Инна Бачинская - Свой ключ от чужой двери
На глаза мои навернулись слезы (да что это со мной сегодня?). В этот миг я верил, что она – женщина, предназначенная мне судьбой. Ведь сколько всего случилось, а я пришел не куда-нибудь, а к ней. Вернулся. Тут мне пришло в голову, что идти мне, собственно говоря, больше некуда… Сонечка все молчала и смотрела на меня растерянно.
– И умираю с голоду! И мечтаю о горячем душе. А потом я сделаю нам завтрак. Горячее молоко, так и быть, оставим на вечер.
Я коснулся губами ее щеки и пошел принимать душ. Впервые в жизни, стоя под душем, я испытывал желание петь. Жизненные силы распирали меня.
Глава 27
Финал
Продавщица косметики была крупной, тяжелой, как битюг, женщиной лет сорока пяти с большим носом и губами бантиком по имени Ида Георгиевна.
– Вообще-то, я модельер, работаю у Рощенко, слышали? – растягивая слова, спросила она у Коли.
Коля насупился. Знал ли он Рощенко? Прекрасно знал. Этого типа весь город знает, местная знаменитость, можно сказать. У кутюрье работала Колина гражданская жена, легкомысленная моделька Ирочка, из которой он сначала пытался сделать настоящую жену мента – с котлетами и картофельным пюре, терпением слона, понимающую и преданную, – а потом плюнул. Котлеты у нее пригорали, картошку она не чистила, чтобы не испортить маникюр, а варила в мундирах, Колины рубашки бросала в стиральную машину вместе с джинсами и футболками, полы не мыла, ковер не пылесосила. Была как мачехина дочка из «Золушки». Но зато с ней не соскучишься. Ирочка не была моделькой в полном смысле слова, она была скорее подмастерьем. Ей доверяли в ателье самую нехитрую работу. Одежду она демонстрировала лишь во время крупных сезонных показов мод, когда не хватало профессиональных моделей. Домой Ирочка часто приходила выпивши, объясняя это внеочередным мероприятием, или днем рождения кого-нибудь из сослуживцев, или тем, что Рощику отдали должок. Коля ревновал, они часто ссорились и даже дрались, потом мирились, и жизнь катилась дальше. А потом Коля узнал, что дизайнера интересуют не девочки, а мальчики, и это его несколько успокоило. Кутюрье Рощенко был в своем роде талант и производил в экспериментальном ателье фальшивые фирменные вещи, которые были достовернее оригиналов.
Ирочка рассказала Коле, что продукцией «Ярдсли» торгует тетка-челнок, которая числится закройщицей у них в ателье, а сама мотается в Европу, привозит всякое барахло и косметику. Цены заламывает несусветные, но у нее есть круг постоянных покупателей. Зовут ее Ида Георгиевна Бахмут.
– Ну что вы, какая торговля? – удивилась Ида Георгиевна, взметнув брови чуть не до пышного парика. – Привожу для своих приятельниц. У меня дочка в Германии, замуж вышла за кинорежиссера-документалиста, замечательно талантливого художника.
Знала ли я Лию Дубенецкую? Лиечку? Конечно, знала. Какая ужасная трагедия! Прямо во время свадьбы! Она была такая красавица, такая красавица, и человек замечательный… Я до сих пор сама не своя. И, поверьте моему слову, без мужа тут не обошлось. Бывшего. Я видела его всего один раз, по нашему телевидению показывали что-то про помощь малообеспеченным семьям. Знаете, Николай Алексеевич, я сразу поняла, что он ей не пара. Нудный, говорит много, постоянно отвлекается, теряет мысль, типичный неудачник. Такие и травят жен, поверьте моему слову. Настоящий мужчина убивает из ружья… Это я так, к слову.
Между прочим, его в фонде только благодаря Лиечке и держали, это всем известно. Она мне жаловалась… Знаете, говорит, Ида Георгиевна, все считают, что у нас идеальная семья, но, если бы вы знали, как мне трудно с ним… Он невероятно тяжелый человек. А потом стала я замечать, повеселела Лиечка, забежит на минутку, от чая отказывается, спешит все. А однажды приезжал с ней ее предмет… Крупный, солидный, мне он сразу понравился. Не то что этот хлюпик Дубенецкий. И надо же было такому случиться! Я буквально заболела, когда узнала…
Ида Георгиевна приложила пальцы к вискам. Глаза оставались холодными и настороженными.
– «Ярдсли»? Да, привожу иногда. На продукцию этой фирмы спрос небольшой, сейчас все больше «Роша» или «Лаудер» в ходу, хотя лично мое мнение такое, что «Ярдсли» лучше. Но на вкус и на цвет, как говорится…
Она берет у Коли из рук блестящий тюбик помады, внимательно рассматривает.
– Да, – говорит, наконец, – моя помада. Дикий цикламен, любимый цвет Лиечки, специально для нее привозила. Дикий цикламен и горный мак. В последний раз она пришла с подружкой, покупала для себя и для нее… Да, и помаду, и тушь, и крэма… Имени не помню, небольшая такая, с короткой стрижкой… Ну, вот же она! Вот! – Ида Георгиевна тычет пальцем в одну из свадебных фотографий. – Точно, она! А что? Она что… замешана? – Глаза женщины горят любопытством.
– Вопросы здесь задаю я, – строго ставит ее на место Коля.
Ида Георгиевна ему не нравится сытостью и холеностью. Она сидит перед ним на диване, сгорая от любопытства: густобровая, с квадратной челюстью боксера, сильно накрашенная – живая реклама своего товара. Сплетница. Не нравится ему также и квартира с дорогой мебелью, тяжелыми темно-красными с золотом портьерами, коврами и удушливым цветочным запахом, разлитым в воздухе.
«Духами она пол моет, что ли? – подумал он, чувствуя, как начинают слезиться глаза и свербеть в носу. – Ну, Лара Бекк, погоди! Да я из тебя душу вытрясу! Отравительница хренова!»
* * *В родном отделении Колю ждал сюрприз. Позвонила хозяйка квартиры, которую снимал Исоханов, и сообщила, что жилец убит. Она пришла за квартплатой, а он…
Соседка Исоханова показала, что к нему ночью приходила женщина. Дверь хлопнула, и голоса были слышны. В три сорок, она еще на часы посмотрела. К нему часто приходили женщины, но без скандалов и попоек. Когда она ушла, соседка не слышала. Лифт ночью не работал.
Исоханов сидел на полу обнаженный, прислонясь плечом к дивану и прижав руки к животу. Лицо его было запрокинуто, рот оскален…
– Убит отверткой, били снизу, четыре раза… – говорил судмедэксперт Лисица, стаскивая резиновые перчатки. – Вот! – Он протянул Коле пластиковый пакет с длинной отверткой внутри. – На правой руке около большого пальца след от укуса… Смерть наступила приблизительно десять-двенадцать часов назад. То есть около… – Он, отогнув рукав пиджака, посмотрел на часы. – …Трех утра, или несколько позже. Возможно, после вскрытия скажу точнее, а пока – извините.
Интересные показания дал некто Максимов, друг Исоханова, известный в определенных кругах больше как Максюта-Жлоб. Он показал, что вечер перед убийством он сам, Исоханов и еще двое их знакомых, Сема Туз и Олежка Каравайко, провели в ночном клубе «Дикий Запад», где у них произошла стычка с бывшим работником фонда «Экология» Дубенецким, которого Эдик подозревал в убийстве своего дружка Стаса Удовиченко. Они сидели, базарили, никого не трогали. Дубенецкий, как псих, набросился на Эдика… ну, и они… это… вроде как подрались… С ним была еще какая-то проститутка, которая чуть не выцарапала Эдику глаза. Если бы они не вмешались… С большим трудом им удалось оттащить Дубенецкого от Эдика. Дубенецкий кричал, что он еще покажет Эдику, что им вдвоем эту землю не топтать…
– Опять! – застонал Коля. – Опять Дубенецкий! Да что же это такое, люди добрые?
Дубенецкого дома не оказалось. Художница Мария любезно сообщила Коле, что Дубенецкий уехал в восемь утра, куда – она не знает. За целый день он не позвонил, а уже вечер, и она очень волнуется. Коля Марии не поверил, но, опасаясь спугнуть ценного свидетеля, говорил с ней очень любезно и попросил никуда не отлучаться, так как он, возможно, заскочит к ней попозже уточнить некоторые детали. Спросил, сохранился ли у Марии номер его телефона, чтобы в случае чего разыскать его, Колю.
* * *После душа, натянув на себя старые джинсы, которые Сонечка раскопала на антресолях – то ли мои еще, то ли бывшего мужа, – я готовил завтрак. Изучив содержимое Сонечкиного холодильника, я вытащил яйца, подсохший сыр, молоко. Даже пучок петрушки обнаружил в холодильнике – усохший, правда, но еще вполне съедобный, – и сунул его под холодную воду. Омлеты у меня тоже получаются неплохо. Сонечка готовить не умела, считая это пустой тратой времени. Жить нужно духовной жизнью. Она сидела на табуретке, молчаливая, задумчивая, видимо, недоумевая. Иногда я ловил на себе ее взгляд, в котором сквозило удивление, печаль и… легкая насмешка.
Это моя гавань, говорил я себе. Почти десять лет прошло, а я помню, где стоят тарелки, чашки и сковородка. Ничего не изменилось в Сонечкиной квартире. Слегка порыжевшие занавески на окне, выщербленная столешница кухонного стола, даже вьетнамская циновка, протертая до дыр и потерявшая цвет, была та же, что и десять лет назад. Почти десять лет жизни с Лией канули неизвестно куда, отступили, рассеялись. Все отступило, и остались только мы – Сонечка и я, два актера на залитой беспощадным белым светом сцене. Еще не поздно, говорил я себе. Не поздно! У каждого из нас была своя роль, но без суфлера мы путались в словах и жестах…
