Патриция Хайсмит - Игра на выживание

Патриция Хайсмит

Игра на выживание

Моей подруге и учителю, Этель Стертевант, преподававшей английский язык в Барнард Колледж с 1911 по 1948, от всего сердца я посвящаю эту книгу с надеждой, что она поможет сделать досуг ещё более разнообразным.

А также выражаю благодарность Дороти Харгривз и Мэри Маккерди за их поддержку и гостеприимство.

Глава 1

В вере нет и не может быть случайностей… так что если вы осознаете, что попросту не можете не любить, то вашей любви не страшны любые испытания.

Как Теодор и предполагал, супруги Идальго принимали гостей. Глядя на четыре ярко освещенных окна на втором этаже, откуда доносился смех и громкие голоса, он неловко поправил зажатую подмышкой тяжелую папку и снова задумался о том, стоит ли ему сейчас нажать кнопку звонка, или, может быть, все-таки лучше поймать другое такси и отправиться прямиком домой.

А дома холодно и неуютно, мебель накрыта полотняными чехлами. Иносенса, его служанка, все ещё гостит у своих родственников в Дуранго, ведь он не побеспокоился о том, чтобы заранее предупредить её о своем возвращении. И к тому же уже почти полночь, канун пятого февраля, национального праздника и всеобщего выходного. Завтра никто не работает. С другой стороны, у него с собой куча вещей — чемодан, объемистая папка с рисунками да ещё рулон холста. Да и не приглашал его сюда никто, хотя в семье Идальго он свой человек, а, следовательно, вполне может позволить себе явиться безо всякого приглашения.

Или, может быть, поехать к Лелии? Ведь была же у него такая мысль, когда он ещё только летел на самолете из Оахаки. Странно, и вообще, чего ради его вдруг занесло к этим Идальго? Ведь он написал Лелии, что вернется в Мехико сегодня вечером, так что, возможно, она даже ждет его. У неё не было телефона. Но к ней можно смело прийти в любое время, она никогда не возражала, если только сама не была занята созданием какого-нибудь нового живописного шедевра. Лелия так великодушна! Итак, решено: сначала он зайдет проведать супругов Идальго, а уже от них поедет к Лелии. Если, конечно, будет не слишком поздно.

Он подошел к двери, поставил на землю чемодан и решительно нажал кнопку звонка. Второй раз звонить не стал, хотя прошло не меньше двух минут, прежде, чем кто-то подошел к двери. Это была Изабель Идальго.

— Теодор, с возвращением! — по-английски приветствовала его она. А затем добавила по-испански: — Заходи. Как хорошо, что ты пришел. Да заходи же, не стесняйся. В доме полно гостей.

— Спасибо, Изабель. Я только что прилетел из Оахаки.

— Как здорово! — Изабель направилась в гостиную, взмахнула рукой, требуя тишины и объявила: — Теодор пришел! Карлос, пришел Теодор!

Теодор аккуратно поставил свой чемодан в угол тесной прихожей, прислонил к нему папку и пристроил рядом свернутые в рулон холсты.

Тем временем в прихожей появился Карлос, державший в руке бокал с выпивкой. На нем был твидовый пиджак вызывающе смелой расцветки.

— Ба! Кого я вижу! Дон Теодоро! — воскликнул он, свободной рукой обнимая Теодора. — Добро пожаловать! Заходи, давай выпьем!

Подавляющее большинство приглашенных составляли мужчины, небольшие группки гостей расположились по углам гостиной, а также на двух диванчиках и, судя по всему, провели уже не один час за увлекательной беседой. Знакомых лиц среди них было совсем мало, и Теодору совсем не хотелось, чтобы его представляли всем и каждому, но Карлос, кипучая активность которого возрастала пропорционально количеству выпитого спиртного, и тут проявил завидную настойчивость, принявшись водить его по просторной комнате и представлять всем подряд, будь то мужчина, женщина или ребенок — хотя оба ребенка, а это были светловолосые юные американцы, пришедшие сюда вместе с родителями, к тому времени уже успели уснуть, уютно устроившись на диванчике у стены.

— Не буди их, не надо их будить, — взмолился Теодор.

— Тебя давно не было видно, так где ты пропадал? — спросил Карлос.

— Я был в Оахаке, — с улыбкой ответил Теодор. — И за месяц написал полдюжины картин.

— Так давай, показывай! — лицо Карлоса расплылось в широкой улыбке.

— Нет, только не сейчас. Тут слишком мало места. Но я прекрасно провел время. И даже… — Он замолчал, ибо Карлос снова поспешно устремился куда-то, наверное, чтобы принести ему выпивку.

Теодор огляделся по сторонам, высматривая свободное место, где можно было бы присесть. Его взгляд упал на женщину, появившуюся со стороны холла, и в его душе всколыхнулась робкая надежда, что это его Лелия. Но это была не Лелия. Его кто-то толкнул. В гостиной было накурено, в воздухе витал ароматный дымок от американских сигарет. Среди приглашенных было пять или шесть американцев, скорее всего, это были преподаватели из столичного колледжа или университета Мехико, где Карлос Идальго преподавал сценическую режиссуру. К одному из диванчиков был придвинут низенький столик, на котором была выставлена целая батарея бутылок с джином и виски, и тут же стояло несколько стаканов.

Карлос же тем временем уже пробирался к нему через всю комнату, держа в обоих руках по бокалу — один полный, очевидно, предназначенный для Теодора, и свой, уже осушенный наполовину — успевая попутно перекинуться несколькими фразами со всеми, попадавшимися ему навстречу. Ему было двадцать девять лет, но выглядел он значительно моложе, благодаря гладкой коже и милому личику, делавшим его похожим на необыкновенно мужественного десятилетнего мальчика. Теодор догадывался, что именно эта его «детскость» и привлекла Изабель, которая была немного старше, однако на самом деле эта видимая невинность была порочна и обманчива. Карлос пользовался успехом у женщин и перед тем, как жениться на Изабель — тихой скромнице, каких, как известно, бабники чаще всего и выбирают себе в жены — обычно успевал поменять за год десять-двенадцать любовниц. И ещё у него было обыкновение рассказывать о них обо всех Теодору. Теодор же предпочитал разговаривать с ним о работе, всякий раз надеясь на то, что ему все-таки удастся разобраться, где истинный успех, а где — необузданный и ничем не оправданный энтузиазм, типичный для большинства мексиканских режиссеров, актеров и драматургов, когда речь заходит о чем-то, требующем доработки. Однако, Карлос утверждал, что постановка сдержанной драмы в Мехико не будет иметь успеха. Люди попросту не поймут её и не смогут оценить по достоинству. В конце концов Карлос все же пробрался к нему, сунул ему в руки стакан виски с содовой и снова поспешил прочь, окликая жену.

Заметив в толпе гостей двоих знакомых, Теодор подошел к ним и сказал:

— Добрый вечер, дон Игнасио. Как поживаете?

Сеньор Игнасио Ортис-и-Гусман Б. являлся директором одной государственной картинной галереи. Теодор познакомился с ним в свое время здесь же, в доме Карлоса, и, помнится, они тогда довольно долго беседовали на темы живописи. Второго человека звали Висенте, фамилию и род занятий которого Теодор никак не мог припомнить, хотя когда-то, несомненно, знал.

— Вы по-прежнему рисуете? — поинтересовался Ортис-и-Гусман Б.

— Да. Только что вернулся из Оахаки, целый месяц провел на пленэре, — ответил Теодор.

Ортис-и-Гусман Б. равнодушно глядел на него, словно не и слышал ответа. Тот же, кого звали Висенте, щелкнул зажигалкой, изящным жестом поднося её к сигарете дамы, стоявшей рядом с ним.

Наступила неловкая пауза, и Теодору так и не удалось придумать ничего подходящего, чтобы можно было бы её заполнить. Затем двое мужчин возобновили прерванную беседу. Теодору же вспомнились и другие моменты, когда во время различных обедов и вечеринок его реплики — хотя, конечно, речь и тогда шла о сущих пустяках — отчего-то игнорировались присутствующими, как если бы за сказанным им скрывалась некая непристойность. Неужели и с другими нечто подобное случалось также часто, как и с ним? Мысль об этом не давала ему покоя. Ему казалось, что ко всем остальным и куда менее импозантным мужчинам, чем он сам, прислушиваются куда более внимательно, даже когда те несут откровенную чушь. Вот и теперь эти двое говорили о каком-то своем общем знакомом, и Теодор с большим опозданием подумал о том, что Ортис-и-Гусману Б. наверняка было бы небезынтересно узнать, что его, Теодора, попросили предоставить четыре картины для коллективной выставки, которую планировалось провести в мае в одной из галерей Национального института изящных искусств. Теодор отошел в сторонку и встал у стены. Возможно, с другими такое случается ничуть не реже, чем с ним самим.

Теодор Вольфганг Шибельхут, мужчина тридцати трех лет, стройный и высокий — особенно по сравнению со средним мексиканцем. У него были светло-русые, выгоревшие на солнце волосы, коротко остриженные у висков и образовавшие довольно густую шевелюру без пробора на макушке. Держался он непринужденно, улыбался обаятельно, а благодаря легкой походке и присущей ему раскованности движений, выглядел молодо и, казалось, не терял присутствия духа, даже когда у него было скверно на душе. Окружающие считали его веселым, общительным человеком, хотя на самом деле по складу характера он был, скорее, пессимистом. Однако, будучи человеком тактичным и хорошо воспитанным, он не имел привычки посвящать в свои невзгоды окружающих. Чаще всего эти смены настроения были беспричинными, но другим было совсем необязательно знать об этом. Весь мир вокруг себя он считал ничтожным и бессмысленным и был уверен в том, что все достижения человечества в конце концов исчезнут, канут в небытие — ведь они тоже были не более, чем случайностью, прихотью природы, равно как и сам человек. Свято уверовав в это, он так же придерживался той точки зрения, что раз уж жизнь такая короткая, то нужно взять от неё все, постараться стать счастливым самому и по возможности сделать таковыми окружающих. По логике вещей Теодор был вполне доволен жизнью и счастлив, если, конечно, такое вообще возможно в то время, когда надо всем человечеством нависла угроза ядерной войны и всеобщего уничтожения, хотя слово «логика» в данном контексте и казалось ему чужеродным. Можно ли быть счастливым «логически»? И вообще, есть ли логика в счастье?