Энн Перри - Казнь на Вестминстерском мосту
— Вы утверждаете, что он шел туда, куда его гнал преобладающий ветер, — не без пренебрежения произнесла Веспасия.
— Едва ли я охарактеризовал бы его так жестко. Однако он всегда следовал господствующей тенденции. Если у него и были убеждения, то они совпадали с убеждениями большинства его коллег. Он был против ирландского гомруля, но только во время голосования; в палате он ни с кем этот вопрос не обсуждал, так что вряд ли мог стать целью фений.
— Государственная служба? — с надеждой спросила Веспасия. — А вдруг он наступил на чью-то мозоль, поднимаясь наверх?
— Моя дорогая Веспасия, он поднялся не настолько высоко, чтобы ради этой должности сметать со своего пути конкурентов. Во всяком случае, он не совершил ничего такого, за что можно было бы перерезать горло.
— Ну а может, он соблазнил чью-то дочку или жену? Господи, Сомерсет, но ведь кто-то же убил его!
— Да, знаю. — Он опустил глаза на руки, а потом снова посмотрел на Веспасию. — А вам не кажется, что убийца — либо безумец, охваченный маниакальным желанием убивать, либо племянница вашей подруги?
— Мне кажется это вероятным, но я не уверена. И пока есть хоть малейшее сомнение, буду продолжать расследование. А возможно, что у убитого была любовница или любовник? А может, он играл и кто-то задолжал ему больше, чем мог выплатить? Или сам Этеридж наделал огромные долги? Не исключено, что ему в руки попали какие-то сведения, случайно, и его убили, чтобы он замолчал навсегда.
Карлайл нахмурился.
— Сведения о чем?
— Не знаю! Господи, друг мой, вы уже давно живете на свете! Скандал, коррупция, государственная измена — возможностей масса.
— А знаете, меня всегда поражало, откуда у женщины вашего безукоризненного воспитания и безупречного образа жизни такие энциклопедические познания в грехах и извращениях рода человеческого. Вы выглядите так, будто никогда не видели кухни и тем более дома терпимости.
— Именно этого я и добиваюсь, — сказала Веспасия. — Это достояние женщины — то, как она выглядит, и по тому, какой она кажется, люди и будут судить о ней. Если бы у вас было чуть больше чувства практичности, вы бы и сами это поняли. Иногда я думаю, что вы идеалист.
— Иногда я действительно становлюсь идеалистом, — согласился Карлайл. — Итак, я попытаюсь что-нибудь разнюхать для вас, хотя сомневаюсь, что смогу разузнать нечто полезное.
Веспасия тоже в этом сомневалась, однако в ней все еще тлела надежда.
— Спасибо. Любые сведения пригодятся, какими бы они ни были. Даже если они просто помогут оценить наши возможности.
Карлайл улыбнулся ей, и Веспасия увидела и в его взгляде, и в его улыбке нежность и почтение. Это смутило ее, что было необычным явлением, так как ее редко что-то смущало. Однако сейчас она с удивлением обнаружила, что ей приятно его расположение. Она взяла еще один сэндвич для себя — они были с лососем и майонезом — и еще один для кота и заговорила на другую тему.
Шарлотта приехала на Уолнат-Три-уок и прямиком направилась к двери. Отправляясь с этим визитом, она решила, что у нее нет иного выбора, как быть абсолютно искренней. Она не спрашивала об этом у Зенобии Ганн, но предполагала, что та пообещала своей племяннице помочь всеми возможными средствами. Иначе Зенобия вряд ли поделилась бы с ней своими опасениями.
Дверь открыла горничная, но не в униформе, а в простом голубом платье с белым передником и без чепца.
— Да, мэм?
— Добрый день. Прошу прощения за поздний визит, — с величайшей самоуверенностью сказала Шарлотта, — но мне нужно срочно поговорить с мисс Африкой Дауэлл. Это очень важно. Меня зовут Шарлотта Эллисон, и я приехала по поручению ее тетки, мисс Ганн. Дело не терпит отлагательств.
Горничная отступила в сторону и пригласила Шарлотту пройти. Едва оказавшись в холле, она буквально влюбилась в дом. В нем было много света, бамбука и полированного дерева. В глиняных горшках цвели весенние цветы, в открытую дверь, ведшую в столовую, виднелись миленькие ситцевые занавески.
Горничная вернулась очень быстро и проводила Шарлотту в гостиную. По убранству комнаты было ясно, что она предназначена для приема гостей. Дальнюю стену занимало окно с французской дверью, везде были разложены цветастые диванные подушки, на бамбуковом журнальном столике стояли вазы с цветами. Однако Шарлотту удивила некая безликость гостиной, потому что по рассказам о жизни двух женщин она ожидала чего-то другого. Спустя мгновение Шарлотта сообразила, что насторожило ее: нигде не было ни одной фотографии, хотя места для них хватало и на широкой каминной полке, и на подоконниках, и на столике, и на серванте. А главное, не было детских фотографий. У Шарлотты дома снимки Джемаймы и Дэниела стояли повсюду, а здесь отсутствовали любые напоминания о ребенке.
И хотя в доме жили только женщины, нигде не было ни незаконченной вышивки, ни пряжи со спицами, ни корзинки со швейными принадлежностями. Быстрого взгляда на книжные шкафы оказалось достаточно, чтобы определить, насколько сложные труды здесь собраны: философия и политическая история. Никаких анекдотов, романов и, естественно, детских книжек.
Создавалось впечатление, будто обитательницы дома выкорчевали все, что могло навести на болезненные воспоминания и вызвать желание создать теплую и уютную атмосферу. Хотя Шарлотта и понимала, в чем состояли побудительные мотивы хозяек, это все равно вызывало сожаление: уж больно зябко было в гостиной.
Женщина, стоявшая в центре комнаты, была угловатой и костлявой, но при этом обладала некой странной грацией. Как ни удивительно, простое муслиновое платье очень шло ей. При ее внешности — необычное лицо, крупноватый нос, широко поставленные глаза, страдальчески опущенные уголки рта — оборки выглядели бы нелепо. На вид ей было лет тридцать пять, и Шарлотта догадалась, что это, вероятно, Флоренс Айвори. У нее упало сердце: все в облике этой женщины говорило о страстности ее натуры; движимая любовью или ненавистью, она могла бы решиться на что угодно!
Позади нее на приоконной скамье сидела женщина помоложе, с лицом, будто списанным с картин Россетти, и настороженно наблюдала за Шарлоттой, готовая в любой момент броситься на защиту того, что ей дорого, — подруги и идеалов. У нее была внешность мечтательницы, которая будет идти к своей мечте и даже умрет за нее.
— Как поживаете? — после секундного колебания сказала Шарлотта. — Сегодняшнее утро я провела в обществе леди Веспасии Камминг-Гульд и вашей тетушки, мисс Ганн. Они пригласили меня в связи с тем, что очень обеспокоены вашим благополучием и опасаются, что вас могут ложно обвинить в убийстве.
— Вот как? — Хотя эта новость и удивила Флоренс Айвори, в ее голосе явственно слышались горечь и ирония. — А какое отношение к этому имеете вы, мисс Эллисон? Мне сложно допустить, что вы наносите визиты всем жительницам Лондона, пострадавшим от несправедливости.
В Шарлотте стало нарастать раздражение.
— У меня нет такого желания, миссис Айвори, и я, естественно, не езжу с визитами ко всем, кто считает себя пострадавшей! — резко ответила она. — Я приехала к вам, так как мисс Ганн взяла на себя труд предотвратить конкретно эту несправедливость и обратилась за помощью к моей дальней родственнице, леди Камминг-Гульд, которая и пригласила меня.
— Не вижу, чем вы могли бы помочь, — холодно произнесла Флоренс.
— Конечно, не видите, — заявила Шарлотта. — Если видели бы, то сделали бы все сами. Вы не лишены ума. — Она вспомнила то собрание и полных решимости женщин, выступавших со сцены. — У меня есть определенные возможности, недоступные ни вам, ни кому-либо еще. А еще у меня есть некоторый опыт, здравый смысл и смелость.
Она не помнила, когда в последний раз говорила так резко и надменно с совершенно чужим человеком. Но эта женщина держала себя слишком отталкивающе, она буквально излучала гнев. И хотя Шарлотта, зная ее историю, понимала ее, она считала такое поведение губительным.
Африка Дауэлл встала и подошла к Флоренс Айвори. Она оказалась выше, чем думала Шарлотта, и стройнее; розовое хлопчатобумажное платье подчеркивало спортивные очертания ее фигуры.
— Мисс Эллисон, если леди Камминг-Гульд ваша родственница, значит, вы не детектив. Чем нам может помочь то, что вы предлагаете?
Флоренс устремила на нее испепеляющий взгляд.
— Послушай, Африка. В полиции служат только мужчины, и хотя некоторые из них обладают сносными манерами и некоторым воображением, глупо надеяться, что они придут к какому-то другому выводу, кроме самого очевидного и удобного. Едва ли они заподозрят знакомых или родственников мисс Эллисон, правда? Нам остается молиться о том, чтобы они схватили какого-нибудь маньяка прежде, чем сфабрикуют улики против меня!
Как выяснилось, у Африки было больше терпения.
