Андрей Константинов - Гоблины. Жребий брошен
— Нет, не кажется.
— Это потому что вы заведомо встали на сторону своих подопечных. Качество, безусловно, похвальное. Вот только, поверьте, жизнь порой подбрасывает нам такие сюжеты… Что же касается вашего вопроса… Скорее, здесь я с вами соглашусь. Мне действительно противно. Противно всем этим, — он горько кивнул в сторону газетной кипы, — заниматься… Вы абсолютно правы, Ольга Николавна: мы полностью зависим от местных властей. Шаг влево, шаг вправо считается побегом. Нет, нас не расстреляют — нас всего лишь выставят на улицу.
Ольга посмотрела на редактора с насмешливым сочувствием:
— Вы так дорожите этим местом?
— Лично я — нет. Но у меня в штате, помимо двух корреспондентов, еще есть корректор, фотограф, бильд-редактор, верстальщик и бухгалтер. Итого, семь человек. Местной администрации ничего не стоит одним распоряжением сменить всю нашу команду. Учитывая, что других печатных изданий здесь нет, это гарантированно означает безработицу. А у них у всех семьи. Это я могу в любой момент подорваться и вернуться в Питер. Устроиться хоть копирайтером. Они — не могут.
— Так вы что, не местный? Питерский?
— А что, непохоже?… Впрочем, пожалуй, да. К сожалению, ассимилироваться в окружающем убожестве особого труда не составляет… До недавнего времени я работал в нескольких крупных питерских газетах. Причём весьма серьезные люди признавали за мной, минимум, небесталанность. Однако в конечном итоге это не спасло.
— А что случилось? Не спасло от чего?
— Меня вышибли. — нехотя признался Гронский. — Под зад коленом. Невзирая на прежния заслуги.
— За что вышибли?
— А вот за то самое. За неправильное понимание линии партии. За собственное мнение. За ершистость. За неуживчивость. И это при том, что беспристрастных журналистов не существует в природе. Беспристрастность в СМИ — это или неспособность, или нечестность. К сожалению, это не яяпервый сказал. Но подписываюсь здесь под каждой буквой.
— И тогда вы решили перебраться в провинцию?
— Ага. Решил поменять столичную нечестность на областную неспособность.
С улицы раздался резкий протяжный сигнал клаксона. Гронский, вздрогнув от неожиданности, подошёл к окну и внимательно всмотрелся: на площади, строго напротив редакции, возле новенькой «Пежо» стояли двое молодых людей — парень и девушка.
— Это не за вами? — не отводя взгляда, почему-то подсевшим голосом спросил у Ольги редактор.
— За мной, — подтвердила Прилепина и посмотрела на часы: — В самом деле, заболтались мы с вами.
— Это что, ваша студентка?
— Да. А что вас смущает?
— Ничего.
— Константин Павлович, а вы не находите, что она очень похожа?
— На кого? Похожа?
— На убитую девушку? Её фотография на днях была опубликована в «Тайном советнике».
— Не знаю. Я… я не видел этой публикации…
— Ну, мне пора! — поднялась из-за стола Ольга. — Я поняла вашу мотивацию, Константин Павлович, и приняла к сведению вашу точку зрения. Мне на самом деле искренне жаль и вас, и ваших людей. Вот только, хочу предупредить сразу — мы всё равно не намерены спускать это дело на тормозах.
— Я понимаю, — Гронский медленно отошёл от окна. — Более того, у меня есть кое-какие соображения на этот счет.
— Какие соображения?
— Мне потребуется некоторое время, чтобы грамотно их сформулировать. Вы не станете возражать, если завтра я, возможно, нагряну к вам с ответным визитом?
— Да ради бога, приезжайте. По крайней мере, сможете своими глазами убедиться, что не так страшен черт — как его малютка… Всего доброго, Константин Павлович… Да, вы позволите? Экземплярчик? А то у нас на базе этот номер мгновенно сделался раритетом.
— Да хоть всю пачку, — рассеянно предложил Гронский.
Ольга взяла со стола несколько газет и вышла из кабинета. А редактор торопливо вернулся к окну и сосредоточенно принялся наблюдать за тем, как она выходит из подъезда, перебрасывается парой фраз с молодежью, после чего все трое садятся в машину.
Серебристый «Пыжик» уже давно скрылся из виду, а Гронский так и продолжал стоять, прижавшись лбом к оконному стеклу.
И о чём-то напряжено думал-думал-думал…
Санкт-Петербург,
7 июля 2009 года,
вторник, 20:35
— …Моя б воля, я бы таких просто стрелял! Таких, которые без цели, без какой-то видимой надобности людей гасят направо и налево. Америкосы, к слову, именно так и поступают при задержании.
— Да успокойся ты, Женька! Дадут ему пожизненное, стопудово дадут. При таком общественном резонансе никто Евсюкова отмазывать не станет. Они же там, наверху, не идиоты. Вот только откуда в тебе, Евгений, столько кровожадности? Вроде бы книжки умные читаешь — философов, гуманистов разных. А сам при этом за смертную казнь агитируешь.
— Да, я за смертную казнь на нынешнем этапе исторического развития России! — запальчиво взялся объяснять Крутов. — Но это не от кровожадности, и не от того, что её возвращение серьезно изменит криминогенную обстановку. Опыт показывает, что это не так. Просто пожизненное заключение, его условия в нашей стране таковы, что оно напоминает древнюю китайскую пытку каплей воды, которая ежеминутно падает человеку на темечко. Человек постепенно сходит с ума и медленно умирает. По большому счету, мы никогда и не отказывались от высшей меры, только сейчас приводим ее в исполнение абсолютно садистским способом — содержим преступника в таких условиях, что он живет в аду на земле!
Этим вечером в релакс-комнатушке «гоблинов» проходила небольшая стихийная вечеринка, посвященная счастливому избежанию Григорием и Ильдаром серьёзного наказания за июньский косяк со свидетелем. Как водится, с каждой опустошаемой бутылкой градус пьяных базаров, вкупе с пьяным же пафосом, нарастал. И в какой-то момент наличествующий в курилке народ уже не столько пил, сколько до хрипотцы, с легким матерком, перебивая друг друга, спорил: «за жизнь», «за службу» и за глобальное «что же будет с родиной и с нами?».
— А по мне так здесь не всё столь однозначно. — заявила порядком захмелевшая Наташа Северова. К слову, в подобных дискуссиях она традиционно участвовала наравне с мужчинами. И отнюдь не в качестве «блондинки». — К примеру, если человек пьяным за рулем влетает на остановку, давит четверых ни в чем не повинных прохожих, то получает за это шесть лет. А здесь, в случае с Евсюковым, за два трупа — и сразу пожизненно?
— Наталья, не забывай! Евсюков был сотрудником милиции, — напомнил Вучетич. — В данном случае это должно рассматриваться как отягчающее обстоятельство.
— Да брось ты! В момент стрельбы, судя по всему, он вообще был… марсианином. По крайней мере, лично я никогда не поверю, что человек, находясь в здравом уме и в твердой памяти, может совершать такие вещи.
— То есть ты его как бы оправдываешь, что ли? — поразился Григорий.
— Я не оправдываю. Я всего лишь пытаюсь понять: зачем ему было это нужно? Это же фактическое самоубийство! Всё равно как на самолете в небоскреб вдолбаться… Он что, рассчитывал оттуда уйти незамеченным? Она какую-то выгоду материальную с этого поимел? Я не говорю, что Евсюков хороший и что его надо в жопу целовать…
— Ф-фи, Натали! Здесь же джентльмены! — изобразил негодование Джамалов. — Жопа! Неужели трудно подобрать синоним? Ты ведь всё-таки аналитик.
— Да запросто! Седалище. Задница. Пятая точка. Тухес. Гузно. Нижний бюст. Очко… Так вот, насчет вменяемости. Да не может вменяемый человек такие вещи сделать! Просто потому что ему это незачем. Я бы поняла, если бы Евсюков убил каких-то свидетелей. Видевших допустим, как он получает взятки. Тогда — да. Ужас, конечно, но — верю. Отчасти понимаю. А просто так зайти в магазин, начать шмалять и считать это нормальным… Почему одних в аналогичных ситуациях сажают в дурку, а других закатывают на пожизненное? Только из-за пресловутого общественного резонанса, что ли? Что за двойные стандарты?
— Знаешь, Наташ, мне кажется здесь не в двойных стандартах дело. — нахмурился Холин. — Общественный резонанс он ведь тоже не на пустом месте возник. И не один только Евсюков тому виной. Просто у любого механизма существует определенный предел прочности. И в нашей с тобой краснознамённой он давно превзойден. Именно поэтому она в народе не любима и не уважаема. Оно бы и ладно — мы бы как-то ужились и без взаимной любви, ограничившись фиктивным браком — но ведь милицию еще и боятся! Вот это, на мой взгляд, самое страшное.
— Эт-точно! — поддержал Григория Вучетич. — Причём, боятся всех её представителей поголовно. Без оглядки на иерархию должностей и званий, которая столь много значит в системе координат МВД.
— А всё потому, что обывателю и в самом деле всё равно, кто завтра заедет ему в рыло: холёный, краснорожий сержант ППС или, к примеру, степенный, породистый офицер РУБОП. Тем более, что между первым и вторым принципиальной разницы нет никакой. Просто первый мечтает о том, чтобы когда-то стать вторым. А второй им уже стал и теперь мечтает о чем-то более возвышенном.
