За пеленой лжи - Евгения Горская
Маша отошла от двери и, набирая сестру, с тоской подумала, что заменить ее сейчас некем и потому немедленно поехать к Юле она не сможет.
– Юлечка, хочешь, я приеду вечером? – услышав голос сестры, быстро и тихо спросила Маша. – А лучше приезжай сама. Что тебе делать в чужой квартире?
– Это моя квартира! – зло поправила ее сестра.
Слава богу, она не плакала. Уж лучше пусть злится.
Квартира не могла быть Юлиной, Геннадий не развелся с первой женой. Если бы такое произошло, сестра обязательно похвасталась бы.
Из детской послышались шепот, тихий шум.
– Приезжай, Юлечка.
– Я буду здесь!
От жалости к сестре едва не выступили слезы. Юля была никем семье Геннадия, они вышвырнут ее, как только захотят.
– Хочешь, я приеду?
– Не надо, – Юля не то вздохнула, не то всхлипнула. – Вдруг свекор со свекровью заявятся…
Маша не понимала, чем она могла помешать встрече с родителями Геннадия, но спорить не стала. Сестре виднее.
До подъема оставалось еще семь минут, но Маша, войдя в детскую, весело крикнула:
– Подъем! Ура!
Она улыбалась детям и думала о том, что напрасно отказалась от работы няней в одной обеспеченной семье. Деньги предлагали хорошие, и хозяева, по словам соседки, которая летом предложила познакомить Машу с потенциальными работодателями, были неплохими. Соседка приходила к потенциальным работодателям убирать квартиру.
Маша отказалась сразу, превращаться в обслугу ей решительно не хотелось.
Напрасно отказалась, теперь она ничем не сможет помочь сестре. В смысле, деньгами не сможет. Денег у них с мамой оставалось только дожить до маминой пенсии.
Еще сто тысяч лежали на вкладе на случай непредвиденных обстоятельств, но эти деньги и мама, и Маша трогать боялись.
Только вечером, когда всех детей разобрали родители, Маша подумала, что, жалея сестру, совсем не думает о Геннадии, которому, по-хорошему, еще бы жить и жить.
Впрочем, Геннадия она видела только однажды, когда приехала поздравить Юлю с днем рождения, и, пожалуй, даже не узнала бы его, встретив на улице.
А Юля ее сестра.
* * *
– Заходи, – Виктор отпер дверь, потянул Нину за руку.
В прошлый раз было так же. В прошлый раз она тоже, медленно и послушно расстегнув куртку, положила ее на стул.
Только в прошлый раз ему пришлось включить свет в прихожей, потому что было уже темно.
– Иди сюда, – он прошел на кухню, включил чайник. Полез на полку, достал бутылку коньяка, рюмки.
В прошлый раз он тоже налил ей коньяк, но она к нему не притронулась.
На этот раз Нина коньяк пригубила. Поморщилась и села на табуретку, выдвинув ее из-под стола.
В прошлый раз она сказала ему, что ушла от мужа, потому что больше ему не нужна. Она говорила об этом, нервно хихикая, и ему тогда захотелось убить мерзавца, способного сделать ее такой несчастной.
Если бы она плакала, а не хихикала, она бы такой несчастной не казалась, подумал он.
Еще он тогда неожиданно заметил, что она очень красивая, и удивился, что раньше этого не замечал. Он не понимал, как можно от нее добровольно отказаться.
У нее были черные кудри и хрупкая тонкая фигурка. Еще у нее были большие карие глаза и бледные красивые губы.
В прошлый раз она пробыла у него не дольше получаса. Перестала хихикать, поблагодарила и вызвала такси. Когда уходила, она казалась прежней, нормальной.
И потом, на работе, казалась прежней, тихой и немногословной. Вовремя улыбалась, вовремя делалась серьезной. Когда надо, включала свой талант переговорщика.
Только перестала хвататься за любую работу, как запрограммированный робот.
Виктор налил коньяк себе, выпил. Коньяк обжег горло.
Они никогда не вспоминали тот вечер.
Она вела переговоры и следила за тендерами и бухгалтерией, а он руководил программистами.
Они были отличными компаньонами. Он не прогадал, когда предложил ей организовать совместную фирму.
Виктор полез в холодильник, достал контейнер с готовым салатом, колбасу. Поставил на стол тарелки и вилки.
О чем с ней нужно сейчас говорить, он не представлял.
Он наклонился, чтобы тоже выдвинуть табуретку, и неожиданно понял, что ему хочется, чтобы она никогда не уходила с его захламленной кухни.
Виктор отпустил табуретку и сунул руку ей в волосы. То есть рука сама туда сунулась. А другая рука опустилась ей на плечо.
Он давно этого хотел, только отчего-то не понимал, что хочет.
Нина его не оттолкнула. Она к нему потянулась.
Губы у нее оказались мягкими и податливыми.
Он на секунду отстранился, заглянул ей в глаза, тут же снова сжал тонкие плечи и удивился, как сильно и громко бьется собственное сердце.
– Мне нравится работать, зная, что ты за стенкой, – признался он потом, прижимая ее одной рукой к своему плечу.
Странно, что он только сейчас это понял.
Ему нравилось заходить к ней в кабинет. Нравилось молча на нее смотреть и нравилось спорить.
Он бы умер от скуки, если бы у него не было такого компаньона.
Диван, на котором они лежали, был старый, с потертой обивкой. Неожиданно ему стало неловко за свой диван и за всю эту убогую квартиру, которая давно требовала ремонта.
Почему-то, когда изредка здесь бывали другие женщины, никакой неловкости он не испытывал.
– Я никому тебя не отдам, – сказал Виктор.
Она приподнялась, заглянула ему в лицо и грустно благодарно улыбнулась. А потом потянулась за брошенной на пол одеждой.
– Не уходи, – попросил он.
Она наклонилась, поцеловала его в краешек губ и начала быстро одеваться.
– Не уходи, Нина. Пожалуйста.
Она провела рукой по его щеке. Он поймал пальцы, сжал.
– Выходи за меня замуж.
– Не могу, – прошептала Нина.
– Почему? – не понял он. – Его же больше нет. Тебе со мной плохо?
– Ты даже не представляешь, как мне с тобой хорошо. И не представляешь, как я тебе благодарна.
– За что?
– За то, что ты у меня есть, – почему-то она продолжала шептать.
Виктору нравилось слышать, что он у нее есть.
– Выходи за меня замуж.
– Сейчас не могу.
– Почему?
– Я хочу отомстить.
– Но его же больше нет!
Ему было так хорошо, что она рядом, и так не хотелось думать ни о чем другом, что в слова он почти не вслушивался.
Нина пошевелила пальцами, высвобождая руку, снова поцеловала его в краешек губ и вздохнула:
– Вот именно!
Когда захлопнулась дверь, он пожалел, что не удержал ее силой.
* * *
Думать о том, что она отомстит, было проще и легче, чем о чем-то другом, и Нина цеплялась за эту мысль.
Другие мысли вызывали такую боль, которую она, пожалуй, не испытывала даже тогда, когда Гена
