Андрей Мягков - «Сивый мерин»
— Ни у кого ни малейших сомнений, банальное отравление на почве… бог его знает на какой — ревности ли, корысти, маниакальной предрасположенности — теперь уже это не имеет значения — отравление с последующим суицидом, совершённым таким чудовищным способом, что не остаётся сомнений: речь идёт о человеке с серьёзнейшим нарушением психики. Всё! Остаётся, ввиду отсутствия участников преступления, то бишь их смерти, свидетельствовать о необходимости закрытия данного уголовного дела. Точка! Завтра именно так я и собираюсь поступить. Согласитесь — ломиться в открытую дверь по меньшей мере глупо. И если меня продолжают интересовать какие-то детали, то это не праздное любопытство, не упёртость и уж никак не попытка доказать недоказуемое. Просто… как бы это объяснить… ну в общем… э-э-э…
Он хлюпнул носом, виновато улыбнулся, полез за платком.
— Можно я выйду на лестницу?
Вера с нескрываемым интересом наблюдала за разнервничавшимся мальчиком.
— Да уж сморкайтесь здесь, чего там. — Она отошла к окну. Спросила не поворачиваясь. — И как же это объяснить?
Мерин вытер нос накрахмаленным платком, ответил вопросом на вопрос.
— Простите, вы помните свою первую роль в кино?
Она ответила не сразу.
— Не пытайтесь меня обидеть, Сева, я не намного старше вас.
— Что вы, Господь с вами, вы не так меня поняли!
Он так искренне испугался, что Вера невольно расхохоталась. Весёлость была ей очень к лицу и, по всей видимости, зная за собой эту особенность, она долго не могла успокоиться: для этого ей понадобилось подсесть на подлокотник меринского кресла, дружески поцеловать его в лоб и задержаться прозрачным пальчиком на его видавших виды джинсах в районе колена.
— Конечно, я пошутила, я всё понимаю, а вы так смешно испугались, как-будто увидели мышь. У вас что — все такие робкие? А? Ну? И что дальше? Это ваша первая роль, я правильно поняла?
Глаз её он не видел, чувствовал только дыхание, неестественно горячее, точно его вскипятили и теперь выливали ему за шиворот. Надо было отвечать.
— Правильно. Первая. Роль.
Верины пальцы чуть заметно сжали ему ногу и несмело двинулись по направлению к туловищу.
— Первое дело, понимаете? Хочется хотя бы в отчётах блеснуть знанием нюансов, постижением психологии фигурантов, пусть даже со стопроцентной очевидностью ушедших в мир иной. От этого зависит всё — вся моя дальнейшая жизнь, моя карьера, как ни стыдно в этом признаваться. Пожалуйста, Вера… э-э-э… Вера…
Она пересела на диван и опять размашисто засмеялась.
— Вера Артемьевна. Вам нравится это отчество?
— Пожалуйста, Вера Артемьевна, — Мерин скорбно улыбнулся, давая понять, что обращение по имени-отчеству лишает его всяких надежд на более короткие отношения, — пожалуйста, мне ведь от вас совсем немного нужно: вспомните то, что кроме вас никто на свете знать не может, — особенности характеров, вкусов, привычек, взглядов на мир — да мало ли — всё, что сочтёте нужным, и этот начинающий неудачник, — Сева ткнул себя пальцем в грудь, — испарится при первом же вашем взгляде на входную дверь, как и не было. Исчезнет и унесёт с собой вместе с банальным преклонением перед вашим талантом ещё и глубочайшую на всю жизнь благодарность за умение понять и помочь ближнему.
В конце этого нелегко давшегося ему пассажа Мерин откинулся на спинку кресла. Слёзы, неподдельные, едва сдерживаемые, и общая лёгкая испарина не могли, не должны были оставить и доли сомнения в искренности его отчаяния.
Неожиданно из соседней комнаты донёсся звук разбитого стекла. Вера вздрогнула.
— Машка, ты опять что-то воруешь? На секунду нельзя оставить. — Она улыбнулась, изящно поднялась, убрала чёлку с его вспотевшего лба, случайно тронула коленом его ноги.
— Вы, похоже, немного переутомились, Сева. Посидите, я заварю кофе, идёт? — И вышла.
В интонации её голоса Мерин без труда уловил определённую долю нематеринской нежности. Он смачно высморкался, благо официально получил на то разрешение, несколько раз с горьким выдохом, громко, чтобы долетело до кухни, глотнул воздух и затих обиженным ребёнком. Пролог спектакля, кажется, завязался, надо было готовиться к основному действию.
— А дальше, Юрий Николаевич, можете меня упрекать в любой некомпетентности, бездоказательности, в чём хотите, но я вам всё-таки скажу — дальше произошло невероятное: она стала рассказывать историю страстной любви Молиной и Кораблёва, но это была не их история. Не их, понимаете? Она или какую-нибудь Даниэлу Стил пересказывала, или о себе говорила. О СЕ-БЕ! Последнее — вероятней: оголенные, хоть и искусно прикрываемые нервы, эмоции через край! Не может женщина так переживать случившееся с другими людьми, да ещё бог знает сколько лет назад.
— Только честно, Сивый, договорились? — Скоробогатов называл Мерина «Сивым» в тех случаях, когда надо было сбить того с пафоса. — Только честно, она тебя соблазнять не пыталась?
Цвет лица подчинённого изменил окраску со скоростью опущенного в кипяток рака. Скоробогатов поспешно заговорил:
— Нет, нет, я серьёзно, более чем серьёзно: то, что ты рассказываешь — чрезвычайно интересно. И доказательства тут ни при чём, это недоказуемо. Интуиция в чистом виде. С женским полом не так всё просто. Сева, это тебе не мы: сила есть — ума не надо. Они отсутствие силы хитростью компенсируют, вариативностью ходов, поверь мне, я не то чтобы большой знаток женской психологии, просто живу уже давно, служебная практика истории подкидывала. Ну-ка, ну-ка, давай поподробней.
Мерин покраснел ещё больше.
— Было, Юрий Николаевич, действительно… То есть — не было… я имею в виду… ничего не было, но… в общем… понимаете, она сначала расположила меня, пригладила, мы посмеялись… А потом…
Когда Вера снова появилась в комнате с подносом, заставленным кофейными приборами, Мерин скорее почувствовал, чем увидел какое-то неуловимое изменение в её облике: причёска? макияж? одежда? Нет, вроде всё то же самое…
Он с едва слышным «спасибо» взял протянутую ему чашку и тупо уставился в ковёр: никакая сила не могла его заставить заговорить первым.
— Ну так на чём же мы остановились?
Вера расположилась на диване напротив молодого человека, смело закинула ногу на ногу.
Мерин и тут не проронил ни слова, лишь едва заметно грустно улыбнулся, мотнув головой, мол, тут карьера рушится, жизнь, можно сказать, под откос, а вы — на чём остановились.
Какое-то время она отхлёбывала кофе, не отводя от удручённого следователя острого взгляда. Потом великодушно заговорила.
— Ах, Кораблёв, Кораблёв, кто бы мог подумать, господи, Димка Кораблёв… Я ведь его знаю, — она поставила чашку на стол, закрыла лицо рукой, помолчала, — знала, теперь уже «знала!», невероятно знала Димку, можно сказать, с младых ногтей. Мы учились вместе десять лет, с первого класса. Не поверите — как сейчас перед глазами: открывается дверь, мы уже все сидим за партами, первый школьный день, воспитательница Ольга Степановна ведёт перекличку, знакомится и вдруг открывается дверь и входит заплаканный сопливый мальчик. «Здравствуйте, я Дима Корабвёв. Это первый квас „Б“?» Он картавил, вместо «л» говорил «в». Мы хихикаем, Ольга Степановна гладит его по голове: «Садись, „квас“, осталось одно свободное место, будешь сидеть с девочкой?». «Квас» — мы потом его долго так называли — оценивает меня долгим снисходительным взглядом и соглашается: «Вадно, согвасен». «А ты, Вера?» А в меня бес вселяется: такой заморыш и со мной. Я кричу: «Пусть скажет „ЛОДКА“» «ВОДКА», — недоумевает Квас. «А теперь — „ЛОЖКА“». «ВОШКА». Весь класс умирает от смеха, но я не унимаюсь: «В ЛОДКЕ лежит ЛОЖКА». Говорить ему не дают — ответ тонет в восторженных подсказках одноклассников: «В ВОДКЕ — ВОШКА, ВОШКА в ВОДКЕ».
Вера улыбнулась своей знаменитой экранной улыбкой.
— Невероятно, просто не могу поверить. Вы почему не пьёте кофе, Сева? Не так сварила?
Этот её «логический скачок» заставил Мерина вздрогнуть.
— Нет, нет, что вы, всё так. Я слушаю. Спасибо. — Он сделал два торопливых глотка. — Очень вкусно. Очень.
Не скажешь ведь, что он с детства не переваривает этот маслянистый, похожий на горькое лекарство напиток.
— А я, знаете, не могу без кофе. — Вера без видимого повода вступила в полемику. — Если не выпью литр-полтора — считай не просыпалась: весь день клюю носом. А ночью наоборот — ни в одном глазу.
Она прищурилась, закинула руки за голову, при этом её и без того короткое платье мелкими складками устремилось по бёдрам вверх.
Мерин проглотил дыхание, по ногам пронёсся незнакомый озноб. Подумалось, ещё немного и до него дойдёт тайный смысл стихов любимого бабушкиного романса «В крови горит огонь желанья…»
Тем более что неуловимое поначалу изменение внешнего облика киношной дивы обнаружилось теперь отсутствием на ней немаловажных деталей дамского туалета.
