Пани Зофья. Вы всё перепутали - Яцек Галиньский
Я стукнула кулаком по больничному шкафчику так, что лежавшие в нем инструменты зазвенели.
– Через четыре дня? – предложила Маевская.
– Это несправедливо. Я не согласна! Это отвратительно!
– Через три дня?
– Завтра!
Врач внимательно посмотрела на меня. Прошлась по кабинету. Остановилась и снова посмотрела на меня:
– Хорошо! Я как-нибудь уговорю главврача. – Она размашистым движением вычеркнула что-то на пожелтевшем листе бумаги. – Я уже записываю, – сказала она, вписав мое имя и фамилию вместо того, кому не повезло.
– Зофья Вильконьская, – повторила я, чтобы убедиться, что она не ошиблась.
– Сделано. Но если вы не сдержите свое слово… то я бы не хотела оказаться на вашем месте!
Я должна была поблагодарить, но все произошло так быстро и было так невероятно, что я боялась, вдруг это окажется неправдой. Я убежала, чтобы Маевская не передумала или чтобы я не сказала что-то необдуманное, хотя такого со мной никогда не случалось.
Как я могла сдержать слово, данное Маевской? Она должна понимать, что в обмен на излечение бедра я пообещаю ей больше, чем председатель партии перед выборами.
Я оглядела коридор. Больные шаркали тапочками, проклиная свои недуги, медсестры были ворчливы, а врачей и след простыл. Мир выглядел нормальным. Даже бедро стало болеть немного меньше, как бы говоря, что, возможно, операция и не нужна. Но бояться было нечего. Ничего особенного. Они вскроют, подтянут то, что нужно подтянуть, что-то вставят, что-то уберут, и если человек это переживет, то будет как новенький. Снова можно будет ходить по лестнице, залезать на табуретку и в ванну. Чего же еще желать?
В прекрасном настроении я пришла в регистратуру. Здесь меня не любили. Но в этом не было ничего личного. Они никого тут не любили. Дело в том, что если бы в том месте, где человек впервые сталкивается с больницей, персонал был приятным, то тогда каждый захотел бы попасть в эту больницу. Тогда бы у них прибавилось работы, стало бы тесно и еще больше не хватало бы еды. А так было достаточно взять на работу в регистратуру нескольких грубых и ленивых людей, которые довели до совершенства искусство создания препятствий пациентам, и сразу же у многих людей возникало стойкое отвращение к посещению этой больницы. Они уходят, ищут другое место, отказываются. И все довольны. Всем это выгодно.
– Выписываюсь, – сказала я медсестрам, которые делали вид, что не замечают меня. – Спасибо за приятное пребывание.
– Подождите минутку, мы проверим, готова ли ваша выписка, – ответила медсестра. – Но я могу сразу сказать, что это займет какое-то время, потому что программа зависла. Мы тоже этим недовольны.
Я понимала, в чем дело, и уважительно к этому отнеслась. «Программа зависла» означало, что единственный человек, работавший в то время в регистратуре, в рабочее время выскочил в город по каким-то своим делам, а заменить его некем. Те, кто помоложе, могли отправиться на свидание с водителем скорой помощи в отделении интенсивной терапии в соседнем крыле. Я видела его несколько раз. Высокий и довольно красивый, но уж больно стриженый. Поэтому я уселась на стуле у стены и вместе с остальными стала терпеливо ждать, когда программа отвиснет.
Рядом со мной сидела мать с маленьким ребенком. Я готова поклясться, что именно этот ребенок в костюме кролика снимался в рекламе батареек, которые никогда не разряжаются. Как и в телевизоре, он бегал по кругу без остановки. Он совсем не уставал. А у меня только от одного его вида снова разболелось бедро. Черт бы его побрал.
– Малыш, иди ко мне, – сказала я с теплотой в голосе.
– Зачем? – спросил он, остановившись и подозрительно глядя на меня.
– Я дам тебе красивое красное яблоко. – Я улыбнулась и протянула к нему руки. – А если ты не любишь фрукты, то пряничный домик.
Испугавшись, он побежал к матери.
Наступили тишина и спокойствие.
Долгие часы, проведенные в приемном покое, вымотали бы кого угодно, но только не меня. Я была уставшей с момента пробуждения до момента отхода ко сну. То, что других утомляло, было для меня отдыхом. Я направилась к выходу.
Свежий воздух меня опьянил. Я долгое время не выходила на улицу. Я привыкла к некоторой больничной духоте. Медсестры редко проветривали палату, чтобы все чувствовали себя как дома.
Я направилась к трамваю, ловко пробираясь со своей тележкой между припаркованными на тротуаре машинами. К счастью, тротуар перед больницей был настолько широким, что машины на нем помещались целиком. Они не выступали на дорогу. Кое-где даже оставалось немного места для пешеходов. Я восхищалась водителями, которые, несмотря на тяжелое состояние, в котором они обычно поступали в больницу, могли самостоятельно добраться до машины и при этом так ровно ее припарковать.
Голод сжимал мой желудок. Бутерброда оказалось недостаточно. Мысль о том, что паштет мог быть вегетарианским, не давала мне покоя. Я решила поехать к торговым рядам на улице Стефана Банаха. На местном рынке кипела жизнь. К счастью, он менялся немного медленнее, чем остальная часть города. Здесь еще можно было купить хлеб, мясо, фрукты и овощи, а не только открыть счет, оформить страховку или купить кофе в бумажном стаканчике по цене суточного питания в санатории.
Мясной ларек выглядел как роскошный салон. Очередь в несколько человек. В основном пожилые дамы с тележками.
– Что для вас? – обратилась ко мне толстая продавщица в белом халате, когда подошла моя очередь.
– Этот окорок не слишком соленый? – спросила я.
– Нет, не соленый.
– Вы уверены?
– Никто не жаловался.
– Знаете ли, мне нельзя соленое.
– Наши мясные изделия не пересолены.
– Это хорошо, потому что я вот только из больницы, а вы знаете, какие эти врачи. Они соль называют «белой смертью».
– Я ем и не чувствую, чтобы было солоно.
– Тогда сто граммов, пожалуйста.
– Пожалуйста.
– Только если можно попробовать кусочек… Я должна быть осторожна. Понимаете?
– Понимаю. Конечно.
Она приложила нож к окороку.
– Чуть больше, – сказала я улыбаясь.
Она сдвинула его на миллиметр.
– Еще немного.
Она передвинула нож еще на два миллиметра, отрезала значительный кусок окорока и протянула его мне в одноразовой перчатке. Мамочки, я прямо задрожала. Давно у меня во рту не было приличного куска мяса.
– Будете брать?
– Нет, спасибо.
– Но почему? Соленый?
– Жирный.
Продавщица громко выдохнула. Когда она откладывала окорок на место, было видно, что она удивлена тому, что он жирный.
– А вот эта ветчинка? – спросила я.
– Соленая, – ответила она.
Я посмотрела на нее. Она на меня.
– А краковская колбаса?
– Сплошная соль, – иронично
