Евгений Сартинов - Золото на крови
— Эта травка не дает мясу сгнить, — пояснил Жереба.
Скромное блюдо, приготовленное на ужин, казалось не очень замысловатым: кусок вареного мяса и бульон. Но какое это было блаженство, после «грибного поста» вгрызаться зубами в ароматнейшее, чуть припахивающее хвоей, нежнейшее мясо лесной птицы.
Остался Иван доволен и срубленными нами деревьями.
— Ну что ж, завтра начнем вязать, и дай нам Боже, все- таки поплывем.
Постройка плота заняла у нас полдня. Не знаю, чтобы мы делали без Ивана, плот, наверное, соорудили, но что это было бы за сооружение? Сомневаюсь, чтобы оно прошло хоть одну шиверу.
— Вот ты бы без веревок плот связал? — спросил он работающего в паре с ним Андрея. Тот только отрицательно замотал головой.
— А мы в восемьдесят пятом гробанулись на Злой шивере и без всяких веревок уплыли дальше на плоту.
— Как это? — не понял Андрей. — Разве такое возможно?
— А так вот. Бревна тальником связали, шпонками прошили и поплыли как миленькие. Как раз после этого я гвозди и стал с собой таскать.
Часов через пять я тоже в деталях знал всю технологию построения первобытных плавательных средств.
А плот получился на загляденье, длинный и узкий. Мы связали веревкой восемь стволов длиной не менее восьми метров. Для прочности Иван прибил сверху две доски, на носу и на корме. И спереди, и сзади плот управлялся двумя веслами, метров по пять длиной, установленными в пазах на специально поднятых попереченах, как называл их Иван, подгребицах. Что меня еще удивило — Иван велел натаскать на плот булыжников, щебенки и большой запас дров. Запаслись мы и еще одним веслом, вырубили несколько шестов, на случай мелководья. Всю нашу поклажу мы прикрыли брезентом и привязали в самой середине плота.
— А что, он может перевернуться? — удивился я.
— Еще как и переворачивается-то. Но если он перевернется, то и эти веревки не помогут. А вот волна порой идет такая, что сам еде держишься на ногах.
Закончив со сборами, Жереба критическим оком оглядел наш речной дредноут и, перекрестившись, оттолкнул его от берега.
— С Богом, — сказал он, почему-то тяжело вздохнув.
Я бы не сказал, что плавание на этом упорядоченном лесоповале доставило мне удовольствие. На лодке хоть борта имелись, а тут сидишь буквально на уровне воды, причем волны порой перекатываются через весь плот. Кроме того, бревна, несмотря на весь крепеж, сильно «играли» под ногой, скрипели, навевая какие-то загробные ассоциации. Я уже дважды купался в сибирской холодной воде и прекрасно представлял себе, что произойдет, если не дай Боже эти бревна расползутся в разные стороны. Но как бы там ни было, мы все-таки плыли.
Время от времени сзади раздавался зычный голос Жеребы:
— Бей вправо! Влево бей!
И Андрей послушно ворочал веслом в нужном направлении. Первые несколько километров мы прошли без всяких проблем, течение было спокойным, река если и поворачивала, то довольно плавно, и наш плот, солидно, как океанский лайнер, вписывался в поворот. За это время попалась только одна, сравнительно небольшая шивера, плот корябнул днищем по невидимому в воде камню и понесся дальше.
Ближе к вечеру мы все же попали в оборот. Стоило прибрежным сопкам сойтись чуть теснее, как вода закипела бурунами. И в этой-то свистопляске мы не заметили коварного камня, да и отвернуться от него мы вряд ли бы смогли. От толчка все подались вперед, Иван с Андреем вцепились в весла и устояли на ногах, Павел сидел на брезенте, и его лишь чуть качнуло, а вот я какого-то рожна в тот момент направился на нос плота, и, не удержавшись, полетел вперед, растянувшись плашмя. По плоту как раз гуляла добрая волна, и я встал, промокший насквозь. Слова, вырвавшиеся у меня в тот момент, вряд ли принято употреблять в культурном обществе, но две недели бок о бок с Жеребой не прошли даром. Тот, кстати, в этот момент ржал надо мной во всю глотку.
— Как водичка, Юрок? — закричал он через весь плот. — Горяченькая не пошла?
В ответ я послал его туда, где всегда есть горячая вода. Но отсмеявшись, начали думать, что теперь делать. Иван прошелся по плоту, попрыгал на носу и на корме. В ответ наше деревянное чудище важно покачалось из стороны в сторону.
— Так, все на нос, и за шесты, — скомандовал Жереба.
Сгрудившись на носу, мы накренили плот, а затем с помощью шестов, русского мата и собственных трещавших мускулов столкнули его с камня на глубокую воду.
— Орлы! — похвалил нас Иван. — Просто буйволы!
«Если я буйвол, то в очень легкой весовой категории», — подумал я, разглядывая занозу, доставшуюся мне от плохо ошкуренного шеста.
Но несмотря на такие мелкие неприятности, первый день сильно приободрил нас.
— А ничего, плыть на нем можно, — заметил Павел вечером, сходя с плота.
Ужинали мы все той же копалухой. Я потихоньку поделился мясом со Снежкой. Жереба заметил этот мой жест и выругал от всей души:
— Неча ее поваживать. Собака должна быть голодной и злой. А то какой из нее охотник.
Жереба опять удивил нас. Снежку, подобравшую за нами все косточки копалухи, он привязал к плоту.
— Ты чего это? Боишься, плот сопрут? — спросил, улыбаясь, Андрей.
— Запросто. И знаешь кто? Река. Вода поднимется, и пойдем пешком до самого Урала. Надо бы вообще нам на берег не сходить, да уж больно холодно на воде, задубеешь.
Да, похолодало сильно. В лужах по утрам поблескивали острые осколки льда. За ночь остывала нагретая костром земля, да и нодья уже не спасала, лишь помогала пережить темное время суток.
Уже после отбоя под легкое потрескивание дежурной нодьи Иван позабавил нас очередной историей.
— Мы на плоту всего два раза плавали, и то от нужды. А раньше это было обычным делом. Геологи раз сплавлялись после войны, да упустили вот так же плот со всем имуществом. Чуть с голоду не подохли, хорошо, на промысловиков наткнулись. Рассказал нам это один из мужиков, Семен Заброда, царство ему небесное, через год сгинул. Лодку у нас раскололо, мы-то выплыли, а его под залом затянуло. Рассказал он нам про этот случай, а пристали мы тогда к отмели ну чистая пустыня — ни тайги, ни кустов, еле наносника для костра набрали. Вбили колышек в землю, плот привязали. Ну, а тогда я решил поберечься, что думаю, этот колышек? В плоту весу не меньше тонны, сорвет, и не заметим. Взял, да сдуру и к ноге веревку привязал. А ночью, как нарочно, вода поднялась, плот понесло, ну и меня, конечно. А я еще со сна не пойму, что к чему, снится, будто с горки зимой катаюсь. И снег, и холодно, и что-то я без санок, пузом по льду… Очухался, а я уже в воде кувыркаюсь. И главное, ноги веревкой перехлестнуло, мордой вниз волокет, толком не вздохнешь, я уж захлебываться начал. Еле извернулся на спину, дышать-то могу, а отцепиться ни как не получается, тащит, собака деревянная, да такую скорость набрал! И веревку резать боюсь, вплавь я его тем более не догоню. Мучился я, мучился, вертелся, как карась на кукане. То на дно уйду, а там метра два на стремнине, то всплыву как подводная лодка. Из сил уже выбился. Хорошо, на мель плот выбросило. Влез я на него, дрожу весь. И слышу — впереди шивера ревет! Мамочки родные! Вот уж когда я перетрухал! Протащило бы меня до самого конца шиверы, считай, кусок мяса бы выплыл, готовая отбивная. А уж мужики-то потом удивлялись! Встали, а плота нету. Только след по песку, где меня проволоколо, целая канава. Они вдоль берега, а я им уже машу с отмели, радостный. Почитай, полкилометра меня так проволокло. С тех пор я к плоту еще и Снежку привязываю, она хоть спит чутко, не то что я.
В ПРИХОЖЕЙ У СМЕРТИ
Добрый смех перед сном это хорошо. Но весь следующий день нас преследовали неудачи. «Попутная», так мы обозвали эту новую для нас реку, сполна взяла свое. Сначала мы сели на мель, да так плотно, что ни раскачкой, ни шестом не могли сдвинуть проклятую деревяшку с места. Иван тщательно обмерил шестом глубину со всех сторон плота, а затем со вздохом обратился к нам.
— Ну что, дети Папы Карло?! Полезли в воду.
Как не хотелось нам этого делать, но пришлось. Чуть-чуть обогреваясь руганью, мы сползли в воду и, работая шестами как рычагами, по сантиметру столкнули плот на глубину.
Затем мы еще пару раз садились на камни, но там уже обходилось без водных процедур.
— Нет, все-таки она мелковата, — решил Иван на одном из спокойных участков реки. — Оронок, тот поглубже будет.
Тем временем пейзаж по берегам Попутной начал меняться. Благодушные старые сопки, уступчиво расступающиеся перед рекой, сменились угрюмыми скалами. Они тут же двинули свои мрачные громады, и вода вскипела, штурмуя упрямый камень. Как назло река еще и запетляла. Нам пришлось изрядно попотеть, ворочая тяжелые бревна-весла.
— Влево бей! — орал с кормы Иван, и мы с Павлом на пределе сил отчаянно лопатили бьющуюся в истерике воду.
