Анна Владимирская - Шоу на крови
— Ищу человека, — просто ответил Диоген. В подтверждение своих слов он встряхнул масляной лампой, и ее фитилек загорелся ярче. И он снова с какой-то не сегодняшней учтивостью спросил:
— Вы не против, если я разделю с вами поздний ужин?
— Почему бы нет? Вдвоем веселее! — хмыкнул Стив, входя во вкус приключения.
— Елизавета! — позвал Диоген, обращаясь к картине, висевшей недалеко от входной двери.
То было «Рождение Иоанна Крестителя» с тремя персонажами: мужем Елизаветы Захарией, младенцем Иоанном и самой Елизаветой. После зова Диогена женщина передала довольно пухленького и темноволосого младенца на руки своему мужу, переступила через край багета и, быстро пройдя по шкафу темного дерева с венецианским стеклом, спрыгнула на итальянское кресло. А уж с него легко спустилась вниз, к ожидавшим ее мужчинам. Оживание картины снова произвело на Стива сильнейшее впечатление. Он смотрел, как вновь застыл Захария с младенцем на руках; место же, где только что находилась Елизавета, было пусто. Только открывался какой-то пейзаж с голубыми горами и зелеными деревьями.
— Помоги нам на стол накрыть! — попросил Диоген.
Не произнеся ни слова, послушная Елизавета стала очень быстро накрывать на стол, застланный роскошной парчовой скатертью. Мужчины, не желая мешать, отошли к камину. Диоген со знающим видом изучал богатый костюм дожа, надетый на Стива.
— Вы правитель?
— Не понял, — удивленно поднял брови Стив.
— Ну, архонт, правитель, представитель власти, политик, — снисходительно объяснил грек.
— Никакой я не архонт, — повел плечами ночной гость.
— А, значит, торговец, — решил Диоген.
В эту секунду произошла очередная неожиданность. Фронтон камина украшали рельефы с гордыми профилями двух итальянских полководцев. Стив точно помнил, что когда они с Диогеном подходили к камину, он еще подумал: «Нужно будет дома на камине тоже сделать какой-нибудь рельеф — красиво!» И тут он отчетливо увидел, как профильные изображения разворачиваются, становясь полноценными объемными головами. На лицах крупной лепки появилось выражение не просто гнева, а ярости, между бровями легли глубокие складки, и оба итальянских воина дохнули на Стива пламенем. Он одним прыжком отскочил от камина к окну. Запахло паленым. Стив судорожно осмотрел свою одежду, прикоснулся к волосам, убедившись, что ничего не пострадало, и глубоко вздохнул.
— Не любят они торговцев, — заметил Диоген. Он посмотрел на полностью готовый к трапезе стол. — Благодарю тебя, Елизавета! — поклонился он женщине.
И она тут же вернулась в свою картину тем же путем, что и пришла. На кресло, с него на шкаф, быстро пробежала по его верху и, перекинув ноги за раму, оказалась внутри картины. Там она протянула руки к Захарии и получила назад своего младенца. Снова все замерло, превратившись в классическое полотно эпохи Возрождения.
Меж тем зверский аппетит взял верх над впечатлениями, и мужчины сели к столу. Диоген снял плащ и остался в грязной, порядком изношенной тоге. Он отставил свой фонарь на край стола и стал жадно и неопрятно есть. Стив тоже ел, смакуя и понимая, что никогда в жизни не пробовал ничего более вкусного. Когда наступило первое насыщение, неспешно потекла беседа.
— А кто вы? — спросил Стив.
— Я философ, — ответил Диоген. Он точно таким же тоном мог сказать «я плотник» или «я сапожник».
— Не очень прибыльное дело, — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Стив.
Диоген пожал плечами.
— Философ — это не профессия. Скорее призвание. Ты, видно, никогда не слыхал обо мне. Я — тот самый Диоген Синопский, который жил в четвертом веке до ВАШЕЙ эры. Обо мне современники говорили, что я один из самых колоритных философов античности. — Диоген самодовольно хмыкнул и срыгнул. Глаза его светились лукавством и легким хмелем. Он сам себя прервал, предложив Стиву: — Попробуй легкого фалернского, оно делает мысль свободной, а язык легким.
Стив налил из роскошного графина красно-рубинового вина и пригубил. Действительно, ароматно и очень вкусно.
— Знаешь, чем можно было удивить сограждан в мое время? — продолжал свой рассказ философ. — Странным поведением. Пренебрежением к условностям и якобы избеганием удовольствий. И это в то время, когда все вокруг только тем и заняты, что ищут все новых и новых удовольствий. — Диоген хитро подмигнул собеседнику.
— Поэтому ты жил в старой бочке? — догадливо кивнул Стив.
— Не в бочке, а в пифосе, большой глиняной амфоре для хранения жидкостей и зерна.
Стив еще раз глянул на картину, откуда вышел древний грек: на ней уже была изображена не пустая бочка, а огромный глиняный пифос, лежащий на боку. Помотав головой, он снова посмотрел на Диогена, потом на картину. Там ничего не изменилось.
— Родился я в знатной семье. Но вел нищенский образ жизни, впрочем, как и многие другие философы древности. Не потому, что и вправду был нищ… Я был учеником Антисфена, основателя школы циников. Знаешь, кто такие циники?
— Догадываюсь.
— Молодец! Хоть что-то знаешь, — иронично хрюкнул Диоген, не переставая жевать. — Циники ко всем относятся с презрением. Исповедуют здравый смысл. Но главное, что отличает нас, ранних циников, от вас, поздних, — мы проповедуем личным примером. Ты знаешь, как тяжело все делать лично, а не разглагольствовать? — Не дожидаясь подтверждения со стороны сотрапезника, он пробормотал: — Вино неразбавленное, отвык…
— Допустим, вы меня убедили, — примирительно сказал его собеседник. По мере насыщения к Стиву возвращалась его обычная ирония.
— А ты чем занимаешься?
Как объяснить античному философу, чем он занимается? Стив уже принял игру. Он, как актер в театре, не сомневался, что перед ним человек из прошлого — так убедителен и естественен был этот философ.
— Я бизнесмен, — сказал Стив.
— А кто это?
— То же, что торговец… Но это не главное, вообще-то я механик. Делаю всякие механизмы, приборы, — исправился Стив, приноравливаясь к уровню компетентности собеседника, — и потом продаю.
— О! Хорошее дело! — обрадовался тот. — У меня был один знакомый механик из Перуджи, так он сделал небольшой акведук от реки, прямо в свой дом. Чтобы его жена не ходила за водой и не строила глазки мужчинам. Он был очень ревнив, этот механик! — Диоген весело расхохотался. — А ты что сделал, тоже акведук?
Как объяснить греку такое понятие, как «аудиовизуальные инсталляции»? Это и не каждый современный человек поймет…
— Я создаю такие музыкальные ящики, из них звучит музыка.
— Ты запираешь музыкантов в ящиках и показываешь толпе фокус?! — Диоген с презрением отодвинулся подальше от Стива.
— Да нет же, ты не понял! Там внутри нет никаких музыкантов! Есть только музыка, — оправдывался тот.
— Ты лжешь! — возмущенно сказал Диоген и встал. Он не желал сидеть за одним столом с лгуном и ярмарочным фокусником. — Музыки без музыкантов не бывает! — веско и убедительно отрезал философ.
— Тем не менее это так. А еще я произвожу ящики с театром без актеров. Люди проводят у него часы и дни. Это называется «домашний театр».
— Тоже мне, открытие! Издавна вельможи и богатые купцы развлекали себя игрой, нанимали актеров и актрис, вот тебе домашний театр. Я знавал одного дельца в Афинах, так он придумал театр лилипутов и возил их повсюду за собой в ящике. Ты о таком толкуешь?
— Ничего подобного! Мой театр и музыка помещаются вот в такой коробочке, — Стив показал руками размер, — в нее не влезет ни один лилипут.
— Не верю я тебе. Не бывает театра без актеров, и музыки без музыкантов не может быть, — окончательно разочаровался в собеседнике Диоген.
— А как же шелест волны? А гром? Или звук ветра? Объясни мне эту музыку без музыкантов, ведь ты философ.
Бизнесмен-механик вдруг стал горячиться. Куда подевалась его обычная ирония, его скепсис и равнодушие? Вдруг самым важным стало разъяснить Диогену подлинную сущность его занятий. Стиву совсем не хотелось выглядеть недостойно в глазах собеседника. В нем неожиданно прорезался новый интерес и новое уважение к собственному делу, которые, казалось, притупились с годами.
— Ты хитер, механик! — иронично ухмыльнулся Диоген, подходя и присаживаясь на край скамьи возле стола.
— Что же во мне хитрого?
— Ты ведь прекрасно знаешь, что волны говорят с нами на языке Посейдона, владыки морей и океанов. А гром и молния — это гнев Зевса! Так он объясняется с простыми смертными. Ветер шумит Эоловой арфой, это всякому ребенку известно. И эти звуки нельзя посадить в ящик. Разве что в ящик Пандоры!
В большой картине прямо напротив готического витража шевельнулся рыцарь.
— Кто это? — спросил инженер.
— По девизу и белому горностаю понятно, что рыцарь принадлежит к неаполитанскому ордену Горностая, который был основан Фердинандом I. Вообще-то его зовут Франческо Мария делла Ровере, он унаследовал урбинское герцогство. А еще он был кондотьером и главнокомандующим венецианских сил. Тебе как дожу стыдно не знать своего соотечественника. Ведь ему Сенат подарил один из лучших дворцов Венеции.
