Елена Михалкова - Рыцарь нашего времени

Владислав Захарович покачал головой.

– В том, что произошло, был виноват лишь я. Я пытался, пытался изо всех сил перевалить вину на Диму Силотского, оправдать самого себя, но притворяться было бы глупо – я понадеялся не на того человека, оставил моего мальчика одного, вдруг решив по каким-то отрывкам текста, что ему и впрямь лучше, что это окно света, которое манило его к себе, закрылось... хотя бы на несколько лет... Я отвечал за него, понимаете? Я, а вовсе не Дима, и уж тем более не Мария Сергеевна, которой захотелось развлечений.

В дверь снова просунулась голова консультанта, он вопросительно посмотрел на Чешкина, и Владислав Захарович сделал короткий успокаивающий жест – «сейчас, иду».

– Простите, – сказал он, – мне нужно быть в галерее... Да, забыл вам сообщить – в ту ночь, перед смертью, Коля написал один отрывок... Такой же несвойственный ему, как и те отдельные фразы, которые вы, Макар, читали на сайте. Он успел написать его за те десять-пятнадцать минут, что оставался один, либо же начал раньше, а в этот промежуток времени закончил. Я сохранил его, потому что это последний Колин текст.

– Нельзя ли его прочитать? – быстро спросил Макар, весь подавшись к Чешкину.

– Прочитать... – чуть растерянно повторил тот, встав и глядя на Илюшина сверху вниз. – Собственно, почему бы и нет? Но он у меня не с собой, он дома...

– Вы разрешите к вам заехать?

Чешкин поколебался, пошевелил в сомнении широкими мохнатыми бровями, но решился:

– Ну хорошо, договорились. Запишите адрес...

Чешкин собрался диктовать, но в следующую секунду дверь с силой распахнулась, и в комнату влетела молодая женщина. В первую секунду Бабкин не сразу узнал в ней встрепанную девушку, виденную им на кладбище мельком и издалека, но Макар встал, вежливо поздоровался, и Сергей вспомнил ее. Сегодня она была в безразмерном синем свитере яркого морского оттенка, очень идущем к ее белой коже и черным волосам. Копну волос она перехватила многочисленными резинками под цвет свитера, свела вместе в лохматый небрежный пучок, и открылся высокий чистый лоб, подчеркнулись выразительные темные глаза, смотревшие на Макара и Сергея сердито и с подозрением.

Она уже готовилась что-то выпалить, но узнала Илюшина и оборвала начатую фразу, остановилась на полпути, хотя летела к ним так, словно готовилась пробить стену. Сквозняк, ворвавшийся следом за ней, захлопнул дверь.

– Полина, познакомься: господа сыщики, Макар и Сергей, – мягко сообщил Чешкин, подходя к внучке и ласково касаясь ее плеча. – Расследуют обстоятельства побега Владимира Качкова, а заодно интересуются жизнью Димы. А это моя внучка, Полина.

– Очень приятно, – смущенно сказала девушка, красноречивым взглядом призывая Илюшина к молчанию.

– Поленька, меня Геннадий ждет, так ты продиктуй, пожалуйста, наш адрес.

Во взгляде, брошенном Чешкиным на Макара и Сергея, мелькнула легкая тревога, и, словно отвечая на невысказанное им, девушка торопливо пообещала:

– Не беспокойся, иди! Все будет в порядке.

Он снова коснулся пальцами ее плеча и вышел.

– Консультант сказал, что у дедушки какие-то неизвестные ему посетители, и я сначала решила... Впрочем, неважно. Спасибо, что не выдали нашего знакомства. – Полина Чешкина села, грустно улыбнулась Макару. – Я не хотела, чтобы дед знал о том, что я была на похоронах.

Она встряхнула головой, прядь волос упала на лоб, и девушка отвела ее быстрым движением. Ее переполняла энергия, прорываясь в порывистых жестах, в торопливой, но четкой речи, будто Полина специально приучала себя артикулировать слова, зная за собой привычку тараторить. Свободный свитер не скрывал, а скорее подчеркивал ее худобу – угловатые плечи, мальчишеское телосложение. В Полине совершенно ничего не было от деда, кроме привычки, сразу бросившейся Бабкину в глаза, когда длинными крепкими пальцами она выбила почти бесшумную дробь по поверхности столика.

– Почему вы опасаетесь, что Владислав Захарович об этом узнает? – спросил Макар, изучающее глядя на девушку. – Я понимаю, что Дмитрий Силотский был причиной смерти Коли, но из разговора с вашим дедом мне показалось...

– Подождите... – она приподнялась, наклонилась к Макару через стол. – Дмитрий Силотский?! Вам... Ах, ну конечно! Вам Денис Крапивин об этом рассказал!

По ее лицу пробежала кривая усмешка.

– Да, Денис Иванович, – подтвердил Илюшин, переглянувшись с Сергеем. – После нашей с вами короткой беседы я поговорил с ним, и он рассказал обо всех событиях той трагической ночи. Мы вам очень сочувствуем, Полина. Я понимаю, что...

– Нет, вы не понимаете, – снова перебила его она. – Вы ничего не понимаете! Вы думаете, что Ланселот был виноват в самоубийстве Коли! Но это не так, это неправда! Коля умер из-за самого Крапивина. Из-за Дениса Крапивина.

Глава 10

Рисунки, развешанные по стенам, напоминали иллюстрации к сказкам в детских книжках. Уютный свет настольной лампы отогнал темноту за окно, а с ней на время и опасения Бабкина о том, что следующая встреча с людьми Качкова или его сообщника состоится именно в плохо освещенном дворе старика Чешкина. Внутренне он постоянно ждал нападения, понимая, что рано или поздно их снова попытаются остановить. Но, видимо, то, чем они с Макаром занимались последние сутки, не казалось опасным убийцам Дмитрия Силотского. В глубине души Сергей соглашался с ними – он и сам не понимал, что Макар и он делают поздним апрельским вечером в квартире Владислава Захаровича Чешкина.

Однако спорить с Илюшиным было бессмысленно: он намеревался увидеть короткий отрывок, написанный перед смертью Николаем Чешкиным, и потому они приехали в этот двор, тускло освещенный разбитыми фонарями, хотя и расположенный в одном из центральных районов Москвы, и теперь ожидали в гостиной, пока старик ищет среди записей внука.

Полина встретила Илюшина и Бабкина, когда они приехали, но тут же ушла, словно ей было неловко оставаться с ними после разговора в галерее. Сергей прокрутил в памяти историю, рассказанную ею, и подумал, что Николаю Чешкину не очень-то везло с друзьями: один бросил его в одиночестве ради любовницы, второй это все подстроил.

Из рассказа Полины следовало, что два месяца спустя после гибели Коли к ней пришел Дмитрий Силотский. Поначалу она не хотела с ним разговаривать: ей было невыносимо видеть человека, которого она считала виновником смерти брата. К тому времени Ланселот оказался в полной изоляции от прежних друзей: Швейцарец и Крапивин не разговаривали с ним, старик Чешкин не мог слышать даже упоминания его имени. Возможно, отчасти поэтому Полина все же согласилась на разговор: она почувствовала жалость. Однако Дмитрий не собирался вымаливать прощение и не пытался оправдаться.

– Я хочу только одного, – сказал он ей при встрече, прямо глядя в глаза Полине. – Чтобы ты знала, кто, кроме меня, несет ответственность за гибель Коли. Я сам узнал об этом только неделю назад от одного человека... ты ее не знаешь... это та самая женщина, к которой я в ту ночь уехал.

По словам Силотского, Денис Крапивин, знакомый с Томшей, заплатил ей денег за то, чтобы она позвонила бывшему любовнику и любыми путями выманила его из дома. Денис знал и Томшу, и Ланселота, он, как и все вокруг, был в курсе ситуации в семье Чешкиных, и ему не составило особого труда реализовать свой план.

Мария Томша, охотно согласившись взять деньги, сделала то, что от нее требовалось. Но в ней, несмотря на равнодушие к Силотскому, все же проснулось что-то вроде совести, и, когда спустя месяц он пришел к ней – жалкий, обвиняющий себя в смерти друга, с унизительной покорностью принимающий пренебрежение друзей, она призналась ему во всем. Тогда Ланселот и решил поговорить с Полиной Чешкиной.

– Послушайте, Полина, но это же ерунда, – попытался возразить Бабкин, выслушав ее короткий рассказ. – Зачем это понадобилось Крапивину? Для чего?

– Денис, точно так же, как и Дима, полагал, что Коля куда здоровее, чем думает дедушка, – горько ответила она. – Но Ланселот постоянно вступал с дедом в спор, и они даже ссорились из-за этого, а Денис Иванович привык все делать потихоньку, без лишнего шума. Вы просто не знаете его, а я знаю: он из тех людей, которые, будучи уверены в своей правоте, обязательно стремятся подтвердить ее любыми путями. Но он же у нас человек без фантазии, понимаете? – она грустно усмехнулась. – У него имелась идея, а для ее подтверждения необходим был опыт. Самый простой и рациональный способ – провести этот опыт. Вот он его и провел.

– Но должен же Денис был думать о том, чем чреват его эксперимент в случае неудачи? – вмешался Илюшин.

– Вы все никак не представите настоящего Дениса Ивановича. Поймите: он настойчив, терпелив и при этом совершенно лишен воображения. Как бы вам объяснить? Вот смотрите: я немного рисую... так, для себя... и каждый раз, когда он видел какой-нибудь из новых моих рисунков, он разглядывал его, как некую диковинку. Он знал их до деталей! Каждый из них вызывал у Крапивина такое удивление, что он даже меня расспрашивал: «А как ты вот это придумала? А вот это?» А однажды честно признался, что он не может представить, откуда все это берется у меня в голове. А ведь я почти и не фантазировала, поверьте! Обычные рисунки, немножко детские: как лошадь с сумкой гуляет по мостику, а снизу с ней разговаривают рыбы... Или идет дождь, но дождинки – не капли воды, а пузыри, в каждом из которых сидит человечек... Если бы с Колей в ту ночь все обошлось, Денису и в голову не пришло бы рассказать нам о том, что его правота подтвердилась: для него главным было доказать это самому себе. Вот Димка Ланселот – тот устроил бы настоящий вечер в свою честь! – она против воли улыбнулась. – Хвалил бы себя, постоянно напоминал всем, что он оказался прав и что его нужно было слушать с самого начала. Ему обязательно требовалось признание.