Эндрю Тейлор - Анатомия призраков
Чуть позже восьми прозвенел колокольчик мистера Уичкота. Огастес отнес наверх кувшин с теплой водой. Вернувшись через полчаса с чаем и булочками на подносе, он обнаружил, что кувшин даже нетронут. Мистер Уичкот сидел на кровати в халате и что-то записывал в блокноте. Он жестом велел мальчику оставить поднос на тумбочке. Выполняя распоряжение, тот опустил глаза и увидел, что хозяин составляет колонку цифр, напротив которых стоят какие-то слова.
Через час в переднюю дверь постучали. Огастес открыл дверь миссис Фиар. Ее служанка Доркас следовала за ней в двух шагах.
Миссис Фиар вошла в прихожую, суровая, как маленькая черная туча на ясном синем небе.
— Где твой хозяин? — спросила она воздух перед собой.
Огастес поспешил открыть дверь кабинета. Мистер Уичкот уже вставал. Миссис Фиар сказала, что привела с собой служанку: девчонка так ленится дома, что немного работы ей не повредит.
Уичкот повернулся к Огастесу и протянул ему ключ.
— Бери девчонку и иди в павильон. Я хочу, чтобы все было вычищено, выметено, вылизано и стояло на своих местах.
Огастес поклонился и повернулся, полагая, что это все.
— Погоди. Иди сюда, — Уичкот возвышался над мальчиком. — В павильоне должны работать только ты и служанка. Ты в ответе за это, как и за все остальное. А теперь иди.
Мистер Уичкот держал павильон на замке. Если верить поварихе, это потому что в нем творились распутные и нечестивые дела, в особенности по ночам клубных обедов, так что предостережение хозяина было вполне ожидаемым. Повариха сказала, что сама не сунется туда даже за все сокровища мира, что от мистера Уичкота кровь стынет в жилах, вот почему она решила уволиться; а также из-за смерти несчастной хозяйки (храни Господь ее душу), нечестивых развлечений хозяина и его друзей и (самое главное) его неспособности платить слугам вовремя. Еще повариха сказала, что если от мистера Уичкота кровь стынет в жилах, то от миссис Фиар она и вовсе замерзает и превращает сердце в кусок льда; и повариха была права.
Огастес провел Доркас на служебную сторону дома, где они взяли щетки, швабры, тряпки и ведра. Ключ от павильона он положил в карман и все время ощущал его тяжесть и налагаемую им ответственность. Доркас, которая была на полголовы выше него, смотрела прямо перед собой. У нее было бледное костлявое лицо с веснушками, похожими на брызги грязи.
— Сначала большая комната наверху, — сказал он, отпирая дверь павильона. — Затем маленькая комната внизу, которую они использовали, и лестница.
— Поступай, как знаешь, — сказала служанка, по-прежнему не глядя на него. — А я хочу сначала посмотреть спальню.
Огастес уставился на нее.
— Откуда ты знаешь, что здесь есть спальня?
— Мне девушка рассказала. Та, которая лежала в ней прошлой ночью, связанная, как куропатка для жаркого.
— Ты выдумываешь, — неуверенно возразил Огастес. — Я был здесь прошлой ночью.
— Но в спальню не заходил?
— Ты тоже не заходила.
— А девушка заходила. Она должна была притвориться девственницей. Но она такая же девственница, как моя бабушка. К ней пришел тот толстый молодой джентльмен. Он был слишком пьян, чтобы что-нибудь сделать, зато дал ей три гинеи.
— Где она сейчас?
— Вернулась в Лондон.
Огастес открыл дверь, думая, что Доркас, вероятно, сказала правду, поскольку знала, что это был тот толстый молодой джентльмен, мистер Аркдейл. Она протиснулась в прихожую мимо него и огляделась по сторонам.
— Где это?
Не дожидаясь ответа, служанка распахнула ближайшую дверь, которая вела в коридор, тянувшийся вдоль первого этажа павильона. С Огастесом в кильватере, она быстро пошла по коридору, дергая все двери подряд, пока не нашла спальню.
С ведром в одной руке и шваброй в другой, Огастес стоял в дверном проеме и наблюдал, как Доркас исследует комнату, точь-в-точь хозяйка дома в поисках свидетельств небрежности служанки. Она прищелкнула языком при виде лужицы воска у подножия подсвечника на столе. Громко вздохнула, заткнув пробкой бутылку ликера. Подняла брови при виде груды постельного белья на полу и коснулась указательным пальцем одного из белых шелковых шнуров, которые все еще были привязаны к столбикам кровати. Изучила красные пятна посреди простыни и наморщила нос.
— Ну и ловкачка.
— Что?
Служанка уставилась на Огастеса довольно доброжелательно. Она была на три дюйма выше и на девять месяцев старше, и все же выражение ее лица намекало, что с тем же успехом она могла быть высотой с часовню Королевского колледжа и примерно такой же древней.
— Она лежала со мной прошлой ночью и болтала без умолку. Вот откуда мне известно о бессилии молодых джентльменов. Она сказала, что это часто случается, и тогда приходится притворяться. Но дело того стоит, имей в виду.
Огастесу стало жарко и неуютно. Он отвернулся, желая отстоять свой контроль над ситуацией; в конце концов, он в некотором смысле хозяин, и к тому же мужчина, а Доркас — всего лишь девчонка.
— Иди наверх, — сказал он. — Там хуже всего.
Он вышел из комнаты, не глядя на Доркас, провел ее обратно по коридору и в длинную комнату на втором этаже.
— Фу, — фыркнула Доркас, входя в дверь. — Хуже, чем мусорная куча в жаркий день.
Она обошла комнату, причем Огастес снова следовал за ней. Пахло затхлым вином, табаком и свечной копотью. Под ними таились другие, еще менее приятные запахи. Два стула были перевернуты. На столе и полу виднелись лужицы вина и воска. По меньшей мере полдюжины бокалов было разбито, в том числе нарочно, и осколки стекла валялись вокруг пустого камина. В миске с фруктами на конце стола плескалась рвота. За ширмой все оказалось намного хуже, оттуда исходили самые отвратительные запахи — один из стульчаков упал набок и ночной горшок разбился. Половицы здесь были скользкими от мочи, рвоты и даже экскрементов.
— Да тут не один день убираться, — заметила Доркас, и впервые в ее голосе прозвучал трепет и даже некоторый страх.
Они вместе вернулись к остаткам пиршества на столе. Доркас выудила ягоду клубники и съела. Огастес нашел недоеденную куриную ножку. Несколько минут они рылись в поисках пищи, запихивая в рот объедки.
Девушка вытерла губы тыльной стороной кисти.
— Как ты думаешь, им понравилось?
Внизу хлопнула дверь. На лестнице раздались шаги. Доркас схватила щетку и принялась усердно ей орудовать. Огастес поставил на место один из перевернутых стульев. Дверь комнаты отворилась, и на пороге появился мистер Уичкот.
— Я плачу тебе не за праздность.
Огастес мог бы ответить, что мистер Уичкот вообще ему не платит. Вместо этого он повесил голову и покраснел.
Доркас низко присела в реверансе и промолчала, глядя в пол.
— Начните с проветривания, — велел мистер Уичкот. — Чего вы ждете? Откройте окна.
Слуги живо повиновались. Уичкот медленно обошел комнату, прижав к носу платочек.
— Не забывайте, — сказал он. — Я не желаю, чтобы люди судачили о том, что здесь происходит. Если в городе поползут дурацкие слухи, я буду знать, что один из вас или оба распустили языки. А если это случится, мы с миссис Фиар будем знать, что делать.
Он перевел взгляд с Огастеса на Доркас и продолжил тем же низким, неспешным тоном:
— Не правда ли, поразительное совпадение, что ни у одного из вас нет друзей? А следовательно, мы с миссис Фиар должны занять их место. Вот увидите, мы умеем вознаграждать преданность ничуть не хуже, чем наказывать за проступки.
Не проронив больше ни слова, он вышел из комнаты и спустился по лестнице. Ни Доркас, ни Огастес не шевелились, пока не услышали стук входной двери в коридоре.
— Он убьет нас, если мы проболтаемся, — выпалил Огастес.
Он покосился на Доркас и встревожился, увидев, что ее глаза полны слез.
— Ты помнишь ту, другую девушку, которая умерла? — пробормотала она.
— Февральскую? Табиту? Я слышал, что она задохнулась.
— Кто знает? Может, они убили ее. Но я тебе вот что скажу… хозяйка заперла меня с телом Табби в ту ночь. И с тех пор она не уходит.
— В смысле?
— Каждую ночь она рядом, — прошипела Доркас. — Я вижу ее силуэт в кровати рядом с собой. Она все говорит и говорит, но я не могу разобрать слова.
Элинор Карбери сидела в гостиной и пыталась перечитывать тридцать первую главу «Расселаса».
«То, что мертвые больше не являются нам, — заметил Имлак, — я не взялся бы отстаивать противно дружным и неизменным свидетельствам всех возрастов и наций. Не существует людей, простых или образованных, в среде которых не бытуют и не пользуются доверием рассказы о явлениях призраков. Это мнение, которое, возможно, господствует столь же широко, сколь распространен человеческий род, могло стать общепринятым лишь в силу своей истинности: те, кто ни разу не слыхал друг о друге, не могли бы сойтись в том, чему только опыт способен придать правдоподобие. То, что отдельные придиры подвергают его сомнению, почти не умаляет его очевидности, и некоторые, отвергающие его на словах, признают его в своих страхах».
