Патриция Хайсмит - Игра на выживание
— Я не произвожу впечатление. Я такой на самом деле. И кое-что мне не понятно. Например, то, как может не хватать времени на то, что находится вне рамок временной категории. А если когда-то в прошлом мы с тобой и ссорились, то это лишь потому, что у каждого из нас есть свой взгляд на жизнь. Характер человека определяют его мысли, и если он...
— Вот именно! Именно по этой причина у нас с тобой нет и не может быть ничего общего.
— Но ты мне нравишься, Рамон. Я люблю тебя, как друга, и мы дружим уже несколько лет, не так ли?
— Да, я знаю. Но все-таки мне не понятно, почему ты остаешься моим другом, — сказал Рамон. — Мне кажется, это святое слово для тебя — "друг". Одно из двух: ты или чокнутый, или врун. Или же что-то замышляешь.
— Неужели ты так и не понял, что...
— Ну что ты привязался ко мне, Тео! — перебил его Рамон. — Это твоя религия!
— Ну знаешь ли... к твоему сведению, я никогда не стал бы набиваться в друзья к подлому, непотребному человеку, Рамон. Что же до религии, то любовь к ближнему своему была и остается основой морали, не так ли? — Это было совсем не то, что он хотел сказать, а потому последняя фраза прозвучала чересчур напыщенно. — Ты пытаешься найти разумное объяснение своему расположению ко мне. Тебе кажется, что этому обязательно должно быть некое логическое обоснование. Но почему ты просто не хочешь довериться нашей дружбе? Тебя никто не заставляет ехать со мной куда бы то ни было, Рамон. ТЫ волен поступить так, как считаешь нужным. Я предложил тебе эту поездку лишь потому, что мне хорошо с тобой. Ведь мне тоже очень-очень одиноко... без Лелии.
— Но ведь я убил ее... Тео, мы поссорились из-за ерунды, и я убил её. Но только в тот момент эта ссора вовсе не казалась мне такой уж пустяковой. — Его голос сорвался, у него перехватило дыхание. Рамон крепко зажмурился, закрыл глаза ладонями и остался сидеть неподвижно, опершись локтями о колени.
— Из-за чего вы поссорились?
— Я хотел, чтобы она вышла за меня замуж. Я был унижен и раздавлен...
— И что произошло потом?
— А затем я вышел в кухню и взял нож, — проговорил Рамон, глядя в глаза Теодору. — Я сказал, что даю ей последний шанс, что у неё есть ещё время передумать. Но она, наверное, подумала, что я просто шучу. А потом я уже просто не мог остановиться. Я остервенело наносил ей удары ножом, вполголоса скороговоркой продолжал он. — Она пыталась что-то сказать, может быть она даже передумала...
— А потом ты её изнасиловал?
— Я не помню. Должно быть, я просто потерял рассудок при виде крови и не помню ничего, что было потом. Я непомню, как пришел домой... и все же я каким-то образом там очутился.
— И потом ты вышел и купил цветы?
— Этого я тоже не помню. Может быть, я потерял сознание. Но это вряд ли. Я лишь помню, как я начал резать её. А как остановился, вспомнить не могу. — Рамон устремил на него остановившийся, невидящий взгляд, и можно было подумать, что дьявол ввел его в транс и вертит им, как хочет. — Тео, и ещё я помню, как отрезал ей нос. Представь себе!
Теодор начал шарить по карманам в поисках сигарет, но их там не оказалось.
— Тео, ты только представь себе, каково думать об этом каждую ночь, проговорил Рамон, закрыв лицо руками. — И ты поймешь, почему я сошел с ума!
— Ты не сошел с ума, Рамон, — автоматически возразил Теодор.
Рамон снова поднял на него глаза.
— Единственные люди, кто мне верит, это священники. Те самые священники, кого ты обычно называл придурками.
— Я никогда не называл их придурками, — сказал Теодор, хотя сам до конца не был в этом уверен. Их работа и в самом деле предполагала наличие хотя бы каких-никаких умственных способностей. Что же до чувства вины и покаяния, являющихся основой их вероучения, то им, наверное, было очень отрадно, что один из их прихожан так усердно кается перед ними в своем грехе, да ещё к тому же в столь серьезном, что его вполне достаточно для того, чтобы заточить бедолагу в тюрьму и терорризировать его весь остаток жизни. Но в следующий момент Теодор внезапно устыдился этой своей обиды и навязчивого желания залезть Рамону в душу, и он лишь сдержанно сказал: Все грешат, Рамон, никто небезгрешен. Разница лишь в степени греховности.
Рамон покачал головой.
— Все не так. Если ты не веришь, что все обстоит иначе. Ты человек неверующий, и для тебя понятия греха так такового попросту не существует.
— Отчего же, я вполне допускаю, что грех существует. Я не верю в первородный грех в том смысле, как ты это представляешь себе. Мне кажется, что история грехопадения символична, эта история иносказательно учит нас тому, что познание мира несет с собой не только благо, но и зло — лишение благодати. Но мы, тем не менее, живем в этом мире — это наш удел. Я не верю в то, что первородный грех должен тяжким грузом довлеть над душой человека в течение всей его жизни. И уж конечно я не верю в то, что ощущение собственной греховности может сделать лучше кого бы то ни было. Наоборот, зациклившийся на своих грехах человек, начинает деградировать. — Теодор говорил страстно, однако сильно сомневаясь в том, что его слова доходят до сознания Рамона. Рамон сидел, уставившись в одну точку и слегка покачиваясь всем телом из стороны в сторону.
— Я больше никогда никому не сделаю больно, Тео, — тихо проговорил Рамон. — Я больше никогда никого не убью.
— И я думаю, твои мысли тоже изменятся.
— В каком смысле?
Теодор держал руки в карманах, чувствуя в них нервную дрожь.
— Я хочу сказать, что со временем все забудется, и ты уже больше не будешь постоянно воскрошеть в памяти ту страшную сцену.
— Я тебе не верю, — упавшим голосом проговорил Рамон.
В дверь позвонили.
— Это Саусас. Я пойду открою, — сказал Теодор и вышел из комнаты.
Иносенса уже спешила вниз по лестнице. Теодор заблаговременно предупредил её о том, что ожидает прихода Саусаса.
Теодор встретил Саусаса в гостиной и ещё раз шепотом напомнил ему о том, чтобы тот не упоминал о пропаже его дневника. Затем они поднялись в студию, и Теодор повторил свою теорию того, как грабитель мог проникнуть в дом. Он также сказал, что Иносенса провела весь вечер в соседнем доме, у Веласкесов. Саусас распылил на подоконник какой-то порошок и принялся внимательно разглядывать его через увеличительное стекло.
Затем он выпрямился, толкнул окно, раскрывая створки пошире и принялся искать отпечатки со стороны улицы. В конце концов детектив озадаченно улыбнулся и недоуменно вскинул брови.
— Очень аккуратный вор. Ни единого отпечатка. Такое впечатление, что все бы вымыто горячей водой с мылом!
Они взглянули на увитую плющом перемыку между двумя домами. Ничто не указывало на то, что побеги плюща были примяты или поломаны. Это был самый обыкновенный, хорошо разросшийся, темно-зеленый плющ. Сама каменная перемычка была шириной около шестнадцати дюймов, устроенный со стороны улицы желобок длястока воды добавлял ещё дюйма четыре, а изогнутые металлические прутья как будто специально располагались именно таким образом, чтобы за них было удобно держаться тому, кто задумает пройти по этому мостику, соединявшему два соседних дома.
Саусас ещё раз просмотрел список пропавших предметов и заставил Теодора проверить свой гардероб, не пропало ли что-нибудь из одежды. Насколько Теодор мог судить, все его вещи оказались на месте.
— Иносенса, а из вашей комнаты ничего не пропало? — спросил Саусас.
— Нет, сеньор.
— А ключи вы вчера вечером с собой брали?
— Нет, сеньор, потому что я думала, что вернусь домой вместе с доном Теодоро.
— Где ваши ключи сейчас?
— Я держу их в сумочке и для верности прикалываю булавкой. Сумочка у меня в комнате.
— Они и сейчас там? — уточнил Саусас. — Вы проверяли?
— Нет, сеньор, я не проверяла. — Иносенса расстерянно заморгала, а затем торопливо поднялась к себе.
В следующий момент они услышали её сдавленный крик, и на лестнице снова раздались её торопливые шаги.
— Сеньор, мои ключи исчезли!
Теодор и Саусас взбежали наверх и вошли в её комнату. Ключи были отколоты от подкладки сумочки, и Иносенса показала им следы от английской булавки, располагавшиеся справа от кошелька с мелочью. Она всегда хранила свою связку ключей только здесь и нигде больше.
— Что ж, нужно будет немедленно сменить все замки, — вздохнул Теодор, чувствуя себя усталым и вконец раздавленным.
— И выставить круглосуточную охрану, — сказал Саусас. — Грабитель не взял практически ничего ценного, однако он, похоже, прошелся по всему дому, не так ли? И опять забрал ключи и не оставил отпечатков?
Это самое "опять" занозой заселов в сознании Теодора. Предположительно убийца Лелии забрал её ключи. Но в её квартиру не входил никто, кроме Хосефины и самих полицейских. За квартирой Лелии до сих пор велось наблюдение.
