Колин Декстер - Путь сквозь лес

– Но она – она могла и немножко завлекать мужчин, наверное? – спросил Морс.

– Да.

– Но, может быть, – Морс с некоторым затруднением формулировал вопрос, – завлекала, а потом не позволяла заходить далеко?

– Насколько далеко?

– То, о чем я хочу спросить... Мы в школе обычно так называли подобных девушек – это когда я еще учился в школе, я хочу сказать.

– Да?

– Да.

– "Динамистка"? Или "дразнилка"? Вы это слово ищете? – сказала она, добавив весьма грубый эпитет.

– Что-то в этом роде, – ответил Морс, несколько смутившись. Он встал, собираясь уйти, совсем так, как встала Карин Эрикссон, собираясь покинуть этот дом с десятифунтовой бумажкой в сумочке и твердым намерением (если можно верить миссис Моррис) добраться автостопом не только до Оксфорда, но гораздо дальше вдоль дороги А40 – до Лландовери, до родины красного коршуна.

Одри Моррис проводила его и смотрела вслед, пока он не спустился в метро, затем вернулась в пансион и позвонила сестре в Оксфорд:

– У меня только что был твой инспектор!

– Надеюсь, никаких проблем?

– Нет! А он душка, не так ли?

– Разве?

– Хватит! Ты сама же это говорила.

– Ты преподнесла ему стакан мальта?

– Что?!

– Од-ри!

– Откуда же мне было знать?

– Ты что же, не почувствовала от него запаха?

– Да я к нему не принюхивалась.

– Ты совсем не умеешь как следует принять человека, сестрица.

– Не смейся, но... Я дала ему чашку чаю.

Несмотря на дорогое телефонное время, старшая партнерша "Элит Букинг сервис" смеялась на другом конце линии долго и громко.

Морс приехал в Оксфорд в 18.25 и на переходном мосту над путями вдруг обнаружил, что напевает одну из популярных арий из «Микадо»:

Моя цель столь тонка и далека.

Но наступит время, и ее достигну я.

Пусть же наказание будет равно преступлению,

Наказание равно преступлению...

Глава сорок восьмая

Игроки, сэр! Да я смотрю на них, как на животных, которые умеют сидеть за столом на стульях, гримасничать и смеяться, совсем как танцующие собачки.

Жизнь Сэмюэла Джонсона

Для нескольких лиц, тесно или только косвенно связанных с делом, о котором ведется повествование, вечер четверга 30 июля был очень важен, хотя и очень немногие из них сознавали в этот момент, что приливная волна событий уже поднялась в полную силу.

19.25.

Одна из трех маленьких японок выглянула из-за плетеного, плохо перемещающегося занавеса и увидела, что зал полон: сто двенадцать человек, максимальное количество, разрешенное пожарным инспектором, увидела своего мужа Дэвида – Господи, благослови его! – там же в заднем ряду. Он настоял на том, что купит билеты на каждое из трех представлений, и этим совершенно осчастливил ее. Хотя не выглядел ли он немножко одиноким, не принимая участия в разговорах, которые гудели вокруг? С ним все будет в порядке – и она – она, сияющая и возбужденная, отошла от занавеса и присоединилась к остальным исполнителям. Да – за сценой было тесно, всего несколько квадратных ярдов, и сцена была крошечной; да – оркестр был любительский, совершенно неадекватный; да – приходилось просить у публики прощения за свет и довольно примитивные эффекты. Вместе с тем... вместе с тем вокруг была разлита магия сцены, магия искусства: несколько отличных вокалистов; отличный грим, особенно для леди; приятные костюмы; сверхподдержка жителей этой и соседних деревень; и блестящий молодой пианист, аспирант консерватории, у которого в ухе поблескивала громадная серьга, который мог спеть партии тенора из опер Генделя, как ангел. Аспирант проводил все ночи напролет в окрестных лесах, наблюдая за жизнью барсуков.

Да – адреналина в крови Кэти Майклс было в избытке, и те тревоги, от которых ограждает ее муж – или она его! – были полностью забыты с первыми резкими взмахами дирижерской палочки, призывающей к вниманию. Зал затих, и с первыми тактами увертюры опера "Микадо" началась. Она быстро взглянула в одно из зеркал: набеленная, черноволосая, с ярко-красными губами японская девушка смотрела на нее. Она знала, почему Дэвид считает ее такой привлекательной. Дэвид... конечно, он изрядно старше ее, и его прошлое ей не совсем известно. Но она любила его и готова для него на все.

19.50.

В полиции округа, в камере предварительного заключения, все еще оставались четверо подростков: двенадцати, четырнадцати и двое семнадцати лет. Все вместе, дружным коллективом, они представляли собой грозную силу в восточном Оксфорде, как ни посмотри, но каждый в отдельности здесь выглядел неважно. Довольно скоро после ареста вся бравада этого квартета рассыпалась в прах. Сержант Джозеф Роулинсон, глядя на одного из семнадцатилетних парней, видел перед собой нервного, упрямого и не очень хорошо владеющего речью малого. Пропали хвастовство и угрозы, щедро рассыпаемые в кабине полицейского фургона, когда его забирали из дома, – теперь же полиция отпускала его.

– Эти вещи были у тебя, сынок?

– Предположим, да.

Роулинсон аккуратно, одну за другой, поднимал их и передавал через стол: пятерка, один фунт, еще один, пятьдесят пенсов, несколько пенни, так? Расческа, сигареты "Мальборо", дешевая зажигалка, упаковка презервативов – остался только один, два талона на автобус, один голубой фломастер, так?

Угрюмо уставившийся перед собой парень промолчал.

– А это! – Роулинсон поднял дневник в красном переплете и быстро пролистал тесно разлинованные страницы, прежде чем положить его в свой карман. – Это мы придержим, сынок. Теперь подпишись вот здесь. – Он передал листок с машинописным текстом и показал пальцем на нижний край.

Десять минут спустя Филип Далей снова сидел в полицейском фургоне, на этот раз направляясь домой.

– Удивляетесь небось на них, сержант? – завел разговор один из констеблей, когда Роулинсон заказывал кофе в столовой.

– Гм-м... – Джо Роулинсону не хотелось особенно распространяться на эту тему: его собственный пятнадцатилетний сын за последние полгода стал таким "большевиком", что мать всерьез забеспокоилась.

– Ну а все же с этим – как его? – законом об угонах при отягчающих обстоятельствах. Штрафы без ограничений! Это заставит их немножко задуматься.

– Сначала их всех надо успокоить.

– Не слишком ли ты размяк, сержант?

– О нет! Я только тверже стал, – спокойно ответил Роулинсон и, взяв кофе, пошел к пустому столу в дальнем углу столовой.

Этого парня он не узнал. Но имя вспомнил сразу – помнил его еще с прошлого лета, когда работал под началом главного инспектора Джонсона в Бленхейме. Конечно, можно считать это одним из маленьких ничего не значащих совпадений, которые часто случаются в жизни, – если бы не дневник. Кое-что там записанное вызывало серьезное беспокойство. Он был почти уверен, что встретит своего прежнего шефа Джонсона в субботу или воскресенье на бушующей улице среди обломков кирпичей и осколков разбитых бутылок, но кто-то сказал ему, что тот в отпуске – удачливый, скотина! Тем не менее Роулинсон решил связаться с ним, как только сможет: например, позвонит завтра.

20.15.

Андерс Фастен, молодой чиновник шведского посольства, наконец нашел искомое. Поиск был долгим, и он понял, что если держать папки в более систематизированном порядке, то можно было бы сэкономить очень много времени. Он обязательно упомянет об этому шефу, и – кто знает? – возможно, на следующий заковыристый вопрос о паспортах ответ найдется через считанные минуты. Но он был доволен, что нашел, это важно – было ему сказано. В любом случае шефу будет приятно. А он очень хотел угодить шефу – она была такой красивой.

21.00.

Сержант Льюис вернулся домой из Главного управления полчаса назад, поужинал: вареные яйца (два), сосиски (шесть) и чипсы (тьма), сел в любимое кресло и включил новости. День прошел очень неплохо, очень...

Разумеется, особенно обрадовала Морса фотография Алистера Мак-Брайда, еще больше он был доволен самостоятельным решением Льюиса напечатать полицейские розыскные листовки и поместить фотографию в завтрашнем выпуске "Оксфорд мейл" и в пятницу – в "Оксфорд таймс" и в "Ивнинг стандарт".

– Мастерский удар! – воскликнул Морс. – А что навело тебя на мысль об "Ивнинг стандарт"?

– Вы сказали, что он, вероятно, в Лондоне, сэр.

– А-а.

– Вы случаем с ним не встретились там? – усмехнулся счастливый Льюис.

После прогноза погоды – еще один отличный солнечный день с температурой от двадцати двух градусов на юге – Льюис запер парадную дверь на засов, предварительно взяв два обязательных пакета молока, стоящих перед ней, и решил пораньше лечь спать. Услышав, как жена во время мытья посуды напевает уэльскую песенку, он прошел на кухню и обнял ее.