Наталья Корнилова - Пантера: время делать ставки
— Вот именно, знаю, знаю, — ответил тот, кого он назвал Витюшей, — потому и обратился, что знал: никто, кроме тебя, не поможет. А ведь ты мог раз сто сдать меня мусорам, если бы хотел! — вдруг повысил он голос.
— Да ну, — ничуть не смутившись, ответил Игорь Викентьевич, — глупости! Сдать человека, который…
— Который сам ходил за тебя паровозом на зону, а потом помогал там твоему сыну, Алешке, — закончил Витюша. — Ладно. Ты, конечно, не сдашь. А вот твой ассистент, Боря этот, как его…
— Сенников? Да он даже если бы и захотел, что скажет? Он твоего лица и не видел. Ни нового, ни старого. А если бы и видел… зачем ему выдавать? Если он сдает тебя, то автоматически сдает и меня, и его карьера в этой клинике, да и вообще — накрывается шляпой. Какой он после этого хирург? Какой дурак согласится лечь под нож доктора, который в свое время ходил в ассистентах у уголовного преступника, коим я немедленно стану, если Сенников нас выдаст? Вот так-то. Не глупи, Витюша. Все путем.
— Ла-адно, — протянул собеседник. — Не будем о грустном. Вот что, Викентьич. Как там Ванька-то Серебров?
— А что — Ванька? — настороженно спросил доктор.
— Да так…
— Нет, Витюша, ты уж если начал, так договаривай.
— Эх, Игорь Викентьевич, — сказал Витюша врастяжку, — вот вы не помните, а мне забыть сложно. Должок остался за нашим общим приятелем Иваном. Должок. Так-то.
— Когда же он тебе задолжать-то успел? — ухмыльнулся Игорь Викентьевич. — Ведь ты все время на зоне был в последнее время, а Иван крепко поднялся, большие деньги зарабатывает.
— Что Ваня баблосы заколачивает не слабые, это я в курсах. Не только в деньгах счастье, и не в деньгах его долг исчисляется.
— Хорошо говоришь. Сказывается образование. Не то что у твоих сонарников, урок неграмотных.
Витюша сощурил глаза, все так же разглядывая в зеркало свое и Игоря Викентьевича отражение.
— Почему же урок неграмотных? — переспросил он. — Нет, конечно, они ничего не понимают в разной там этике и эстетике, но о жизни свое понятие имеют, и порой весьма мудрое. Так что вы напрасно, Игорь Викентьевич. Да, кстати… вы не ответили на мой вопрос.
— Который?
— Ну о том, как там поживает Серебров.
— Ах, ну да. Поживает он прекрасно. Особенно если учесть, что начальником его охраны мой сын работает.
— Да ну?
Толстый Игорь Викентьевич снисходительно засмеялся:
— Ну ты, Витюша, прямо как с луны свалился. Ведь ты сам мне говорил два года назад, когда погиб прежний шеф охраны… Ты говорил, что теперь для Алексея путь в охрану Сереброва открыт. Разве ты это не говорил?
— Я мог запамятовать. Память-то мне сильно поотшибло с некоторых пор. Хотя есть много такого, чего не стоило бы забывать-то. Ладно… Игорь Викентьевич, еще раз вам спасибо за то, что меня подремонтировали. А то я думал, что все — с такой рожей меня в два счета схомутают. А теперь, теперь, пожалуй… — Витюша глянул на свое отражение в зеркале, потом вынул из кармана какую-то фотографию и мазнул по ней косым быстрым взглядом: — И теперь, конечно, не красавец, но…
— Я мог тебе и получше лицо поджать, — сказал Игорь Викентьевич, оглаживая широкими ладонями халат. — Просто ты сам не захотел. По фотографии лепил. Кто это там такой на фотографии?
— Да я пока сам не знаю, — сказал Витюша. — А что, некрасивый?
— Да… мог бы и поэстетичнее подобрать образец для подражания. «Юноша, думающий сделать жизнь с кого… делай ее с товарища Дзержинского!» — не очень точно процитировал Маяковского Игорь Викентьевич. — Впрочем, ты выглядишь посвежее оригинала, хотя сходство… да-а-а! — И доктор засмеялся, видимо, довольный итогами собственной работы.
— Поэстетичнее, да-а?.. — пробормотал Витюша. — Ты, дорогой мой доктор Звягин, тоже не самое эстетичное лицо носишь.
— А что такое?
— Глаза-то не хватает. Левого.
— Да это мне еще в университете, в лаборатории… я тебе сто раз говорил, — отозвался Игорь Викентьевич. — Взрыв, ну его взрывной волной и того… вынесло.
— В университете? Знаю я твои университеты. Впрочем, Ваньке-то Сереброву тоже, говорят, ножку отстрогало, когда на него якобы наши покушались-то… Наши, а?
— Да ладно. Дело прошлое. Кстати, ты на Сереброва не сильно злобствуй. Он же совладелец этой клиники. Так что ты и ему некоторым образом обязан. Это к вопросу о должках. А насчет моего глаза… — усмехнулся доктор Звягин. — А что тут такого? Адмирал Нельсон тоже был одноглазый, а это ему не помешало очаровать леди Гамильтон.
— Вы бы еще Кутузова вспомнили.
— Знаешь что, дражайший мой Виктор, — с некоторым раздражением заговорил медик, — если тебе не нравится мое лицо, можешь на него не смотреть. Тем более что тебе и так пора. Если ты думаешь, что мне нравится созерцать твою физиономию подолгу, пусть даже откорректированную, — то ты совершенно напрасно так думаешь. Я с тобой уже две недели мучаюсь. А мне, между прочим, тоже отдыхать положено. Ну, вам пора, почтенный Виктор Васильевич.
— Спасибо, что напомнили, — сдержанно отозвался Витюша. — Вы очень, очень мне помогли. Правда. Я даже хотел бы оказать вам ответную услугу.
Доктор Звягин пристально посмотрел на своего недавнего пациента и проговорил:
— Какую еще ответную?..
— По эстетике. Вы же улучшили мое лицо, так?
— Да.
— А я мог бы помочь вам улучшить ваше. Не дергайтесь, доктор. Я ничего такого… я с лучшими намерениями.
Пальцы его правой руки скользнули по бедру, изгибаясь в быстром волнообразном движении. Витюша улыбнулся и вдруг, круто развернувшись лицом от поднадоевшего зеркала, разом оказался в шаге от окаменевшего от неожиданности доктора. Подбородок Игоря Викентьевича подпрыгнул, искривились губы, но он не успел ничего сказать, потому что в следующую секунду Витюша вонзил в его правый, здоровый, глаз длинную заостренную металлическую полосу, которая когда-то была обычной ученической линейкой. Только в очень умелых и очень преступных руках она могла бы стать орудием убийства.
Большое тело доктора Звягина содрогнулось от непереносимой боли. Он рывком упал на колени и, запрокинув окровавленное лицо к потолку, перегнулся вперед и упал на живот. Агония была короткой — уж слишком серьезна была рана.
Витюша перевел взгляд на зажатую в его руке стальную полосу, с которой капала кровь, и пробормотал:
— Ну вот, теперь его лицо стало эстетичнее. Точнее, оно приобрело симметрию: не стало обоих глаз…
Доктор Звягин неподвижно лежал на полу, раскинув ноги. Из-под его лица уныло сочилась струйка крови, темно-красная, прихотливая, как зарево уже зашедшего почти солнца.
1
— Саша, ты будешь бутерброд с колбасой?
Полная женщина с чуть раскосыми пугливыми глазами и могучей грудью, чем-то неуловимо напоминающая вдову Грицацуеву в исполнении Федосеевой-Шукшиной, сказала это тихим торопливым голосом. Тощий, неопределенного возраста мужик, украшенный клочковатыми сединами и тусклым частоколом железных зубов, вздрогнул и переспросил:
— Что?
— Бутерброд с колбасой?
— Зачем? — перепугался мужик, теребя подвядшую щеку. — Как-кой?..
— С колбасой, — терпеливо повторила та. — Я купила.
— К-купила? Ты же… печенье хотела.
— А я и печенье тоже купила.
— Что?
— Печенье.
— П-почему? — пробормотал мужик, озираясь по сторонам. — И колбасу, и печенье? — добавил он так, словно в его голове не укладывалась возможность одновременной покупки мясопродукта и хлебобулочного изделия.
Женщина вздохнула и зашла на новый виток беседы:
— Бутерброд. С колбасой. С чаем будешь? С лимоном.
— У тебя и чай?.. — испуганно спросил мужчина, вжимая голову в плечи.
— Я у проводника попрошу. В вагоне.
— Как? В вагоне? Ах да, в вагоне… — бормотал тот, озирая стены вагонного купе, в котором, собственно, и велся этот содержательный диалог. — У проводника? А что… можно?
— Ты, наверно, не понял, — тоном вселенского терпения проговорила женщина, — я тебя спрашиваю…
Лежа на верхней полке купейного вагона, я тяжело вздохнула. Подобные диалоги мне приходилось выслушивать вот уже много часов подряд.
Я возвращалась из отпускной поездки на юг. Между утомительными расследованиями, которыми занимался мой босс, в чем я ему активно помогала, наконец вырисовалось окно в пару свободных недель, и я сполна им воспользовалась. Рывок на юг из душной, задымленной Москвы, стремительно сходящей с ума, существенно поднял мне настроение. В Сочи я отключила сотовый, не стала регистрироваться в гостинице, а сняла частную квартиру — словом, сделала все, чтобы никто не сумел найти меня до истечения отведенного на отдых срока.
Под туманным словом «никто» я понимала преимущественно моего драгоценного работодателя, Родиона Потаповича Шульгина.
