Антон Грановский - Сон с четверга на пятницу

Теперь Настя и сама разглядела связку из трех ключей на железном колечке.

— Почему ты раньше ими не воспользовалась?

— Приберегала на черный день.

Настя посмотрела на ключи с сомнением.

— Я не смогу вывести тебя на волю, — сказала она. — Ты же понимаешь.

— Я не хочу на волю. Я хочу туда, где ты была. В другой мир! Ты ведь покажешь мне?

Настя сдвинула брови. Несколько секунд она размышляла, затем спросила:

— Когда?

— Прямо сейчас! — ответила Дарья, сжала ключи в кулаке и поднялась с кровати.

4

Доктор Макарский долил остатки коньяка в стакан и выбросил бутылку в урну для бумаг. Посмотрел на стакан. Тот мягко мерцал в тусклом свете, который давала настольная лампа.

Доктор взял стакан и отпил глоток коньяка. Коньяк жаркой волной пробежал по пищеводу. Очередная порция алкоголя мягко ударила в голову. Макарский улыбнулся и тихо пробормотал:

— Вот так-то лучше.

Впрочем, в улыбке его было больше скрытой горечи, чем радости. Доктор Макарский был стопроцентным ипохондриком. Кроме того, он ненавидел людей. Когда-то на заре своей карьеры он относился к пациентам с жалостью, видя в них больных, которые нуждались в его помощи. Но с годами, когда Макарский убедился в собственном бессилии, чувство жалости ушло, уступив место равнодушию.

Он понял, что психические болезни неизлечимы. Все, что может сделать врач, когда к нему поступает очередной свихнувшийся человек, это вколоть ему дозу успокоительного и ждать, что будет дальше. Вот и все. Максимум, на что способны лекарства (даже самые дорогие и современные), это купировать развитие болезни, замедлить его, да и то ненадолго.

Рано или поздно сумасшествие вернется и возместит свои потери с лихвой. Паранойя, шизофрения, психозы… Доктор Макарский давно не считал их своими врагами. Они были чем-то вроде компании шумных соседей, которые здорово тебе досаждают, но с которыми ничего нельзя поделать.

Макарский допил коньяк, жалея о том, что бутылка так быстро опустела. И тут по коридору загрохотали шаги, заставив доктора напрячься, потом дверь распахнулась, и взволнованный голос проговорил:

— Андрей Петрович, у нас ЧП!

— Что случилось? — спросил доктор Макарский.

— Пациентка Новицкая!

Он почувствовал, как сердце сдавило тисками, и, с трудом разжав губы, спросил:

— Да, и что с ней?

— Она в тяжелом состоянии!

— А Гизельс?

Охранник растерянно хлопнул ресницами.

— Гизельс? А что с Гизельс?

Макарский понял, что сказал не то, что следовало, и едва не выдал себя. На смену пришли любопытство и удивление.

— Так что случилось с Новицкой?

— Она каким-то образом добралась до шкафчика с лекарствами. Выкрала несколько блистеров со снотворным — «Хлоралгидрат», «Метаквалон», «Феназепам», «Стиксовит» — и все это выпила!

Макарский вскочил со стула — так быстро, словно его подбросила пружина.

— Где она сейчас?

— В коридоре! На диване!

— Жива?

— Да. Но спит.

— Идемте!

Макарский ринулся к двери.

Глава 12

Возвращение в другой мир

1

Обошлось. Новицкая была жива, хотя и не желала приходить в сознание. Из шкафа она украла кучу таблеток, но не смогла или не успела их использовать. Пропало лишь несколько капсул «Стиксовита».

Доктор Макарский накрыл Настю одеялом, повернулся к Гуськову и сказал:

— С ней все будет хорошо.

— Уверены? — уточнил начальник охраны.

Тон Гуськова доктору не понравился.

— Да, уверен, — ответил он голосом, не допускающим никакой двусмысленности. — Она будет жива. Очнется через час, полтора.

— И никаких последствий?

— Надеюсь, что нет. Вот если бы она выпила целую горсть…

Макарский оставил фразу незаконченной. Гуськов достал из кармана сигареты.

— Это коридор больницы, — напомнил доктор. — Здесь нельзя курить.

— Простите, я машинально. — Гуськов убрал сигареты обратно. Посмотрел на доктора холодным, колким взглядом. — Гизельс у вас в кабинете. Я намерен ее допросить.

— Слово «допрос» — не из больничного лексикона, — сухо произнес доктор. — Я сам с ней поговорю.

— Как скажете.

Когда они вошли в кабинет, Дарья Гизельс сидела на стуле, а рядом с ней стоял охранник Семенов. Макарский окинул пациентку хмурым взглядом. Огромная, дебелая, белобрысая тетка. Сидит и смотрит своими рыбьими глазами — насмешливо, почти издевательски.

Макарский почувствовал злость. Эта психопатка отправила на тот свет почти десяток людей, замучив их до смерти, а здесь она считается пациенткой, и он вынужден с ней возиться уже… Господи, сколько лет она уже тут торчит? Как бельмо на глазу! Как кость в горле!

Когда-то Макарский надеялся с ее помощью защитить докторскую диссертацию, но диссертация так и осталась мечтой, а эта психопатка по-прежнему сидит перед ним и смотрит своими мертвыми, бессмысленными глазами, в которых нет ничего, кроме звериной жестокости и бесчувственности.

Макарский остановился перед Гизельс, поправил пальцем очки и резко спросил:

— Дарья, о чем вы говорили с Настей Новицкой?

Гизельс хлопнула белесыми и длинными, как у коровы, ресницами.

— Кто такая Новицкая?

— Девушка, которая ночевала в вашей палате.

Гизельс едва заметно усмехнулась.

— В моей палате никто не ночует. Кроме меня. Мне даже жратву передают через решетку. Хотя я бы не прочь кого-нибудь приютить. Вот хотя бы этого охранничка. — Она взглянула на Семенова. — Слышь, бугай? Вошел бы ты ко мне ночью, спустил бы с меня штаны и…

— Дарья, прекратите это, — поморщился Макарский.

— Отчего же? — усмехнулся Гуськов. — Пусть говорит. Она ведь не на зоне, а в больничке.

Гизельс презрительно посмотрела на начальника охраны.

— Плевать я хотела на тебя и на твою ухмыляющуюся морду, вертухай.

И вдруг Дарья Гизельс быстро, просто невероятно быстро поднялась со стула и шагнула к Гуськову. Непонятно, что она хотела сделать, но Гуськов ее опередил — он схватил Дарью за ворот халата, ударил ее кулаком в живот, а затем, когда она резко согнулась, швырнул ее головой на стену.

Доктор Макарский испуганно отскочил.

— Что вы делаете! — закричал он. — Прекратите это немедленно!

— Она на меня сама напала, — прорычал Гуськов. — Вы ведь это видели.

Он подошел к лежащей на полу женщине, схватил ее за волосы и приподнял ей голову. Посмотрел в глаза и с усмешкой осведомился:

— Ну, что? Хочешь еще?

— А не надорвешься? — хрипло проговорила Гизельс.

Она ощерила окровавленные зубы и вдруг плюнула кровью ему в лицо. Гуськов отшатнулся. Молча вытерся рукавом пиджака. Гизельс стала подниматься с пола. Он шагнул к ней и хотел ударить ее кулаком по лицу, но на этот раз более быстрой оказалась Гизельс. Несмотря на большой вес, она кошкой бросилась на Гуськова и вцепилась ему зубами в щеку.

Начальник охраны взвыл от боли и закрутился на месте, пытаясь оторвать от себя сумасшедшую. На помощь ему подоспел Семенов. Он принялся молотить женщину кулаками по почкам.

— Прекратите! — побледнев и взмокнув от ужаса, кричал доктор Макарский. — Прекратите!

Наконец Семенов оторвал сумасшедшую от своего босса и сбил ее с ног. Дарья Гизельс упала на пол, но тут же приподнялась и выплюнула изо рта кусок окровавленной плоти. Потом запрокинула голову и захохотала.

Гуськов достал из кармана платок и прижал его к изуродованной щеке, шагнул к женщине. Он пнул всего раз, но удар носка ботинка пришелся Дарье Гизельс в висок. Смех оборвался, женщина опрокинулась на пол и затихла.

— Твою мать… — хрипло выругался Гуськов.

Он нагнулся, поднял с пола кусок собственной плоти, потом прошел к холодильнику, открыл дверцу морозильной камеры и положил ошметок туда.

— Боже! — выдохнул Макарский, сидя возле распростертой на полу женщины и пытаясь нащупать на ее белой шее бьющуюся жилку. — Что вы наделали? Она мертва!

— Тише, доктор, — прохрипел Гуськов. — Не поднимайте вой.

Макарский отвел взгляд от трупа Дарьи Гизельс и уставился на Гуськова.

— Не поднимать вой? — глаза доктора гневно сверкали. — Как я это объясню?

— Просто. Сумасшедшая маньячка решила покончить с собой и разбила себе башку об стену.

— Разбила? Об стену? Вы смяли ей череп, как яичную скорлупу!

Гуськов, продолжая прижимать платок к окровавленному лицу, пожал плечами:

— Она действовала в состоянии аффекта. Билась головой о стену, пока не разломала себе череп. И хватит об этом. Лучше займитесь моей щекой. Я не собираюсь ходить с дырявой мордой.

— Но это тело…

— Тело подождет, — сухо проговорил Гуськов. — А я — нет. Семенов, постой в коридоре и никого не впускай!