Екатерина Лесина - Разбитое сердце королевы Марго
– Идем?
Далматов протянул руку и мягко спросил:
– Может, все-таки останешься?
– И отпустить тебя одного?
– Собственница. – Он щелкнул ее по носу.
– Вся в тебя…
И все-таки неспокойно. Сердце колотится как безумное. И то холодно, то жарко. Горло опять сдавила невидимая рука. Это паника. Всего-навсего паника. С нею Саломея справится.
Но чем ближе к дому, тем страшней.
– А если нас…
– Поймают?
– Да.
– Посадят.
– Ты издеваешься?
– В какой-то мере. Рыжая, ты что-то сильно боязливой стала. Да, если поймают, задержат. Будет неприятно, но не более того… всегда можно договориться.
Он шел к дому быстрым решительным шагом, и Саломее вновь не оставалось ничего, кроме как идти следом.
Или вернуться к машине.
Трусливая мыслишка, но чем дальше, тем более привлекательная. В конце концов, должен же кто-то сохранять ясность мышления? И вообще, если Далматова арестуют, то Саломея его вытащит… а если арестуют обоих…
Дом выглядел еще более мрачным, нежели при первом с ним знакомстве. Наверное, потому, что теперь Саломея знала о произошедшем несчастье.
Дом не сберег хозяйку.
И сейчас был печален. Он смотрел на Саломею темными окнами, сквозь тяжелые решетки, будто прицениваясь, решая, стоит ли она, незваная поздняя гостья, доверия.
Стоит.
И дверь Далматову открыл, подыграл. Поддался.
Впустил в темную прихожую, в которой пахло сигаретами, должно быть, курили полицейские…
– Нет, – сказал Далматов шепотом, когда рука Саломеи потянулась к выключателю. – Очень тихо. Постой. Глаза привыкнут к темноте.
Он уже ориентировался легко, пожалуй, чересчур уж легко.
Ступал мягко, беззвучно.
И Саломею тянул за собой. Она старалась идти шаг в шаг, след в след, чтобы тоже тихо, но получалось много хуже, чем у Далматова. Сама себе Саломея казалась неоправданно громкой. Она слышала и как шелестит одежда, и как поскрипывают сапоги.
– А если… – Ей вдруг представился убийца, затаившийся в тишине спальной комнаты.
Или в гостиной.
В воображении Саломеи убийца был огромен, черен и держал в руках топор. А макушку его украшал красный новогодний колпак. Картина эта была столь нелепа, что Саломея зажала рукой рот, чтобы не рассмеяться в голос.
Истерика.
Всего-навсего истерика.
– Тише, – одними губами произнес Далматов.
Он в темноте видел. И ступал бесшумно, а может, вновь дом позволял ему подобную вольность в надежде, что он, Далматов, отомстит за хозяев.
Дом по ним тосковал.
Первый этаж.
Вереница комнат, большей частью нежилых. В них пахнет пылью и запустением, и нос свербит, приходится тереть, с трудом сдерживая чих.
Нельзя.
Если здесь и вправду прячется убийца, то спугнуть его легко.
Но комнаты пусты.
В шкафу, дверцы которого распахнул Далматов, только шубы висят.
Лестница.
Второй этаж. Темный коридор. Двери закрытые. Черные квадраты картин. Пейзажи? Портреты? В темноте не разглядеть, да Саломея не очень-то и пытается.
Далматов гладит ручку двери, точно уговаривая и саму эту дверь не скрипеть. Подчинилась.
За нею – пустота.
Чернота.
И звездная ночь. Во всяком случае, в первое мгновенье показалось, что именно ночь, но потом стало очевидно: из-за окон все, которые огромны, во всю стену.
И больше стены.
Крыша тоже из окон, пусть и затянутых морозными узорами.
Неуютно.
Саломея отступила к порогу.
В остальном комната была обыкновенна. Шкаф. Кровать. Ковер. Прикроватный столик и стопка книг, увенчанная граненым стаканом. Полупустая бутылка водки.
Темный вдовий платок, брошенный на пол.
В шкафу вместо шуб – одинаковые черные платья, которые в сумраке почти неразличимы. Но ведь искали-то не платья…
Дальше надо.
Комната… и еще одна… и последняя по коридору, к которой Далматов идет, уже не скрываясь, а Саломее кажется, что эта их затея с самого начала обречена была на провал.
Последняя дверь.
Белая.
Все темные, а она белая, выделяется. И приоткрыта.
Далматов протянул руку к этой двери, но она распахнулась.
– Привет, – сказала Варвара, отбрасывая с лица длинные пряди. – А вы что здесь делаете?
– Привет. – Далматов нехорошо осклабился. – Мне гораздо интересней, что здесь делаешь ты…
На девчонке была пижама.
Серенькая пижама с розовыми слонами. Наивная по-детски и по-взрослому открытая. Коротенькие шортики, маечка, едва-едва живот прикрывающая. И когда Варвара руку подняла, чтобы волосы поправить, маечка задралась вовсе неприлично.
Живот был плоский, смугленький и с татуировкой.
– Варя… – Саломея стиснула руку.
– Я… не рада, кузина?
Нехорошая такая улыбочка.
– Не рада, – не стала лукавить Саломея. – Ты ведь должна быть…
– Никому я ничего не должна… кстати, где Ольга?
– В морге. – Далматов старался не пялиться на живот.
Лучше на тапочки, тоже серые, с розовой опушкой, до отвращения домашние. Она вся была такой мягкой… домашней… и раздражающей самим фактом своего существования.
– А что она там делает? – Варвара зевнула.
– Ольга умерла. – Саломея руку выпустила и зря. – И странно, что ты не в курсе.
– Я спала.
– Так крепко спала, что не слышала ни выстрела, ни приезда полиции… ни остального?
– Я снотворное приняла, – пожала плечами Варвара и, поежившись, предложила: – Может, спустимся, а то как-то… прохладненько стало. Я от холода и проснулась. Вечно во сне раскрываюсь. Дома-то тепло, тут же – дубак дубаком… как она здесь жила?
Она не выглядела ни удивленной, ни расстроенной.
Ни, что гораздо хуже, испуганной.
– Только погодите, накину что-нибудь, а то кто-то сейчас меня взглядом измусолит… кстати, кузина, поздравляю!
– Спасибо.
– Да не за что. Живите счастливо.
Она исчезла за дверью, и Саломея, потерев глаза, попросила:
– Скажи, пожалуйста, что мне просто померещилось.
– Не померещилось, – с сожалением заметил Далматов. И руку ее холодную нашел. – Все будет хорошо, рыжая… добро победит.
– Кого?
– Кого-нибудь.
Варвара и вправду переоделась. Узенькие штанишки, трикотажный джемперок в облипку. И в одежде этой нехитрой стала еще более притягательна.
– Нравлюсь? – поинтересовалась она у Далматова.
– Нет.
– Врешь.
– Скорее предупреждаю. – Он улыбнулся широко и искренне. – Я ведь не лгал тогда.
– О чем? – Саломея нахохлилась.
Злится? Или все-таки ревнует? Или и то и другое сразу. Мысль о том, что она способна его ревновать, была весьма приятна.
– О том, что свернет мне шею…
– Он может.
– Ужас какой! – притворно испугалась Варвара. – Такой злой? И как ты с ним будешь жить?
– В мире и согласии. – Далматов ответил за Саломею. – А еще долго и счастливо… деточка, не о нас речь, а о тебе. Ольга умерла.
– Ты мне говорил. Идем… сюда… – Варвара толкнула дверь в маленькую библиотеку. – Если говорить, то там, где посидеть можно.
И первой заняла узенький диванчик, оставив свободным кресло.
– Садись, – велел Далматов, и Саломея не стала спорить. Села, куртку расстегнула, но снимать предусмотрительно не стала. Далматов же устроился за креслом.
– В ногах правды нет, – с насмешкой произнесла Варвара и похлопала по дивану. – Садись. Не укушу. Обещаю.
Далматов погладил спинку кресла: кожа была мягкой, хорошей выделки.
Похоже, и после брака Ольга ни в чем не нуждалась.
– Спасибо, я уж как-нибудь тут…
– Прячешься за широкими женскими плечами?
– Вроде того.
Варвара явно собиралась сказать что-то еще, наверняка едкое, злое, но промолчала. Она откинулась, руки вытянула по спинке дивана, приняв позу неестественную, неудобную, но весьма вызывающую. Ногу на ногу закинула, покачивает. Всем видом своим демонстрирует, что именно она в доме хозяйка.
И молчит.
Далматов тоже умеет в молчанку играть. И смотрит не на Варвару, а на рыжую макушку жены. Так оно спокойней.
– И все-таки. – Варвара первой сдалась, для подобных игр у нее маловато опыта было. – Что вам от меня надо?
– От тебя… от тебя, пожалуй, надо чистосердечное признание.
– В чем? – Она приподняла рыжую бровь, всем видом своим демонстрируя величайшее удивление.
– В убийстве.
– Смеешься?! – А вот это возмущение почти ненаигранное.
– Разве похоже? – Далматов не удержался и потянул за рыжую прядку. – Сама посуди. Ольга умерла при очень странных обстоятельствах. Внешне все похоже на самоубийство…
– Но ты не веришь?
– Увы! – Далматов развел руками. – Я вообще недоверчивым уродился. Да и есть еще кое-какие моменты… она собиралась мне рассказать.
– О чем? – Варвара явно напряглась.
– Не знаю. Не успела. Мы договорились о встрече. Приехали. А здесь труп.
