Филлис Джеймс - Изощренное убийство
— В этом и кроется самое необычное, или по крайней мере так мне казалось тогда. Она восприняла все с удивительным спокойствием. Оглядываясь назад, я задаюсь вопросом, были ли мы трое в здравом уме, обитая в некоем воображаемом мире, который, если поразмыслить хотя бы две минуты, просто не мог существовать. Хелен постоянно живет, играя то одну, то другую роль, и на этот раз она решила изобразить отважную понимающую жену. Она настаивала на разводе, на мирном «цивилизованном» разводе. Такое возможно, как мне кажется, когда люди перестали испытывать всякие чувства другу к другу, возможно, никогда их не испытывали или в принципе не способны испытывать. Но Джеймс и Хелен планировали именно такой развод. Этому сопутствовало множество разговоров. Все должны были остаться счастливы. Хелен собиралась открыть магазин одежды, она мечтала об этом долгие годы. Все мы этим заинтересовались и даже начали искать подходящее место. Жалкие потуги! Мы просто дурачили друг друга, надеясь, что все закончится так, как мы хотели. Вот почему я сказала, что мы с Джеймсом даже были благодарны Энид Болем. Сотрудники клиники довольно скоро узнали, что Джеймс собирается разводиться и Хелен обвиняет в этом меня — это было частью избранной политики честности и прямоты, — но нам почти ничего не говорили. Мисс Болем никогда не упоминала о разводе при ком-либо. Она не была сплетницей, как не была и злым человеком. Как-то так получилось, все обернулось таким образом. Думаю, Хелен, возможно, и рассказывала кому-то о случившемся, но мы с мисс Болем никогда это не обсуждали.
Потом произошло неизбежное. Хелен начала сдавать. Джеймс оставил ее в их доме в Суррее и переехал на квартиру ко мне. Ему приходилось довольно часто ее навещать. Сначала он не особенно много мне говорил, но я знала, что происходит. Разумеется, она была больна, и мы оба об этом знали. Она изобразила терпеливую, безропотную жену, и, если верить книгам и фильмам, ее муж к настоящему моменту уже должен был к ней вернуться. Но Джеймс не возвращался. Он старался оградить меня от всего этого, но я представляла, как это отражалось на нем: скандалы, слезы, мольбы, угрозы свести счеты с жизнью. То она была готова на развод, то наотрез отказывалась дать ему свободу. Да Хелен и не могла на это пойти. Теперь я понимаю, это было не в ее силах. Оскорбительно говорить о муже так, будто он собака, которая сидит на цепи на заднем дворе. Пока это длилось, я все больше и больше укреплялась в мысли, что так продолжаться не может. Процесс, вяло тянувшийся долгие годы, резко достиг кульминации. И бесполезно об этом говорить или пытаться все объяснить. Это не имеет отношения к расследованию, не так ли? Девять месяцев назад я начала посещать специальные занятия, чтобы принять крещение в католической церкви. Когда это произошло, Хелен забрала заявление о разводе, и Джеймс к ней вернулся. Думаю, ему уже было все равно, что с ним произошло и куда идти дальше. Но вы же видите: у него не было причин ненавидеть мисс Болем. Врагом была я.
Дэлглиш подумал, что эта борьба, вероятно, была недолгой. Здоровое румяное лицо Фредерики Саксон с широким, слегка вздернутым носом и большим, готовым растянуться в улыбке ртом, мало соответствовало трагической роли. Он вспомнил, как выглядел доктор Бейгли в свете лампы на столе мисс Болем. Было бы глупо и бесцеремонно пытаться оценить глубину страданий по взгляду или морщинам на лице. Вероятно, умом мисс Саксон была столь же тверда и вынослива, как телом. Но это не значило, что она чувствовала меньше, раз могла вытерпеть больше. Но Дэлглиш испытывал огромную жалость к Бейгли, отвергнутому любовницей в момент величайшего испытания ради своего личного счастья, которое он не мог ни разделить с ней, ни понять. Возможно, никто в полной мере не мог осознать глубину ее предательства. Дэлглиш не притворялся, будто понимает мисс Саксон. Было несложно представить, что скажут об этом некоторые сотрудники клиники. На ум так и напрашивались очевидные объяснения. Но он не мог поверить, что Фредерика Саксон подалась к Богу, спасаясь от собственной сексуальности, или когда-либо хотела уйти от действительности.
Он вспомнил некоторые ее слова об Энид Болем.
«Кто мог предположить, что мисс Болем захочется посмотреть спектакль по пьесе Ануя? Думаю, ей просто послали бесплатный билет… Даже Болем могла распознать настоящую любовь… Она могла практически все преподнести так, чтобы это прозвучало вульгарно». Люди не становились добрыми автоматически, только потому что обращались к Богу. И все же в ее словах не было откровенной злобы. Она говорила то, что думала, и была бы не менее объективна, рассуждая о собственных мотивах. Пожалуй, мисс Саксон лучше всех в клинике разбиралась в людях. Вдруг, бросив вызов правилам и устоям, Дэлглиш спросил:
— Как вы думаете, кто убил ее, мисс Саксон?
— Судя по характеру и особенностям преступления и не принимая во внимание загадочные телефонные звонки из подвала, скрип лифта и очевидные алиби?
— Судя по характеру и особенностям преступления.
Она ответила без колебаний:
— Я бы сказала, что это сделал Питер Нейгл.
Дэлглиш ощутил укол разочарования. Нерационально было предполагать, что она знает это наверняка.
— Почему Нейгл?
— Отчасти потому, что, мне кажется, это преступление — дело рук мужчины. Глубокая колотая рана имеет важное значение. Я просто не могу представить, чтобы женщина убила кого-то таким образом. Увидев жертву без сознания, женщина, я думаю, задушила бы ее. А потом еще эта стамеска. То, что убийца использовал ее с таким знанием дела, позволяет выдвинуть предположение о некой связи орудия убийства с преступником. Иначе зачем вообще было ее использовать? Он мог добить ее тяжелым идолом.
— Видимо, было грязно, шумно и было бы менее надежно, — сказал Дэлглиш.
— Но стамеска могла стать подходящим орудием убийства только в руках человека, умеющего ее применять, у которого, как говорится «откуда нужно руки растут». Например, я не могу представить, чтобы доктор Штайнер таким образом лишил человека жизни. Он и гвоздя не сумеет забить, не сломав молоток.
Дэлглиш был склонен согласиться с тем, что доктор Штайнер невиновен. О его неумелом обращении с инструментами говорил не один сотрудник клиники. Вероятно, доктор лгал, утверждая, что не знал, где хранилась стамеска, но Дэлглиш рассудил, что это было вызвано скорее страхом, чем чувством вины. А в его стыдливом признании в том, что он заснул, ожидая мистера Берджа, несомненно, было зерно истины.
Дэлглиш сказал:
— Связь стамески с Нейглом настолько определенна, что, я думаю, наше подозрение должно пасть на него. А вы?
— О нет! Я знаю, он не мог этого сделать. Я только ответила на вопрос, руководствуясь тем, как вы его поставили. Я судила по характеру и особенностям преступления.
Они уже допили кофе, и Дэлглиш подумал, что теперь мисс Саксон захочет уйти. Но похоже, она не спешила. После минутной паузы она сказала:
— Я должна кое в чем признаться. Вообще-то от имени другого человека. От имени Калли. Ничего важного, но вам следует об этом знать, и я пообещала, что расскажу вам. Бедный старый Калли перепугался так, что чуть ума не лишился, а он и в лучшие дни не особенно им блещет.
— Я знал, что Калли в чем-то солгал, — заметил Дэлглиш. — Полагаю, он видел, как кто-то прошел по коридору.
— О нет! Эти сведения не столь полезны. Дело касается холщового фартука, пропавшего из отделения творческой терапии. Насколько я понимаю, вы решили, что его, возможно, надевал преступник. Так вот, Калли позаимствовал фартук из кабинета творческой терапии в прошлый понедельник, чтобы воспользоваться им дома во время покраски кухни эмульсионной краской. Вы знаете, какая повсюду от этого грязь. Он не спросил мисс Болем, можно ли взять фартук, поскольку знал, каким будет ответ, и не мог спросить миссис Баумгартен, ведь она отсутствовала по болезни. Он собирался вернуть фартук в пятницу, но когда старшая сестра с вашим сержантом проверяли по списку все белье и одежду и спросили его, не видел ли он фартук, он чуть не потерял голову от страха и сказал «нет». Он не очень умен, и его привела в ужас мысль о том, что вы можете заподозрить его в убийстве, если он признается.
Дэлглиш поинтересовался, когда Калли рассказал об этом.
— Я знала, что фартук у него, просто так вышло, что я видела, как он его брал. Я догадалась, что он будет из-за этого переживать, поэтому отправилась навестить его вчера утром. У него начинается расстройство желудка, когда он нервничает, и я подумала, будет лучше, если кто-то присмотрит за ним.
— Где сейчас этот фартук? — спросил Дэлглиш.
Мисс Саксон засмеялась:
— Рассован по полудюжине мусорных баков Лондона, если только их еще не опустошили. Бедный старый Калли не осмелился выкинуть его в свое собственное мусорное ведро, опасаясь, что его квартиру может обыскать полиция. Сжечь фартук он тоже не мог, поскольку живет в муниципальной квартире с электрическим обогревом и без камина. Вот он и подождал до тех пор, пока его жена легла спать, а потом сидел до одиннадцати часов, разрезая фартук на мелкие кусочки кухонными ножницами. Он разложил кусочки по бумажным пакетам, набил ими большую сумку и сел на тридцать шестой автобус, идущий до Хэрроу-роуд. Когда уехал далеко от своего дома, он стал раскладывать по пакету в каждый мусорный бак, что попадался на его пути, а металлические пуговицы бросил в канализационную решетку. Это было весьма изматывающее предприятие, так что бедняга с трудом дотащился домой, изнывая от страха, усталости (он опоздал на последний автобус) и боли в желудке. Он был не в самой лучшей форме, когда я зашла к нему следующим утром. Но мне все же удалось убедить его, что это вряд ли дело жизни и смерти, особенно смерти. Я сказала ему, что расскажу вам об этом.
