Истина. Осень в Сокольниках. Место преступления - Москва - Эдуард Анатольевич Хруцкий
Семен жадно, давясь, выпил жгучую жидкость, потом сидел несколько минут, зажав рот ладонью. Долгушин брезгливо смотрел, как медленно розовеет его нечистое, угреватое лицо.
– Милиция…
– Что милиция?
– За Алимовым милиция пришла, он на машине с Серегой подорвал, те стрелять начали, и они разбились. Насмерть.
– Кто сказал?
– Да весь переулок об этом говорит.
– Точно насмерть?
– Точно.
– Значит, повезло нам.
– Повезло, Юрий Петрович.
– Вот что, Семен, – спокойно, даже слишком, сказал ему Долгушин. – Дело закрываем. Ты сейчас едешь в торг, подаешь заявление об уходе и линяешь из Москвы.
– Куда?
– Найдешь место, страна большая, а денег у тебя хватит. Паспорт, что я тебе дал, цел?
– Конечно.
– Все, Семен, прощай. Будет надо, я тебя найду. Сроку тебе на все дела – три дня.
Семен пошел к двери и, открыв ее, на пороге внезапно обернулся. Он несколько минут внимательно разглядывал Долгушина. Высокого, статного, великолепно причесанного, в белом заграничном халате. В таких халатах ходят обычно герои-любовники в западных фильмах.
Посмотрел, усмехнулся недобро. И исчез услужливый, заискивающий Семен Яковлевич Липкин. Не было больше человека смешно и пестро одетого. На пороге квартиры стоял зверь. Матерый, опытный, опасный.
– Что, Юрик, – блеснув золотыми фиксами, ощерился он, – пар выпускаешь, падла? Не хочешь халатик махровый, парижской работы на бушлат менять? А?! Боишься, гнида?
– Ты, сволочь! – Долгушин шагнул к дверям. Он не заметил, как в руке Семена оказался нож. Щелкнула пружина, и выскочило из рукоятки безжалостное, заточенное лезвие.
– Стой! Не то запорю, как телка.
Долгушин остановился. Он видел лезвие ножа и руку видел с синей татуировкой, которую почему-то не замечал раньше. Не обращал на нее внимания. А сейчас рука с татуировкой и нож стали единым – угрожающим и страшным.
– Ну вот что, Каин, – насмешливо сказал Семен, – кличку же себе придумал. Ты ею своих фраеров пугай, а мое слово такое: попадешься, продашь – на дне моря найду и запорю. Понял? Надо бы с тебя за Нинку получить. Но потом.
Он плюнул и захлопнул дверь. Плевок, словно медаль, повис на халате. Долгушин брезгливо скинул халат и, как был в одних трусах, бросился в кресло.
Все, конец его с таким трудом выстроенной империи. Империи, где только он пять последних лет миловал и казнил. Империи, где жадно ловили каждое слово и боялись его.
Значит, не было этого ничего. Значит, просто он нужен оказался этим людям. Они использовали его, а не он их. Использовали его ум, знания, умение выстроить любую, даже самую сложную, комбинацию. Ну что же, может, это к лучшему. Конец империи. Король умер – да здравствует король.
Ничего, он еще может кое-что сделать. «Нет, Семен, мы с тобой не встретимся на пересылках и в колониях. Мы, бог даст, больше вообще не встретимся». Долгушин закурил, подошел к столу, поднял телефонную трубку. Постоял, положил ее и вышел в прихожую, там минут десять у зеркала он придавал своему лицу соответствующее выражение.
Вот теперь он спокоен. Абсолютно спокоен.
Он подошел к телефону и набрал номер Забродина.
– Владимир Федорович, дорогой, простите великодушно, что отрываю от работы, но хотел бы воспользоваться вашим разрешением и получить пятиминутную аудиенцию… Спасибо… Спасибо. Через сорок минут я у вас. До встречи.
Он оделся, как всегда, тщательно. Выходя в прихожую, увидел валяющийся халат. Брезгливо поднял его двумя пальцами и, выходя, заткнул в мусоропровод.
Забродин жил в старом доме на улице Чехова, рядом с Театром Ленинского комсомола. Квартира его отличалась от остальных, виденных Долгушиным, размерами и нелепостью планировки. Непонятно, кому могло взбрести в голову построить такое количество переходов и коридорчиков. Долгушин был здесь первый раз, но он прекрасно знал эту квартиру. Она была изучена им по рассказам общих знакомых и по фотографиям людей, снимавших хоть небольшую, но интересную коллекцию Забродина. И, проходя по ней, думал о том, что повезло члену-корреспонденту, так как его квартира должна быть следующей.
Они вошли в большой кабинет, обставленный тяжелой старинной мебелью. Письменный стол, величиной своей напоминающий саркофаг, кожаные кресла и такой же диван. Стены закрыли тяжелые шкафы, полные книг. На одной из стен висело восемь миниатюр. Долгушин подошел, посмотрел, вздохнул тяжело.
– Какая прелесть. Когда я разбогатею, обязательно куплю хоть парочку, повешу и буду смотреть. Мне кажется, что именно эти прекрасные лица могут исправить любое настроение.
– Вы правы, Юрий Петрович. – Забродин надел очки, подошел к Долгушину. – Я смотрю на это женское лицо, вот, справа, неотрывно. Вглядитесь, насколько оно одухотворено, как будто его внутренний жар заставляет светиться ее глаза. Жар души, жажда великого сильного чувства. Прошу.
На столике в углу был сервирован кофе.
– Я знаю, что вы, Юрий Петрович, знаток и любитель. А я себе позволю рюмочку ликера.
– Не знал, что вы его любите. Если бы я поехал в Париж, привез бы вам «Куантро».
– Что значит «если»?
– Вот поэтому я и побеспокоил вас, Владимир Федорович. Не могли бы вы уточнить, как моя поездка?
– А что вас волнует?
– Многое, от этого зависит, буду я браться за работу о Наполеоновской эпохе или займусь чем-то другим.
– Я сейчас позвоню.
Забродин подошел к столу, поднял телефонную трубку:
– Борис Евсеевич, добрый день, Забродин. Да какие у нас дела? Так, по мелочи. Я вас побеспокоил по поводу командировки в Париж искусствоведа Долгушина Юрия Петровича. Да. Да. Понятно. Все оформлено. Спасибо. И когда это может состояться? Дней через десять – двенадцать. Хорошо, я передам ему. Спасибо большое.
Впервые Долгушин потерял самообладание. Он так сжал руки в кулаки, что ногти больно впились в ладони. Его начала бить мелкая, противная дрожь. Забродин положил трубку, повернулся к Долгушину:
– Эко, батенька, вас скрутило. Нельзя, нельзя так нервничать. Не впервой ведь за рубеж отправляетесь.
Долгушин глубоко вздохнул, приходя в себя. Весь ужас сегодняшнего дня, смерть Алимова, «крушение империи» показались ему копеечными, мелкими по сравнению с тем, что будет через десять дней.
– Спасибо, Владимир Федорович. Не знаю, как благодарить вас.
– Да вы пейте кофе-то. Пейте.
Уже у дверей, провожая Долгушина, Забродин сказал:
– Да, кстати, памятуя нашу банную беседу, хочу вас кое– чем порадовать.
– Весь внимание, – внутренне напрягся Долгушин.
– Скоро вы сможете написать о кошмарной драме в сухотинском особняке. Милиция нашла часть пропавших вещей.
– Как? – искренне удивился Долгушин.
– Узорную плитку и каминную облицовку работы Жюля Пино.
– Я-то думал, что там взяли только Лимарева.
– А разве я вам