Екатерина Гринева - Сногсшибательный мачо, или Правило первого свидания
– Я уже много раз говорила, что записи у меня нет. – Во рту пересохло, и я сделала паузу. – Так это вы подсылали ко мне бандюков, которые в первый раз напали на меня около дома, а во второй похитили. И еще постоянно следили?
– А ты догадливая, – усмехнулся он.
Я подумала, что один назвал меня наблюдательной, другой – догадливой, но толку это мне не принесло, раз я оказалась здесь, в этой западне.
– Зачем вы убили Пашу?
Он поморщился, как будто я задала жутко бестактный вопрос.
– Затем. Он хотел продать пленку Галипову. Вошел с ним в контакт. Сначала предложил купить ее мне, потом – ему. Мутный товарищ. Мои люди следили за ним: когда мне донесли, что он встретился в ресторане «Золотой павлин» с Наташей, я понял – пора его убивать. Я позвонил ему и сказал, что готов купить запись за любые деньги. Но я делал вид, что уступал ему неохотно, резко разговаривал с ним.
Я вспомнила звонки, которые делал Паша в тот вечер в ресторане, когда мы познакомились…
Мы назначили встречу. Как только он покинул твой дом, его убили. Но записи при нем не оказалось. Где она? Ты была последней, кто общался с ним, и я установил за тобой наблюдение.
Когда мне доложили, что ты появилась в ресторане «Золотой павлин» с подругой, я решил подождать тебя и предложить выкупить компромат. Я ждал тебя на машине вместе со своей охраной недалеко от ресторана. Но ты почему-то свернула и пошла не по той дорожке… и я потерял тебя из виду. И вдруг ты неожиданно вынырнула из кустов, с перепуганным видом. Я перехватил тебя, поразился твоему сходству с Натэллой и решил разыграть другую карту, так как такое сходство вряд ли было случайным… А потом я понял еще кое-что… Когда ты сказала, что не знаешь своего отца, я понял, почему ты похожа на нее. Я ухаживал за тобой, потому что ты напоминала мне мою девушку… – Он усмехнулся.
– А куда пропал Пашин труп?
Он задумчиво посмотрел на меня, cловно видел впервые. Похоже, он играл со мной как кошка с мышкой и не воспринимал всерьез…
– Мне не нужна была шумиха. Стали бы раскапывать: кто да что, почему убили… Ты почти сразу наткнулась на труп, а когда вернулась в дом, его уже убрали.
Но ты отвлекаешь меня от главной темы. И чего я с тобой вообще разговариваю, – рассердился Волховский. – Я делаю тебе предложение: ты отдаешь запись, и я тебя отпускаю. С условием, что ты будешь обо всем молчать. Иначе…
Мои мысли лихорадочно бурлили. Я не думала, что он отпустит меня просто так. Я размышляла, как мне переиграть Волховского. Если, конечно, получится…
– Хорошо, – согласилась я. – Она у меня дома. Мне нужно поехать домой и взять ее.
– Нет, – резко сказал Волховский. Он допил виски и поставил пустой стакан на стол. – Ты никуда не поедешь. Ты останешься здесь. А запись возьмут мои люди.
– Я так не согласна.
– А тебя никто не спрашивает, – в голосе Волховского прозвенел металл.
Похоже, мои дела складываются так, что хуже не бывает. И вряд ли мне удастся обвести Волховского вокруг пальца!
– Ну так что? Если ты не скажешь, где пленка…
Он делает шаг ко мне, держа руку в кармане, и у меня мелькает мысль: вот оно, то самое, последнее… В груди растекается холод, ноги становятся ватно-невесомыми, а во рту пересыхает.
Выстрел раздается откуда-то сзади: громкий неожиданный выстрел. Я зажимаю уши руками и кричу.
Потом я отнимаю руки и смотрю на Волховского. Он лежит на полу, и сбоку от его тела растекается лужа крови.
– Джульетта! – раздается знакомый голос. Я поворачиваюсь и в проеме распахнутого окна вижу Антона. Как ни странно, я не удивляюсь, или я утратила уже способность чему-то удивляться?
– А что ты здесь делаешь? – задаю я глупейший вопрос.
Он смотрит на меня, нахмурившись, а потом улыбается.
– Тебя охраняю. Говорил же тебе, что я твой ангел-телохранитель.
– Спасибо, – говорю я и тоже улыбаюсь. Потом я вспоминаю, при каких обстоятельствах мы расстались, и улыбка сползает с моего лица.
– Ты один? – почему-то шепотом спрашиваю я.
– Нет.
И здесь в дверях появляются люди, одетые в камуфляжную форму, и среди них – Мурат Галипов, который смотрит на Антона и кивает.
– Чистая работа!
Антон спрыгивает с подоконника и направляется ко мне, но, не дойдя несколько шагов, останавливается.
Я стою и поочередно смотрю на всех, словно жду какого-то объяснения. Один из тех, кто одет в камуфляжную форму, – высокий мужчина лет сорока, c волевым подбородком, командует:
– Все свободны.
Очевидно, он у них главный.
Мы остаемся втроем: я, Галипов и Антон. Мое сердце уже не стучит, а проваливается куда то глубоко, так глубоко, что я его не слышу.
Мурат Галипов неожиданно нарушил молчание.
– Все в порядке? Ну что, доча! Познакомимся. Сама подойдешь или как? Ариадна, курица, в молчанку сыграла. Голову бы ей оторвать, да уже поздно… – Он мотнул головой, cловно ему жал воротничок свитера.
Я стояла дура дурой, и хлопала ресницами. И тогда Мурат Галипов подошел ко мне, кряжистый, плотный, и, заграбастав в охапку, влепил звучный поцелуй в лоб. Я по-прежнему была в столбняке и ни на что не реагировала. Галипов усмехнулся и потрепал меня по щеке.
– Ладно, после еще поговорим.
Я посмотрела на Антона, стоявшего поодаль.
– А этот? Что он тут делает? – кивнула я на него.
– Он выполнял мое поручение.
– Вот как. – Мои брови взлетели вверх.
Теперь, после того как все закончилось, я ощутила, как у меня ноет тело и сильно болит локоть. Наверное, ушиб, подумала я. До локтя было больно дотронуться.
Галипов поручил одному из своих людей довезти меня до дома и попрощался со мной, cказав, что обязательно мне позвонит на днях и навестит.
Я уже ничего не чувствовала от сильного потрясения. Как это и бывает в таких случаях, я ощущала полное безразличие и тупую усталость. Я попросила довезти меня до дома матери. Сейчас я ни за что не хотела быть одна, к тому же мне требовалась медицинская помощь.
Мать кинулась ко мне и заплакала. Вид плачущей матери потряс меня. Последний раз я видела, как она плачет, когда по неосторожности чуть не попала под машину, переходя дорогу, и еще на похоронах бабушки.
Я хотела задать ей кое-какие вопросы, но понимала, что сейчас не время. Мать сразу вызвала врача, он зафиксировал небольшой перелом руки в районе локтя и рекомендовал постельный режим.
Пару дней я лежала у нее дома, а потом мы всем семейством переехали на дачу. Но прежде чем переехать на дачу, я заехала к себе домой и доделала кое-какие дела, а также забрала Роньку…
Дача находилась недалеко от города, и матери с отчимом было удобно оттуда добираться до работы на старых «Жигулях». А так как мать считала, что свежий воздух пойдет мне на пользу и поможет поскорее поправиться, то моя участь была решена. В родительской квартире остался один Венька. Он наотрез отказался покидать город.
Ронька был рядом со мной, и пока родители были на работе, мы бездельничали. Я лежала в постели, потом вставала и уничтожала еду, оставленную матерью на плите в кухне, снова ложилась в постель с книгой в руках или гуляла по участку в сопровождении Роньки, который плелся за мной, не отставая ни на шаг, как конвоир.
Дача у нас была небольшой: дощатый домик с кухней-верандой и двумя комнатками. Участок – шесть соток, засаженный по периметру деревьями и кустами, разросшейся малиной и смородиной. Моя мать обожала возиться на участке, и каждый клочок земли был чем-то засеян. Кухня находилась на застекленной веранде, там же стояло большое старое кресло с потертыми деревянными подлокотниками, в котором я могла отдыхать, забравшись в него с ногами.
Прямо перед домом красовалась большая клумба с высаженными ярко-алыми турецкими гвоздиками, бархатцами и лилиями.
Ронька так и норовил залезть туда, похоже, там была нора крота, которая привлекала его внимание, но я отгоняла пса, боясь, что он нарушит эту красоту, и вечером нам обоим влетит от матери.
Я вспоминала Антона и меня охватывала злость: за то, что он мне ничего не сказал с самого начала. Потом злость прошла, и я с тоской стала думать, что еще один мой роман закончился неудачно. Ну не везет мне на любовном фронте и все. Хоть тресни. Хотя наши отношения и романом-то назвать было нельзя. Так, несколько встреч… Но воспоминания были жгучими и болезненными. И чем больше я вспоминала наши свидания, тем больнее становилось. Я принималась плакать и раскаиваться, что не поговорила с ним по-человечески, когда видела его в последний раз в особняке Волховского. Да что там говорить, я даже не поблагодарила его, хотя он рисковал своей жизнью, спасая меня. Мало того что я выглядела в его глазах неблагодарной девицей, так я еще даже не пыталась исправить это впечатление.
Самое обидное в этой жизни – сознавать, что многое ты запорола сама и винить в этом, кроме себя, некого. Дни были похожи друг на друга, и чем дальше, тем больше меня охватывала страшная тоска. Приезжала Лариска, но даже подруга не могла развеять мою хандру.
