Горе невинным - Кристи Агата
– Какое тебе дело до них?
– Нам ни до кого нет дела… так ты думаешь?
Лицо у Филипа стало злым и упрямым, и Мэри испугалась. Прежде ей не доводилось видеть своего мужа в таком состоянии.
– А разве нет, нет разве? – она открыто выразила свое несогласие. – Что, мне обо всех надо заботиться?
– Не понимаю тебя.
Филип удрученно вздохнул и оттолкнул от себя поднос с завтраком:
– Убери. Не хочу больше.
– Но, Филип…
Он нетерпеливо взмахнул рукой. Мэри взяла поднос и вышла из комнаты. Филип подъехал к письменному столу, взял ручку, внимательно посмотрел в окно. Непонятная тоска охватила его. От недавнего возбуждения не осталось и следа. Им овладело безразличие, но он смог взять себя в руки. Быстро набросав две страницы, Филип откинулся в коляске и задумался.
Что ж, это весьма правдоподобно, такое возможно. Но полного удовлетворения не было. На правильном ли он пути? Нет уверенности. Чертовски недостает ясного мотива преступления. Какая-то непонятная деталь все время от него ускользает.
Он нетерпеливо вздохнул. Скорее бы приехала Тина, и все встанет на свои места. Вот бы ему удалось выяснить обстоятельства этого дела только в тесном семейном кругу. Большего он и не желал. Если бы на первых порах истина стала известна только им, сразу же изменилась бы удушающая атмосфера в семье. Все вздохнули бы с облегчением, все, за исключением одного человека. А он сам и Мэри могли бы вернуться домой и…
Тут его размышления прервались. Он вдруг отчетливо осознал свою собственную проблему. Ему вообще не хотелось возвращаться домой, возвращаться к этому неукоснительному распорядку, сияющим занавесочкам, сверкающей бронзе. Аккуратная, яркая, ухоженная клетка! И он заточен в эту клетку, прикован к инвалидному креслу, окруженный заботами любящей жены.
Его жена… Подумав о жене, он мысленно увидел два совершенно разных существа. Одно из них – это девушка, на которой он женился, белокурая, голубоглазая, нежная, сдержанная. Он полюбил эту девушку, ему нравилось ее поддразнивать, а она удивленно и настороженно его разглядывала. То была его Полли. А потом появилась Мэри… твердая, как сталь, страстная, но холодная, не способная к нежной привязанности… Мэри, которую никто, кроме ее собственной персоны, не интересовал. Да и он, ее муж, интересовал лишь потому, что принадлежал ей.
Вспомнилась строка из французского стихотворения… Как это там?
«Венера вся во власти страсти своей…»
Эту Мэри он не любил. У нее были холодные голубые глаза, глаза незнакомого ему человека.
Филип засмеялся. Видимо, у него, как и у всех в этом доме, начали сдавать нервы. Он вспомнил рассказы тещи о его жене. О маленькой ласковой белокурой девчушке из Нью-Йорка. О том, как этот ребенок, обхватив ручонками шею миссис Эрджайл, закричал: «Хочу остаться с тобой! Ни за что не уеду!»
Разве в этом не проявилась ее привязанность? К тому же как это не похоже на теперешнюю Мэри! Возможно ли столь разительное несходство между ребенком и женщиной? Трудно, почти невозможно представить, чтобы в Мэри заговорил голос привязанности, чтобы он зазвучал столь отчетливо.
Произошло нечто невероятное… Его вдруг пронзила неожиданная мысль. Неужели на удивление просто? Не привязанность… голый расчет. Все до конца просчитано. Искусно разыграна показная привязанность. Средство для достижения желаемого?
Едва он подумал об этом, и собственная же мысль оглушила его.
Филип в сердцах отшвырнул ручку и направился в примыкающую к гостиной спальню. Он подъехал к туалетному столику, взял гребенку, зачесал назад нависшие надо лбом волосы. Собственное лицо показалось ему чужим и незнакомым.
«Кто я, – подумал Филип, – и куда я иду?» Такие мысли прежде не посещали его… Он подкатил к окну, выглянул наружу. Внизу, возле кухонного окна, с кем-то разговаривала одна из приходящих служанок. До него долетали голоса, в которых отчетливо слышался местный выговор…
Глаза у него расширились, Филип затих, словно погрузился в прострацию.
Шорох, донесшийся из соседней комнаты, вывел его из оцепенения. Он переместился со своим креслом к двери.
У письменного стола стояла Гвенда Воугхан. Она обернулась к нему, ее осунувшееся лицо, освещенное утренним солнцем, поразило его своим печальным выражением.
– Хелло, Гвенда.
– Хелло, Филип. Лео решил, что вас может заинтересовать «Иллюстрейтед Лондон ньюс».
– О, спасибо.
– Славная комната, – сказала Гвенда, оглядываясь. – Даже не верится, что я когда-то сюда захаживала.
– Словно королевские покои, не так ли? – улыбнулся Филипп. – Вдали от всех. Мечта инвалида и молодоженов.
Он произнес последнее слово и тут же об этом пожалел. Лицо у Гвенды конвульсивно вздрогнуло.
– Надо идти работать, – усмехнулась она.
– Вы великолепный секретарь.
– Только не сейчас, все время допускаю ошибки.
– Кто их не допускает? – попытался он утешить ее. – Когда вы с Лео поженитесь?
– Наверное, никогда.
– Вот это будет действительно ошибка.
– Лео полагает, что наша женитьба вызовет нежелательные пересуды… прицепится полиция! – Ее голос звучал удрученно.
– К черту все, Гвенда, надо отважиться.
– Я бы и отважилась, человек я рискованный. Люблю ставить на счастье. Но Лео…
– Да? Лео?
– Он, вероятно, до конца своих дней останется супругом Рэчел Эрджайл.
Гнев и отчаяние, прозвучавшие в ее словах, поразили Филипа.
– Такое ощущение, будто она жива, – произнесла Гвенда. – Она здесь… в этом доме… все время.
Глава 22
Тина поставила свою машину на газоне возле стены, ограждающей церковный двор. Она аккуратно распаковала только что купленные цветы, миновала кладбищенские ворота и пошла по центральной аллее. Не нравилось ей это новое кладбище. Лучше бы маму похоронили на старом погосте, поближе к церкви. Там витает дух старины. Могилы прикрыты ветвями тиса, камни поросли мхом. На этом же новом кладбище все тщательно спланировано, от главной аллеи ответвляются пешеходные дорожки, все прилизано, все безлико, словно ты не на кладбище, а в магазине самообслуживания.
Могила миссис Эрджайл содержалась в порядке. Ее обрамлял бордюр из мраморных плиток, пространство между которыми было усыпано гранитной крошкой. Над могилой возвышался гранитный крест.
Сжимая в руке гвоздики, Тина прочла надпись: «Светлой памяти Рэчел Луизы Эрджайл, ушедшей из жизни 9 ноября 195…» Ниже стояло: «Твои дети благословляют тебя».
Сзади послышались шаги, Тина, вздрогнув, обернулась:
– Мики!
– Увидел твою машину и последовал за тобой. Вот и пришел сюда.
– Пришел сюда? Зачем?
– Не знаю. Наверное, чтобы попрощаться.
– Попрощаться… с ней?
– Да. Получил работу в нефтяной компании, о которой я тебе говорил. Через три недели уезжаю.
– И пришел попрощаться с мамой?
– Да. Хочу поблагодарить ее и сказать, что я раскаиваюсь.
– В чем раскаиваешься, Мики?
– Не в том, что убил ее, если ты это вообразила. Неужели ты думаешь, что я убил ее, Тина?
– Не знаю.
– А теперь тем более не знаешь, верно? Не вижу смысла оправдываться.
– Так в чем ты раскаиваешься?
– Мама много для меня сделала, – задумчиво проговорил Мики. – И не видела от меня никакой благодарности. Ее любовь доводила меня до яростного исступления. Я ни разу не сказал ей доброго слова, не подарил ни одного любящего взгляда. Сейчас захотел это сделать, вот и все.
– Когда ты перестал ее ненавидеть? После смерти?
– Да. Наверное.
– Ведь ты не ее ненавидел, не так ли?
– Да, тут ты не ошибаешься. Я ненавидел свою родную мать, потому что любил ее. Я ее любил, а она мной тяготилась.
– Теперь злость прошла?
– Да. Чего от нее можно было требовать? Каждый человек таков, каким уродился. Она была светлым, счастливым созданием, слишком любила мужчин и к бутылке пристрастилась. А с детьми была ласковой, пока на нее не накатывало. Но в обиду их не давала. Все бы хорошо, да только вот мной тяготилась! Долгие годы я гнал от себя эту мысль. Теперь смирился. – Он протянул руку. – Не дашь ли мне одну гвоздичку, Тина? – Он взял из ее руки цветок, наклонился и положил его пониже надписи. – Мама, это тебе. Я был скверным сыном, не понимал, что ты была мудрой матерью. Но есть ли прок в таких запоздалых извинениях? – поглядел он на Тину.
