Алексей Филиппов - Осел у ямы порока
– Бывайте, здоровы граждане товарищи, – совсем неожиданно и вроде как ниоткуда, подошел к нам сзади пожилой селянин. Был он в зимней шапке, телогрейке, в очках с мощными линзами и босой. – Извиняюсь, сигареткой душевной не угостите, а то старуха дома совсем озверела, весь табак сожгла. О здоровье моем, видишь ли, печется, а не понимает, что я без табачку не жилец на этом свете. Дура, одно слово, дура баба. Я без табачку уж вовсе и не я, а какая-то совершенно другая личность. А вы, кстати, что тут обозреваете, ежели, конечно, не секрет? Интересуюсь не корысти ради, а так, для удовольствия разговора. Мне еще долго с козами под мостом сидеть. Дай-ка, думаю, поговорю с умными людьми, а то старухина болтовня у меня уже в печенках сидит, и козы в последнее время от меня отворачиваются. Только вот поговорить всё равно с кем-то хочется да не просто поговорить, а чтоб с интересом.
– Да вот мы с коллегой мост этот приобрели в частную собственность, – решив не посвящать старика в истинный смысл нашей беседы, нагло и неожиданно соврал Колчинский. – Сейчас вот решаем, как бы его поскорее и подешевле в другое место перенести. Дачку мы здесь километрах в пяти ниже по реке соорудили, а вот мостка там приличного нет.
– Это в Портянкине что ли?
– Вот именно в Портянкино мы этот мостик на днях и потащим.
– Да мосток там, действительно еще с самой войны стоит, – уныло покачал головой старик. – Нужен там мосток. Я ведь в Портянкине часто бывал. Была там у меня зазноба одна, Нюркой звали. Вот краля, так краля. Да и я тоже не пальцем шит. Ух, и боевой я тогда был. Мосток там конечно плохенький. Нужен им там мосток, а уж вам с дачей тем более, если дача в Портянкине, то без моста к ней не добраться. Без моста там крантец. Точно вам скажу, с тем мостом как там, будет у вас не жизнь дачная, а сплошные мучения о сохранности личного транспорта. Только вот, как же мы теперь без мостка-то? Интересно?
– Это уж ты дед у своего главы сельской администрации спроси. Он же нам его продал. Поторговался чуть-чуть и продал. Знал, наверное, что делает? Власть всё-таки. Думал о чем-то.
– Ой, беда-то, какая, – вполне по серьезному и с приличной грустью запричитал местный сторожил, – Серёнька-то деньгу уж очень любит, вот потому и продает всё к ряду. Никакой управы на него нет. Поле колхозное продал, свиноферму продал, даже камень у нас тут был, старики сказывали, что заговоренный он, с неба упал, и тот продал. Ну и Серенька. Как же дачники-то теперь на машинах будут к хоромам своим подкатывать? Интересно? Мы-то уж ладно, а они-то как горемычные? Они-то ведь без машины и шагу сделать не смеют. Разучились поди.
– Так глава сказал, – продолжал тоже с очень серьезным лицом дурить дедушку следователь, – что паром здесь платный построят. Говорит, у дачников денег куры не клюют и пусть они за перевоз всегда расплачиваются, а деньги, говорит, пустим на социальную поддержку коренного населения. Короче, всем коренным жителям еще в месяц по тысяче платить будут и не только платить, а ещё по пачке «Примы», пузырю водки да по полкило карамелей.
– Гляди того, пустит он. Держи карман шире, поддержит. Все деньги паромные по бабам спустит, помяните мое слово. Вот в баб он всё пускать любит. Да, разве нам чего достанется? Как же плохо без моста-то будет? Ведь из города автобус по нему почти каждый день приходит. Как же теперь без автобуса-то? Я как раз хотел на днях насчет прибавки к пенсии ехать в район хлопотать, а тут такое дело. Может, подождете перевозить пару деньков, пока я про пенсию свою узнаю? Ой, Серёнька, Серёнька. Он с детства жадный до всего был. До всего жадный: и до денег, и до баб. Все ведь деньги паромные на них спустит. Все до единой копеечки. Помяните мое слово, спустит. Это ж надо додуматься, мост продать. Значит, автобус теперь только до реки ходить будет. А отсюда до деревни минут десять шагать, а мне, поди, еще дольше. Тут на позапрошлой неделе, парень какой-то вылез из машины. Не знаю, чего он до деревни ехать не захотел? Не знаю. Машина импортная такая его привезла, с крышей красной. Блестит вся, ну точно ваза китайская. Я думаю машина эта японская или мериканская, не иначе. Уж больно красива с виду. Так вот я из-под моста время засек, так он до своего дома семь с лишним минут шагал, а уж я, наверное, точно пятнадцать пойду. Ой, беда без моста будет. Ну, Серенька. А с другой стороны мост не международный женский день, без него и обойтись можно. Только всё-таки Серёнька гад, вот бы отец его встал посмотреть. Вот бы посмотрел, хотя он и сам…
– Подожди дед, – уже на самом деле серьезно посмотрел на старика Клочинский, – ты, когда парня этого видел?
– Да уж давно, дней десять назад. Мне под мостом скучно с козами сидеть. Надоели они мне хуже горькой осины. Вот я и засекаю время, за сколько, какая машина от моста до деревни доедет. У меня внук секундомер здесь забыл, а сам на все лето в лагерь уехал. Секундомер-то хороший, электронный такой, а уж точный, ни к какой бабке не ходи. А я и говорю Надьке, дочери моей значит, что правильно она его, ну, внучка-то нашего, в этот лагерь отправила. Дома-то чего, а там за ними следят. Там всё под присмотром и питание, сам понимаешь, не то, что здесь, во время. Конечно…
– Подожди дед про внука, – снова перебил старого болтуна следователь, – ты мне про парня того лучше расскажи.
– А чего про него рассказывать? В рубахе синей, в штанах синих и шел очень скоро. Ходкий. Я когда молодой тоже быстро так ходил. Ой, длинноногий я был. Ух, длинноногий. За мной из деревни вообще никто угнаться не мог. Бывало, пойдем с девками за грибами…
– Ты, опять не про то. Ты мне скажи, куда тот парень в деревне зашел? Ты, наверное, этого и не заметил? Где ж тебе сослепу?
– Ой, обижаешь мил человек. Как не заметил? Конечно, заметил. В дом он прошел того милиционера, которого током вчера шибануло. Я вот тоже на днях чуть было не погиб. Старуха говорит мне, чтоб значит, я самовар поставил, а я…
Мы с Колчинским переглянулись и молча двинули в деревню. Дедок грустно махнул нам рукой вслед и только прокричал:
– А мост-то когда повезете?
27
Я мало чего знал о жизни Михаила Ивановича и потому здорово удивился, услыхав от Колчинского кое-какие неизвестные мне факты его биографии. Оказывается жил дядя Миша в последнее время один, как перст. Как раз перед приездом в наш город у него страшная трагедия случилась: погибли в авиационной катастрофе жена и две дочки Михаила Ивановича. Вот так разом и не стало у него никого. И вообще он мало с кем общался и теперь, когда с ним приключилось несчастье, оказалось, что никто про его родню ничего и не знает. Раньше то никто и внимания не обращал на одиночество Крюкова. Кто знал про несчастье его, догадывался, что переживает человек, а кто не знал, тот думал, что просто характер такой. Бывают же скрытные люди на свете. А еще, если честно сказать, не любил дядя Миша всем свою душу показывать. Не такой человек был. Я ведь три года в его секцию ходил, на соревнования с ним раз десять ездил, а узнал о его жизненной драме только сейчас, после его смерти. Мне даже жалко стало, что ничего я раньше не знал, хотя, какая разница, знал бы, не знал, чтобы я сделать мог. Разве, что посочувствовать, но какой бы ему был прок от сочувствий сопливого пацана. А может всё-таки, был бы прок? Не знаю.
Колчинский еще раз спросил уже излишне веселого Копченова о родне Михаила Ивановича. Родни до сих пор не нашлось, несмотря на подключение к этому делу областного паспортного стола. После этого, не особо радостного известия пошли мы с прокурорским следователем осмотреть дяди Мишину дачу. Решил Колчинский следов таинственного незнакомца в синем поискать. Если приходил он к нему, значит какой ни какой, а следок остаться должен. Для простого смертного его нет, а для криминалиста со стажем всегда найдется. Только упереться криминалист должен в землю рогом.
На улице уже темнело, и мы вооружились на директорской даче мощными фонарями, ведь на даче Михаила Ивановича свет-то пока еще не сделали. Здорово проводку шибануло во время той смертельной аварии. Осматривали мы помещение долго, и сошлись в кабинете. Мне похвастать нечем было, а Колчинский если и нашел чего, то пока меня в это не посвящал. Он молча перебирал бумаги на столе и мурлыкал под свой длинный нос мотивчик из репертуара группы «Свистящие». Песня была медленная, и потому следователь копался на столе, не спеша, ну, в общем, в темпе вальса. Бумажку за бумажкой подносил он к свету фонаря и иногда чесал нос по непонятной мне причине. Я так увлекся наблюдением за его работой, что не заметил, как уснул. Вот позор-то. Тоже мне помощник в следствии. Срам, да и только. Помогал, помогал и в забытьи сон увидел, о том, что стою я на берегу реки и рыбу ловлю. Рыба крупная такая, то ли сом, то ли налим. В общем такая скользкая тварь, что еле я её руками ухватил. Нехороший сон, к рыданию. Я как это во сне осознал, так сразу проснулся, а как проснулся, то смутился, просто до безобразия. И еще больше смутился я от того, что оказалось на самом деле не я сам проснулся от нехорошего сна, а следователь меня разбудил.
