Потерянная рукопись Глинки - Людмила Львовна Горелик
Юля проникалась печалью мелодии, сочувственно печалилась вместе с ней и оживлялась, когда музыка становилась веселой. Ей нравились красивые и яркие, сдержанно-страстные танцы цыган.
Дмитрий Алексеевич тоже наслаждался танцами и пением – не становясь соучастником, как дочь, но удивляясь своеобразию и новизне этой музыки.
Глинка же слушал и умом, и сердцем. Он проникался оттенками звуков и улавливал их своеобразие – да, близко к венгерскому, к испанскому напеву, но другое, другое. Его порой удивляла неожиданно прорывающаяся глубина дикой мелодии.
Хор окончил выступление, к слушателям подошел Шандор. Стунеев и Глинка, не сговариваясь, отдали ему почти все имеющееся в кошельках.
– А нельзя ли поговорить с солисткой? – спросил Глинка.
Старик махнул рукой, и девушка подошла к ним. Походка ее оказалась несколько размашистой, длинные юбки при обуви без каблука позволяли такую походку. Девушка была невысокая, стройная, гладкие иссиня-черные волосы скручены в пучок на затылке. Лицо с правильными чертами еще сохраняло волнение от недавнего выступления. Ее поза, когда она остановилась перед композитором, не несла в себе ни вызова, ни смущения, и если чем обращала на себя внимание, то только своей естественностью.
– Как тебя зовут?
– Мариулой.
– Сколько тебе лет?
– Семнадцать.
– Ты очень хорошо поешь, Мариула. Учиться не хочешь?
– Нет.
– Ну что ж, это твое право.
И Глинка вновь обратился к старику.
Глава 25. Концертмейстер Виктор Ардон
Спляши, цыганка, жизнь мою!
А. Блок
В этот вечер Елена Семеновна долго не засыпала. Она отказалась от снотворного, которое предлагала Юля, – хотелось подумать в одиночестве. Сама Юля приняла двойную дозу. И действительно помогло – заснула.
Когда Шварц через час заглянула в ее комнату (все ж беспокоилась: как она перенесла день похорон), Юля спала, обнявшись с Сэнсэем («Вот тоже интересно, – думала Леля. – Он ее как-то сразу полюбил. Скорее всего, помнит ее приезд в прошлом году. Не может же он помнить разговоры по скайпу?! Хотя кто их, кошек, знает»). В общем, Елена Семеновна, как и хотела, осталась совсем одна и думала, вспоминала. И чем больше она вспоминала, тем острее ее царапало то, что Виктор Ардон подарил Нине эти старые ноты.
С Витькой она была знакома с детских лет: в подростковые годы, в тот период, когда гормоны прут, а ума еще мало, были в одной тусовке, танцевали под магнитофон запрещенные твист и рок-н-ролл в подвале бомбоубежища. В том возрасте они все были в кого-то влюблены – точнее, им так казалось. Была ли она в Витьку влюблена? Пожалуй, нет. За ним девчонки бегали, конечно, но ведь и она, Леля Шварц, не лыком шита. Ничего серьезного там, конечно, не было: твист, совместно выкуренная сигарета… А Нинке он нравился? Этот вопрос теперь тоже стал Лелю занимать. Вряд ли. Нинка была выдумщица, хохотушка, без царя в голове совсем… Много парней вокруг нее в ту пору вертелось, и Витька не более других.
Ну, бомбоубежище скоро прикрыли, повесили большой замок, и компания распалась. Леля занялась учебой. Нинка, напротив, ушла из школы после девятого класса, стала работать контролером на льнокомбинате. А Витька? Его Леля теперь редко видела – если только случайно где-нибудь… Он поступил в музучилище, у него обнаружились большие способности к музыке. В конце семидесятых служил в филармонии, давал сольные концерты… Леля однажды ходила на его концерт, со вторым, кажется, мужем, – слушала, аплодировала, думала, что будет гордиться знакомством. Но потом он как-то не оправдал ожиданий. Тут и время свою роль сыграло: началась инфляция, зарплаты не платили, на концерты люди перестали ходить. Кажется, его из филармонии уволили. Выпивать, говорят, стал, связался с нехорошей компанией…
Леля встала, набросила халат и вышла в кухню. Заварила растворимый кофе, достала конфеты и остатки принесенных Потаповым круассанов, помазала зачем-то круассан маслом, положила сверху кусок сыра («А, ладно, если уж вредное, то одно к одному, – подумала она. – Иногда можно»). Запахло вкусно. Леля села на стул и, помешивая кофе ложечкой, стала думать дальше.
У нее тоже было одно воспоминание, в котором фигурировали старые ноты и Виктор Ардон… Началось все с Дубовецкого. Вениамин Дубовецкий был ее соседом по лестничной площадке. Когда-то, еще давно, родители Лели дружили с матерью Вениамина, Евгенией Александровной. Леля с Веней не дружили – он был старше и какой-то сумрачный, у него своя компания имелась. Но, впрочем, и не ссорились. Однажды, уже став вором, Веня сказал Леле: «Если будет кто-то на тебя наезжать – скажи. Я заступлюсь. По-соседски». Это уже когда и его мамы, и родителей Лели не было в живых. Кажется, это в конце восьмидесятых было… да, она с третьим мужем в это время разводилась.
К Вене за помощью она, конечно, никогда не обращалась, да и не было повода. Она осторожная была, соображала хорошо. А с нотами… Это случилось, когда Дубовецкий умер – точнее, его убили в какой-то разборке. Уже в девяностые было дело. Хоронили его
