Кейт Эллисон - Секрет бабочки

— Отпусти меня! — Мне удается вырваться.

Что-то меняется: он уходит в себя, побежденный, маленький. Освободившись, я тру рукой по вельвету штанов: девять, девять, шесть, потом по другой ноге, снова по первой. Он молча наблюдает. Закончив, я протискиваюсь мимо него, хватаю куртку и бегу к двери. Тук тук тук, ку-ку, тук тук тук, ку-ку, тук тук тук, ку-ку. Я даже не знаю, куда иду. Некуда мне идти. Но я хочу уйти из дома, и подальше.

Жду — одна — на холодной скамье автобусной остановки. Проглатываю вкус соли, прежде чем понимаю, что снова начала плакать.

Я помню, как однажды пошла с папой в кино, вероятно, пяти— или шестилетней. Заснула в машине по пути домой, и он отнес меня в дом; мои чисто вымытые длинные волосы падали на спину. Он думал, что я сплю, но все равно тихонько напевал мне на ухо «Оседлавших грозу» группы «Дорз». Обычно он пел мне эту песню перед сном каждый вечер, не пропускал ни одного. Без нее я не могла заснуть.

Подъезжает автобус. Двери открываются, чтобы проглотить меня, потом с шипением захлопываются. Пригород остается позади и, прежде чем я понимаю, что к чему, — мостовая в выбоинах и трещинах, а дома обшарпанные и с забитыми фанерой окнами.

Я вновь в Гдетотаме.

Шагаю бесцельно, но каким-то образом нахожу дорогу к Лоррейн-стрит. Возвращаюсь к дому Сапфир, блевотно-желтому, с маргаритками, блестящими и застывшими под блеклым предвечерним солнечным светом. Шлюха шлюха шлюха — это слово не выходит из головы. Это не так. Я хочу кричать. Это не так!

В доме работают грузчики. Упаковывают ее вещи в коробки, которые выносят на тротуар, чтобы вывезти завтра утром. Инстинктивно я сую руку в карман, к статуэтке-бабочке. Ее там нет. Я сама вынула ее. Поставила на полку. Думала, что таким образом избавлюсь от Сапфир.

Я подбираюсь ближе к тоскливой куче коробок.

И моя жизнь в какой-то день закончится так же. Кучей маленьких коробок, приготовленных к вывозу на свалку.

Желание поднимается во мне. Я сую руку в коробку, вытаскиваю первое, что ухватили мои пальцы: кусачки для маникюра. Я их спасу. Я глажу пальцами потускневший металл. Эта вещь станет важной, пусть даже Сапфир держала кусачки в аптечном шкафчике или на полке прикроватного столика и пользовалась раз в две недели, а то и реже. Горе раздувается в груди с новой силой, когда я бреду, куда ведут ноги, не глядя по сторонам.

Солнце опускается за деревья и приземистые дома Гдетотама, когда я глажу кусачки в кармане, сворачивая на какую-то узкую улицу между двух серых бетонных складов. Я думаю о людях, которые укладывали вещи Сапфир в картонные коробки, людей, нанятых муниципалитетом, людей, которые знать ее не знали и забудут о ней уже этим вечером, вернувшись в свои маленькие скучные жизни.

О шлюхе — это слово, опять это слово — никто горевать не будет. Я веду ладонью по металлу, чувствую, как зубчики впиваются в кожу. Зубы Сапфир.

Скри-и-и-и-и-и-к — скрип покрышек по мостовой. Близко.

Очень близко.

Гравий ударяет мне в спину, несколько камушков отлетает от куртки. Жаркий луч — новый свет — направлен на меня, обжигает, очень горячий.

Я поворачиваюсь. Дыхание перехватывает.

Я пытаюсь кричать, но горло словно забито шерстью. С губ срывается глухой стон.

Я пытаюсь разглядеть автомобиль, но вижу только два луча фар, которые приближаются и слепят меня. Стены совсем рядом, они сжимают меня.

Уйти некуда — ни справа, ни слева места нет.

Я отчаянно машу руками посреди улицы, взад и вперед, вверх и вниз, надеясь, что водитель заметит меня и остановится.

Но быстро осознаю, что останавливаться водитель не собирается.

Автомобиль катит ко мне.

С тем, чтобы раздавить меня.

Глава 25

Двигатель ревет у меня за спиной, автомобиль прибавляет скорости, фары светят мне в спину. Я бегу по неровной мостовой.

Ближе, он все ближе — куда от него денешься, — мое сердце выпрыгивает из груди, я бегу недостаточно быстро.

Птица хочет меня убить. Флинт хочет меня убить, чтобы я не заговорила. Очередная дорожная жертва. Они хотят раздавить меня, размазать по мостовой, похоронить.

Еще ближе. Я спотыкаюсь, мне едва удается удержаться на ногах. СКРИ-И-И-И-И-И-И. Мои ноги больше не могут бежать.

Нет времени. Нет времени. Нет времени на крик.

И тут внезапно стена заканчивается. Пустое пространство — вход. Проулок. Я тук тук тук, ку-ку, и отчаянно бросаюсь в темный зев. Автомобиль проскакивает мимо, разминувшись со мной на дюймы — секунды, миллисекунды, — и уносится прочь. Я бегу, тяжело дыша, вне себя от злости, по узкому проулку. Надо мной мерцает серебристое небо.

Останавливаюсь у другого конца проулка, прижимаюсь головой к кирпичной стене, пытаюсь успокоить дыхание. На стене граффити: «ЧЕРТЕНОК», красной и зеленой краской. Впереди я слышу голоса, напрягаюсь. Но это всего лишь двое пожилых мужчин, выходят из неприглядного бара.

Я тук тук тук, ку-ку, по правой ноге и по левой, потом захожу в бар.

В зале густой сумрак, и мне требуется несколько секунд, прежде чем привыкают глаза.

— У вас есть удостоверение личности, юная леди? — спрашивает меня бармен. Его худые жилистые руки покрыты татуировками. На левой — кентавриха с большой грудью в окружении птиц, между их двойных клювов баннеры. На правой — три полярных медведя, один с банкой кока-колы в лапе, как в старых рекламных роликах.

— Нет, я… — Больше сказать ничего не могу, дыхание перехватывает. Я качаю головой три раза, мои кудряшки мотаются из стороны в сторону, лицо заливает краска стыда, я дрожу, полностью в себя еще не пришла. Все-таки едва разминулась со смертью. — Мне просто нужно…

— Извините, но я не могу позволить вам остаться, если вы моложе двадцати одного года. — Он надувает запавшие щеки, легонько постукивает кулаком по стойке, кентавриха с большой грудью танцует. — Не мое правило, но я должен…

— Меня преследовали… я думаю, меня преследовали, — выпаливаю я. Один из клиентов — твидовая кепка, кривые зубы — поворачивается на высоком стуле, чтобы взглянуть на меня. — Мне просто надо позвонить. — Разумеется, мобильника у меня с собой нет — первый раз, когда он мне действительно необходим. — Пожалуйста.

Брови бармена сходятся у переносицы.

— Ты в порядке? — спрашивает он, голос тихий и серьезный. — Какая-то проблема с бойфрендом? Хочешь, чтобы я вызвал копов? — Его футболка «Элис ин чейнс»[26] обтягивает ребра. — Если надо, я позвоню. Они меня хорошо знают.

Другой посетитель, седоволосый, с падающими на глаза веками, большущим животом и ногами-спичками, громко смеется.

— Да. Конечно, они тебя знают, Джой. Конечно, знают. — Он смотрит на меня. — Джой отсидел восемь лет. За вооруженное ограбление. — Он улыбается. Один зуб отсутствует. Правый клык. — Это не секрет, — заверяет он меня, в голосе слышится смех. — Он первым делом всем об этом рассказывает, честное слово. Но он давно вернулся на путь истинный. Я не сказал ничего лишнего, Джо?

Я оглядываюсь. Бар действительно неприглядный. Обшарпанный, грязный, провонявший сигаретным дымом. На зеркале над стойкой название: «У КЛЕМЕНТИНЫ».

Я подхожу к стойке, поближе к Джо, дергаю за обе полы куртки, одновременно считая бутылки бурбона «Кентукки джентльмен», выстроившиеся под зеркалом. Восемнадцать. Мой папа пьет шотландский виски — «Гленливет». Однажды он сказал мне, что по вкусу этот виски напоминает карамель. В итоге, когда он не видел, я отпила из его стакана. С карамелью и рядом не лежало.

— Нет, — отвечаю я очень уж быстро. — Не звоните в полицию. Пожалуйста. Я просто… мне надо позвонить.

Джо приседает, тянется под стойку. Когда встает, у него в руках старый телефонный аппарат с диском. Он осторожно ставит его на конец стойки.

— Валяй, — отходит, берет наполовину опустевшую бутылку «Кентукки джентльмен», наполняет стаканы обоих посетителей.

Я вставляю пальцы в дырочки с цифрами, кручу диск, снова и снова. Жду, затаив дыхание.

Щелчок.

— Алло? — голос отца.

— Мама? — мой голос летит по проводам.

— Ло? — очень резко. Он откашливается. — Пенелопа… что такое? Ты где?

Я прикладываю ладонь к микрофону, стараясь заглушить скрип вращающихся стульев и позвякивание стаканов, которое слышится, когда их ставят на стойку. Вдруг он разозлится, если я ему скажу, и откажется приехать?

— Я заблудилась. Воспользовалась телефоном в баре, — горло сжимается. — Ты сможешь приехать за мной?

Я представляю себе вздувшуюся, пульсирующую вену на его лбу.

— Где ты, Ло?

Я закрываю микрофон рукой, поворачиваюсь к Джо, который смотрит на маленький телевизор, подвешенный в углу. Понедельник, вечер футбола. Кливленд против Чикаго.

— Какой адрес?

— Хайес-стрит, дом сто шесть, — отвечает Джо, не отрывая глаз от экрана.