Ольга Тарасевич - Роковой роман Достоевского
Я молча слушаю звонкий голос Кирилла. Надо сказать, чтобы он прекратил оправдываться. But i’m totally exhausted.[52] У меня нет сил, хотя я больше ни капельки не напрягаюсь в универе. Мы не ездим с Виктором в клуб. Витя возвращается домой очень поздно. Притворяюсь, что сплю, он равнодушно чмокает меня в щеку. И ворочается, ворочается с боку на бок.
Мы ведем себя как замшелые пни с большим супружеским стажем. It is seemed to be peace.[53] Во мне звенят, вибрируют, хотят вырываться наружу диким безумным криком страх и отчаяние. Game is over. My husband stinks of death.[54]
– Элен, ты слышишь меня? Ты мне веришь?
– Да, Кирилл.
Я верю моему мальчику. Это не ему принадлежит исчерканный пометками томик «Преступления и наказания». «Я просто убил: для себя убил…» «Вошь я, как все, или человек?» «Тварь ли я дрожащая или право имею…» Я читаю подчеркнутые Виктором строки, и мне кажется: надо спросить. Просто спросить, что все это значит. А не мучиться подозрениями. Но не успеваю.
Водитель мужа, забирающий меня из универа, недоуменно бормочет:
– А сегодня возил Виктора Васильевича на книжную ярмарку. А после – в музей Достоевского. Культурный человек наш начальник.
И все окончательно запутывается. Муж делает вид, что ходит на работу. Я притворяюсь, что отправляюсь на лекции. Он что-то опять затевает. Но мне остается лишь угадывать, что именно. Пыталась посоветоваться с Вронской, но испугалась – она слишком проницательна. Подъехала в музей. Витю там вспомнили, его интересовал роман «Атеизм». Что ему было нужно на книжной ярмарке, я так и не узнала. Хотя моего мужа там видели несколько раз.
– Он покупал книги: романы Достоевского, мемуары современников, современные исследования про творчество, – уверял меня сегодня смешной парень с дрэдами.
Общение с ним меня успокоило. LOL, прикольный пацан! Такой разводить не станет.
А потом вернулся Виктор и, потрепав меня по щеке, бросился в ванную. Через неплотно закрытую дверь я видела, как он пытается… он пытается отстирать кровь с рукава белой рубашки. Когда на ткани остались едва заметные бурые пятна, он затолкал рубашку в стиральную машину, снял брюки, забрался под душ…
– Я люблю тебя. И всегда буду любить. Просто хочу, чтобы ты об этом знала, – твердит Кирилл. – Люблю тебя, только о тебе думаю.
Неожиданно с моих губ срывается:
– Я тоже тебя люблю.
Да, уже можно позволить себе его любить. Хотя за стенкой накачивается виски Виктор.
Моя борьба закончена. Я больше не хочу и не буду жить в этом страхе. Я пойду в милицию, и мне все равно, что скажет муж, если ему удастся выкрутиться из этой истории. Я больше не хочу быть дрожащей тварью. Я право имею…
* * *Нужно поменять билет. До встречи с Савельевым и его сестрой еще два часа. Пусть визит займет час. Плюс дорога до гостиницы и время на сборы. На семичасовый поезд уже не успеть. Но вот – Лика Вронская подошла ближе к расписанию – экспрессы отправляются в девять, и в десять тридцать, и в одиннадцать.
Билет можно поменять… или вообще сдать! Сдать, хотя дел никаких больше в Питере нет. Надо срочно возвращаться домой и начинать писать книгу. От сырого промозглого питерского ветра и давящего свинцового неба настроение депрессивное, хуже некуда. И здесь опасно. Непонятно, кто убил журналиста, почему рядом все время оказываются то чокнутый Влад, то странная Элен. А на следователя никакой надежды, тоже псих психом. Да, история непонятная, очень странная. Но кто сказал, что всегда во всем надо разбираться? Это у героинь детективов шило в одном месте, им неймется. А в реальной жизни есть и страх, и обязательства, которые надо выполнять, и та же подруга Маня, встретиться с которой не получается уже сто лет из-за хронической нехватки времени. Все это так, но… Этот город, мучая, высасывая все соки, почему-то не отпускает. Санкт-Петербург как трясина: пытаешься выбраться, увязаешь все сильнее и сильнее. Уезжать, как ни странно, совершенно не хочется. Но, может, это тот случай, когда надо себя заставить?
– Не соблаговолите ли вы, милая незнакомка, отойти от этого резервуара, чтобы я, его опорожняя, ненароком не нанес ущерба чистоте вашей одежды?..
Пораженная витиеватой фразой, Лика оторвалась от расписания и изумленно уставилась на чудо-оратора.
Обалдеть! Не интеллигентного вида профессор, а бомж бомжем! Лицо чумазое, в свалявшихся волосах солома, сквозь черную рваную робу видно голое тело. А «резервуар» – это, оказывается, урна, битком набитая мусором.
– Соблаговолю, конечно, – заикаясь, пробормотала Вронская. Слово не из современного лексикона произнеслось с трудом. – Опорожняйте… резервуар, не буду вам мешать.
«Интеллигентный город Питер, – с улыбкой подумала она, наблюдая за копающимся в мусоре бомжем. – Какое уехать?! Побуду здесь еще пару деньков!»
Сдав в кассе билет, Лика достала из сумочки карту Санкт-Петербурга.
Получается, книжная ярмарка и квартира Савельевых находятся в противоположных концах города. Если отправляться на ярмарку и пытаться выяснить, зачем Алексей писал в издательство, то надо откладывать поход в гости. А это не очень вежливо, наверное, люди ждут, готовятся. Но и ехать к ним прямо сейчас тоже еще рано, не успеют ни дома прибрать, ни в магазин за угощением сбегать.
Впрочем… кажется, есть идея, чем заняться. Рядом с Московским вокзалом – музей Федора Достоевского. Если верить карте, то добираться до Кузнечного переулка совсем недолго: перейти через дорогу, повернуть налево, еще пара кварталов – а там и заветный Кузнечный, дом 5.
Идти действительно недолго. Вот и переулок, совсем небольшой.
Но где же музей?
В глаза бросается только огромная ярко-красная вывеска «Sex Shop». И ряды бабушек, торгующих грибами, ягодами, носками, книгами, какими-то разложенными на газетах железками…
В ответ на вопрос одна из старушек всплеснула руками:
– Да вот же она, мемориальная квартира Федора Михайловича! Мы прямо у нее стоим! Табличка, конечно, не очень приметная.
«В самом-то деле, что может быть проще? – думала Лика, изучая вход в полуподвальное помещение углового дома. – В квартиру через подвал! Я, конечно, визуально искала подъезд. Пора отвыкать от московских стереотипов».
Поздравив себя с успешным спуском по ступенькам (впрочем, не очень крутым), Вронская толкнула дверь с тонкой золотистой ручкой.
«У женщины, продающей в киоске билеты, ничего не выяснишь, через маленькое окошко разговаривать неудобно, – решила Лика, оглядываясь по сторонам. – Впереди гардероб, но, думаю, его сотрудница вряд ли окажется большим знатоком творчества Достоевского. Хотя после общения с бомжем, изъясняющимся как профессор-филолог, я уже ничему не удивляюсь…»
Решив вначале осмотреть экспозицию, а заодно и отыскать не очень занятую сотрудницу музея, с которой можно будет пообщаться, Лика подошла к киоску, достала портмоне. И недовольно поморщилась. Современная мода на сувенирный ширпотреб уже и здесь. Кружки с цитатами, комиксообразные открытки. Выглядит как насмешка, уничижение, что ли… Или это попытка приобщить молодежь к творчеству великого писателя на ее языке? Но есть ведь вещи, которые при адаптации теряют первоначальный смысл, выхолащиваются.
«Еще бы шлепнули на кружку надпись на сленге udaff.com. Что-то вроде: „Сцуко ли я или праффо имееццо?“» – все не могла успокоиться Лика, штурмуя – кто бы сомневался – очередной отрезок убийственно высокой лестницы.
Вот она, квартира. Та самая, где прошли последние годы жизни писателя. Эти стены стали свидетелями его заслуженной, но поздней славы. Они видели, как рождались «Братья Карамазовы» и знаменитая Пушкинская речь. И только они точно знают, о чем говорил Достоевский с женой, с детьми.
Лика Вронская вошла в прихожую и неожиданно поняла: волнуется. Она волнуется ужасно, потому что вот видна уже и шляпа Федора Михайловича, поношенная, под пластиковым прозрачным контейнером. И внушительный, коричневого дерева с железной оковкой сундук, и вешалка для одежды, высокое прямоугольное зеркало с небольшой полочкой.
Предметы быта удивляют. Сложно почему-то представить, что писатель, перу которого принадлежат гениальные произведения, входил вот в эту небольшую прихожую. И так же, как и все, снимал одежду. Талант Достоевского так ярок, что в его блеске проявления обычной повседневной жизни озадачивают. Спуститься с пьедестала и нахлобучить на сияющий нимб поношенную шляпу – нет, невообразимая картина!
Дрожащими руками Лика нацепила наушники плеера и уже собиралась нажать на кнопку воспроизведения записи, чтобы послушать кассету с пояснениями экскурсовода. Но ее внимание привлекла пара посетителей, мужчина и девушка. Они быстро направились к стоящей в дверном проеме за прихожей женщине, зябко кутающейся в ярко-красную шаль. Лицо мужчины показалось смутно знакомым. И пока Вронская пыталась вспомнить, где могла его видеть, девушка громко поинтересовалась:
