Фридрих Незнанский - Дальняя командировка

Итак, он уже ложился спать, возвратившись к себе домой и приняв с устатку стакан охлажденной домаш­ней зеленоватой водки, настоянной на смородиновых почках — и вкусно, и лекарственно. А в общем, в самый раз перед утренним допросом обнаглевших бизнесменов. Да, они еще поползают перед ним, еще попросят про­стить за все прошлые и будущие свои грехи! А вот от него — и только от него одного! — будет зависеть окон­чательное решение их судьбы. Что бы там ни писали сви­детели — грош цена всем этим писаниям, потому что они, во-первых, лица заинтересованные, а во-вторых, все до единого были пьяные. А значит, их показаниям не толь­ко нельзя верить, но можно даже припугнуть, что их са­мих охотно привлекут за попытку ввести органы право­порядка в заблуждение.

Зато на мордах этих кретинов из дежурного наряда — других слов просто не мог подобрать подполковник — с лихвой написана вся информация о вечерних событиях. Даже если хорошо постараться, трудно до такой степени разбить себе лица, и никакие объяснения, что, мол, че­ловек сам упал, не помогут — кто им поверит? А следо­вательно, и доказательств нападения на милиционеров искать не надо. Даже сплюнул от отвращения Затырин, вспомнив залепленные пластырем физиономии своих послушных сотрудников — сержанта и рядового. Зато факт нападения на них налицо!

Подполковник усмехнулся, подумав: «Какой афронт, однако, для облеченного властью лица!» Ну да, именно лица, хотя сержант, например, больше жаловался на то, что ему отбили его мужское достоинство. Ну уж с этим он пусть сам разбирается.

Уезжая, Затырин сказал дежурному, что не будет воз­ражать, если пострадавшие милиционеры зайдут потом в «обезьянник» и объяснят своим обидчикам, как те были не правы. Тяжких увечий наносить, разумеется, не сле­дует, зато в следующий раз тот же сержант станет вести себя осмотрительней — не лезь на рожон, когда не зна­ешь, чем тебе могут ответить! Все на пользу делу.

Короче говоря, вечерок удался, задание Савелия

выполнено. И вполне можно еще немного поднять на­строение очередным стаканчиком смородиновой. Но от этой приятной мысли подполковника неожиданно ото- „ рвал слишком уж поздний, надо заметить, и какой-то требовательный телефонный звонок.

Затырину не привыкать к ночным звонкам, но этот чем-то сразу не понравился. Он даже нехотя отставил уже налитый стаканчик, прежде чем потянуться за трубкой.

—   Затырин? — услышал он в трубке визгливый и, кстати, очень знакомый голос. Но кто это? — не мог сра­зу сообразить подполковник. И чтобы потянуть время для своей соображалки, ответил, имитируя сонный голос:

—  Алло? Подполковник Затырин у телефона, вам кого?

—   Перестань дурака валять! — строго закричал го­лос. — Я знаю, ты только вернулся из отдела! Ты что там натворил, Затырин? Ты вообще соображаешь, что дела­ешь?! Или у тебя мозги от водки совсем расплавились?! Чего молчишь? Кривенко с тобой разговаривает! — пе­решел уже на угрожающий крик абонент.

И подполковнику стало скверно. Ну конечно, поче­му же сразу не узнал? Это же помощник губернатора! Но в чем дело? И вдруг он почувствовал, как спина покры­лась капельками пота. Очень неприятное ощущение.

—  Я слушаю вас, Николай Александрович, — попы­тался спокойным голосом говорить Затырин. — Извини­те, не признал сразу, голова кругом...

Нуда, как же не узнать известный всей губернии про­тивный, визгливый голос! Этого Кривенко, между собой разумеется, некоторые называли за вызывающую мане­ру разговаривать и неуважительное обращение с собесед­ником Геббельсом. Ну то, что он постоянно наушничал губернатору, знали даже дети. Что у этого Кривенко в каждом районе полно собственных осведомителей, тоже всем известно, и каждый руководитель готов был подо­зревать соседа. Хуже всего было то, что именно помощ­ник часто оказывал влияние на решения, принимаемые Григорием Олеговичем Кожаным. А сам губернатор ста­рался не вникать в проблемы руководителей местных администраций в области. Одним словом, ночной зво­нок Кривенко ничего хорошего не обещал. Однако мень­ше всего ожидал подполковник Затырин, что речь пой­дет о задержанных только что бизнесменах.

—  Ты слышишь, Затырин? — издевательским тоном вопрошал Кривенко. — Мне только что позвонили из вашего гребаного Воздвиженска и сообщили, что ты за­держал и избил двоих людей? Это так?

—  А, собственно, о ком речь? — Подполковник на­прягся, стараясь оттянуть решающий момент объясне­ния.

—    А речь, собственно, о Сороченко и Теребилине! О том, что твои помощники в твоем присутствии измыва­лись над ними и их женами! Одна из которых, между про­чим, беременна и, кстати, депутат нашего областного парламента! Ты мне сразу скажи, Затырин, ты сумасшед­ший? Так мы тебя прямо с утра в областную психушку и определим. Там полежишь, подлечишься, нервишки свои успокоишь! Ты чего творишь? Отвечай!

—  У вас, Николай Александрович, боюсь, неполная информация, — начал мямлить подполковник, придав­ленный свалившимися на него криками и обвинения­ми. — Эти двое напали на дежурный наряд, который со­бирался призвать их к порядку. Выпили, понимаете, и начали... это...

—  Это ты выпил, Павел Петрович, — вроде бы успо­каиваясь, тише заговорил Кривенко. — А депутатша мне поклялась, что у них и грамма во рту не было. Кому я должен верить — ей или тебе? А ей я, к твоему сведению, просто обязан верить. И знаешь почему? Что молчишь, не знаешь? Ну у тебя еще будет время подумать. А пото­му что тебя я слишком хорошо знаю, Затырин. И еще после этого в полковники метишь! Так вот, в ближайшем декабре у Григория Олеговича последние, может, на всю страну прямые и всенародные выборы, дальше уж пре­зидент сам будет назначать губернаторов. И к твоему све­дению, эти двое являются основными спонсорами наше­го Кожаного в предстоящей выборной кампании. Ты по­нимаешь теперь, что натворил? Да губернатор, узнай он об этом, шкуру с тебя немедленно спустит! А уж от соб­ственного руководства, от Седлецкого, вообще пощады не жди! В каком они состоянии?

—   Э-э... оставил в камере... До утра, чтоб разобраться...

—    Значит, так, отправляйся туда, становись перед ними на колени и вымаливай себе прощение, убеждай, что бес попутал. Впрочем, насчет коленей, это я так, к слову. Но смотри, если на тебя от них придет сюда хоть одна жалоба, я скрывать твою дурь не буду. Все, что изъя­ли, вернуть, дело закрыть, а вот их заявления принять к сведению. С бумажками мы потом разберемся. И после­днее. Наперед думай, что делаешь. У вас там, я смотрю, у многих уже мозги поехали. А впереди, между прочим, выборная гонка. И мы ее с блеском провалим из-за та­ких вот, как вы там! Действуй! Можешь не докладывать, я надеюсь, что у тебя хватит ума найти слова для извине­ний.

Долго слушал Затырин короткие гудки. Потом будто опомнился, позвонил в отдел:

—   Гусаков! Что там у вас? Задержанных не трогать! Сейчас сам подъеду!

—   Товарищ подполковник, но вы же сказали Малохоеву...

—   Убью, Гусаков, если вы там что-нибудь с ними учи­ните! Оставить! Все отменить! Приказываю!

Холодная волна прокатилась по спине. «Это ж надо, — думал полковник, одеваясь, — заставь дураков Богу молиться, так они и себе, и Господу нашему все моз­ги повышибают! С кем работать приходится!.. Вот же, блин, афронт! Всяко бывало, но чтоб такое...»

Нехороший внешний вид был у задержанных. Пра­вильнее сказать, что озверевший Малохоев сделал с ними то же, что Сороченко с Теребилиным устроили ему с Бы­ковым. На лицах обоих закованных в наручники задер­жанных, валявшихся на полу в разорванных и окровав­ленных рубашках, не осталось живого места. «Эх! — с от­чаянием подумал подполковник. — Как тут извиняться?»

Но он громко, чтоб слышали избитые люди, прика­зал дежурному всех тех, кто принимал участие в истяза­нии задержанных, немедленно отправить под строгий арест. И применить статью о превышении служебных полномочий — по всей ее строгости, чтобы суд влепил зарвавшимся негодяям по максимуму.

Естественно, новое указание было как гром среди ясного неба, но возражать разъяренному начальнику уп­равления и тут никто не рискнул. Кажется, все начали понимать, что их крепко подставили и за скорыми «на­градами» дело не станет.

А Затырин велел немедленно снять с пострадавших наручники и вызвать медика, чтобы обработал раны. Передать задержанным все, что у них было изъято, и со всем уважением доставить в его кабинет.

Подполковник приказал еще накрыть в кабинете чай, может, они захотят попить после всей этой встряски. Да оно и как-то по-человечески, когда не просто — извиня­юсь, мол, а вежливо — не желаете ли чайку, а то ночь хо­лодная.

К счастью, когда задержанные умылись и привели себя и одежду в порядок, вид у них оказался не то чтоб полностью пристойный, нет, помятый, конечно, но не так сильно, как сначала показалось. Тертые, видать, му­жики, им терпение привычно. И другое объяснение было. Это только будучи в трезвой и холодной ярости можно изуродовать человека как бог черепаху, а когда ты ослеп­лен жаждой мщения — и удары у тебя все же не те. И по­том, в камеру к задержанным вошел только Малохоев, Быков-то отказался, не говоря уже о Чуркине, который претензий к мужикам вообще не имел. А Малохоев хоть и дурак, каких мало, зато все-таки более наглый, чем умелый. Лупить сапогом по почкам — этому он научил­ся, а больше ничему, поэтому и серьезных ран у постра­давших от него снаружи не видно. Опять же и его понять можно — согнувшись передвигается, видать, крепко ему досталось.