы промочить горло свежим пивом. Ну привычка такая у человека. По части крепких спиртных напитков Ионас не был большим специалистом, все-таки профессия «домушника» требовала четкости и точности движений. Однажды попытался вот сменить «масть» — в Пскове это случилось, — и отправился на зону. С тех пор больше не рисковал и не экспериментировал, а пользовался только теми способностями, которые ему Господь отпустил.
Итак, отправившись в бар, Ионас обратил внимание на женщину в полицейской форме, прикреплявшую к доске для объявлений у жилого дома чью-то фотографию. Так ему показалось. Он помнил из прошлого, как выглядели эти «картинки» на милицейских стендах «Их разыскивает милиция». Он подошел, чтобы посмотреть, кого на этот раз ловит полиция, и замер. Ему даже пива расхотелось. Он увидел, не веря своим глазам, грубое, почти квадратное лицо человека, очень, просто невероятно, похожего на его злейшего врага на протяжении всей жизни. Да, это был, он мог подписаться под своими словами, проклятый Игнат Скулме!
Побаиваясь, что его пристальный интерес мог быть неверно истолкован девушкой в полицейской форме, он, однако, не мог оторвать глаз от портрета. Затем прочитал текст под ним. Он гласил, что разыскивается особо опасный преступник, имя и фамилия которого неизвестны, но имеются сведения, что он может проживать в Юрмале, где-то в районе Кемери или Слоки. Любого, узнавшего этого человека, просят немедленно обратиться в полицию. За любые предоставленные сведения, которые помогут обнаружить или задержать этого преступника, полагалась премия. Не слишком большая, но она была!
Ионас почувствовал, как в душе его тонко и нежно запели райские птицы. Он не мог ошибиться: на фото изображен Игнат Скулме, бывший теперь начальник исправительно-трудового учреждения номер… Да, будь трижды проклят этот номер! Едва сдерживая рвущийся из груди восторг, Ионас вежливо поинтересовался у девушки-полицейского, в чем обвиняют этого типа? Она дружелюбно ответила, что это — очень опасный уголовный преступник… Она еще говорила что-то. Но Ионас уловил одно: они у себя в полиции не знают, кто он, и потому поиски сильно затруднены, и вся надежда на тех, кто мог его встречать на улицах Юрмалы или в каком-то другом месте.
— Кажется, я могу вам дать некоторые сведения об этом человеке, — сказал Ионас чуть дрогнувшим голосом. Он понял, что пришла, наконец, долгожданная пора расчета — по всем статьям и за все обиды.
Девушка немедленно пригласила его с собой, и, спустя десяток минут, он сообщил, что хорошо знал в прошлом этого человека. Это…
Его сведения протоколировались. Потом он расписался в своих показаниях. И узнал, что как только преступник будет обезврежен, он может зайти в Рижское полицейское управление и получить свою премию…
Вот теперь, впервые за долгие годы на воле, Ионас Цирулис пил свежайшее пиво с таким наслаждением, с такой жадностью, будто пробовал этот божественный напиток также впервые в жизни! Внутри у него все стонало от наслаждения, пело и аплодировало. Он чувствовал необычайный прилив сил. И уже видел, словно воочию, как всю премию за этого гада он потратит только на пиво, но перед этим поглядит в глаза своего кровного врага и насладится его падением.
— Это я, Ионас Цирулис, лично «опустил» тебя!..
Его уже не интересовало, как станут «пробивать» Скулме в полицейском управлении, искать его адрес и пытаться взять с помощью бойцов отряда специального назначения.
Александр Борисович узнал об этом событии только тогда, когда был установлен точный адрес проживавшего в Кемери, в собственной вилле, Игната Павловича Скулме. Большой его дом, окруженный садом, находился почти на окраине поселка, неподалеку от санатория «Кемери», там, где жилой массив граничит с Национальным парком. Красивое место и очень удобное. Если появится срочная необходимость покинуть дом, большого труда это не составит. Это же обстоятельство учли и те, кто собирался штурмовать виллу. В то, что сдача произойдет без выстрелов, никто не верил, зная уже, с кем придется иметь дело. Человек, всю жизнь державший в своих стальных и безжалостных тисках тысячи заключенных, которые выли от его «забот» и не раз поднимали бунты, кончавшиеся практически одинаково — общей зачисткой, руки в ожидании справедливого возмездия поднимать не станет…
— Только, Саша, — сказал Лазарь, когда они уже подъезжали к месту будущего штурма, — не просись в первые ряды наступающих. Пусть делают свое дело профессионалы. А мы посмотрим. Знаешь, кто это? Хозяин виллы?
И он начал пересказывать Турецкому те сведения, которыми обладал уже сам.
«Потрясающе, — размышлял между тем Турецкий, — как это характерно было для того, недавнего смутного времени, когда убежденные борцы с преступностью сами становились в мгновение ока преступниками… Ну, конечно, они же прекрасно знали тех, с кем боролись, и в совершенстве владели их преступными методами. Поистине богатейшая практика!»
Александр Борисович, следуя осторожному предупреждению Дорфманиса, рваться в первые ряды и сам не собирался. В гораздо большей степени его интересовали те помещения, где бандиты могли пытать Бруно Розенберга, выбивая из него сведения о тех, кто его послал. О режиссере, о даме легкого поведения, которая способна и согласна решительно на все, только плати. Все допрашиваемые следователем преступники говорили о признаниях «подыхавшего» от невыносимой боли художника, примерно, одинаково. Хотя Санитар его и колол обезболивающими средствами, но те почти не действовали. И в этой связи, узнав от адвоката об их показаниях, Турецкий не чувствовал в душе ни малейшей жалости, ни сочувствия к покойному уже Розенбергу. Хотя, возможно, это было и не по-христиански. Но гнида — она во всех своих проявлениях остается гнидой. Надо будет при случае сказать об этом Инге, пусть почувствует хоть какое-то душевное облегчение.
